Гость вскочил со стула, лицо раскраснелось, глаза косили и казались безумными. Он почти визжал:

– Зарыть всех вас надо! Уроды! Против народа попёрли… Головы вам всем поразбивать надо, как бешеным собакам… И мы это сделаем!

– Я это уже слышал, – тихо сказал Сергей, – это из выступления премьера одной из союзных республик… А вы знаете, что он собирался в Японию, чтобы сдать все Курильские острова? Лишь бы заручится международной поддержкой… Как бы вы с его головой поступили?

– Да, я… Да мы щас тя в "Матросскую тишину"… К твоим корешам! Ты будешь помнить меня… Я полномочный представитель этого премьера… Мы те устроим небо в клеточку!

– Ми-ну-точ-ку… Минуту!! – Вдруг резко сказал доктор – не кардиолог. – Больному плохо… Резко пошло давление… Черт, кто отключил капельницу? Где весь медперсонал?!

– Вы же сами сказали, чтобы нас никто не сопровождал,– быстро произнес второй доктор. Он дотянулся до тревожной кнопки сигнализации у кровати больного, долго жал на нее, тихо чертыхаясь. Топот ног по коридору Сергей услышал так четко, как будто его уши приложили к полу. Потом топот перешёл в удары по ушным перепонкам, и он закрыл глаза.

– Надо носить готовый шприц, твою мать! – Заорал доктор, насиловавший тревожную кнопку. – Дайте-ка сюда, я сам все сделаю!

Сергей почувствовал укол не кожей, а почему-то самим сердцем, которое вдруг затихло, перестало сообщаться с ушными перепонками, молоточки больше не били в колокола, встроенные в уши…

…Что было потом, для Сергея – неизвестность. Он не знал, был ли он без памяти, сколько прошло часов или минут, и что за окнами – утро или вечер. Но за окнами – светло, была та же больничная палата, а рядом с кроватью сидела медсестра, которая чаще других приходила делать укол в живот.

– Лежите и молчите, – сказала она, увидев, что Сергей открыл глаза. – Вам было плохо, очень… Пришлось поволноваться.

И без перехода, но тише на полтона:

– За вами приходили с арестом… В коридоре стоял наряд в штатской одежде, на улице – зарешёченный микроавтобус. – Она уставилась в окно, потом перевела взгляд на двери, на Сергея не смотрела. – Вам, наверное, что-то надо предпринять… Кому позвонить? Скажите номер телефона. Я все сделаю, прямо сейчас. Но вас должны забрать отсюда немедленно. Иначе будет поздно…

Сергей заметался: он не знал, кому, кроме жены, позвонить. Кто может, бросив все, сразу приехать к нему в больницу? Дачные соседи? Исключено, там семья… И вдруг в мозгу всплыла фамилия Афанасьева Ивана Васильевича. «Да, только Иван Васильевич может понять эту ситуацию, – подумал Сергей. – Пусть не поможет, посоветует, что делать и то хорошо». И он назвал хорошо запомнившийся когда-то номер домашнего телефона лётчика в отставке, но такого живого, бодрого, сильного и независимого. Они дружат больше двадцати лет. Медсестра встала, подошла к краю кровати, прошептала:

– В ящике, у ванной, одежда, в которой вас привезли… Не забудьте документы, я выложила их на полку. Я буду дежурить у пульта весь день. Юрий Евсеевич на этаже, он поможет с выходом. Он верит вам, я верю ему… Как зовут, кому звонить?

– Иван Васильевич…

Она вышла. Сергей оглядел палату. Капельница капала, автоматический пульт работал, фрамуга – открыта, прохлада пробивалась утренняя, не вечерняя. "Боже, сколько продлится эта пытка?" – Подумал он и стал ждать ответа от лётчика.

Глава-4.

– Серрргей Иваныч, – мужской голос с характерным «р» прорвался до сознания больного. – Вам поррра… Пррриехали за вами… Сейчас я сниму капельницу… Вот так, спокойно. Одевайтесь, пррроходите вниз, там вас ждёт ррродственник. Вам можно погулять, даже пррроводить его за ворррота, напррримеррр, до машины… Поняли, да? Вррременный пррропуск, на всякий случай, деррржите… Уничтожьте его потом. Берррегите себя, дорррогой. Ррродственник все знает, я ему все сказал. Вот спрррей… Нитррроглицерррин, он вам поможет, если что да вдррруг…

Врач вышел, не оглядываясь, из палаты. Сергей спокойно, без волнения, встал, достал из шкафа костюм, рубашку… Здесь же, на полочке, лежали документы. Оделся, зашел в туалет, сунул в карман зубную щетку, смочил водой лицо и насухо вытер его полотенцем. По коридору шёл, не спеша, машинально постукивая кистью руки по косякам дверных проемов больничных палат. «Две, три, семь, – считает он двери, – так, холл, следующим будет дежурный блок, там медсестра. Но мне от нее ничего не надо… Интересно, посмотрит она на меня? Не смотрит, голову наклонила… Идем дальше. Народ запуган… Какая же это либеральная революция, какая же это демократия?! Так, дальше будет лифт?… Есть лифт. Вызываем, ждем, садимся. Вниз…»

На первом этаже, оборудованном под холл-приёмную, с диванами, декоративными скамейками, киосками с прессой и сувенирами, с просторным гардеробом и кадушками с экзотическими цветами, безлюдно. Сергей встал у выхода, немного растерянно смотрел на пустое помещение. Никто не появлялся, Ивана Васильевича нет. «Так, что делать? – Думал Сергей, абсолютно уверенный, что лётчик должен быть где-то рядом. – Выйдем на улицу, может, я быстро собрался и слишком рано выскочил…». И в это время из массивных входных дверей появился Иван Васильевич. Он увидел больного, заулыбался, пошел к нему, широко раскинув руки:

– Боже мой, как ты попал сюда? Что ты здесь делаешь?

– Здравствуйте Иван Васильевич, спасибо, что откликнулись…

– Я не откликался, я тут же приехал… Но не на своей машине. Опять встала, чертова инвалидка. Пришлось такси вызывать. А так бы еще быстрее приехал.

Они крепко обнялись, не целуясь, стояли и постукивали друг друга по спине.

– Я проведу тебя за ворота, – зашептал Иван Васильевич, – первым садись в такси, назад. Я – постою, пораскуриваю трубку. А ты делай вид, что копаешься в сумке, будто я тебе что-то привез архиважное, что надо захватить с собой…

– Понял, – так же тихо проговорил Сергей. – Я готов… Пойдемте потихоньку. Боже, какое же вам спасибо…

Они вышли на улицу, мраморные ступеньки блистали чистотой, можно было смотреться в свое отражение. Сошли по лесенке вниз, мимо стоянки машин, мимо сквера с желтыми осенними цветами, так пряно пахнувшими вечерами и по утрам. Далее шли две липовые аллеи: одна к корпусу для процедурного обслуживания, вторая – к выходу из больницы. Они специально прошли полдороги ко второму корпусу, остановились, будто что-то вспомнили, и повернули на аллею, ведущую к воротам. Шли, разговаривая громко, но практически, ни о чем. Сергей смотрел на лётчика, видел его скуластое лицо, искрящиеся весельем светло-карие глаза, трубку, короткую, темно-вишневого цвета.

– Подходим, – сказал Иван Васильевич. – Спокойно. Ты помалкивай. Если охрана спросит, я буду говорить. На минуту, кое-что в машине надо забрать…

У проходной стоял человек в помятой форме, отвечал за выходящих. Он равнодушно посмотрел на двоих мужчин, нажал какую-то кнопку и турникет у дверей закрутился, готовый выпустить сколько угодно людей. Двери, еще одни двери. Еще один мужик в форме. Он даже не посмотрел на выходящих, так и продолжал писать шариковой ручкой какое-то слово на клеточках кроссворда.

Афанасьев прошел к машине, стоящей в двадцати метрах от проходной, Сергей проследовал за ним. Сердце его забилось, спокойствие куда-то ушло, грудь стало пощипывать, дыхание затруднилось, особенно на вдохе. «Господи, помоги, не дай мне расслабиться, потерять силы…" – Заговорил он про себя. Подошел к машине, чистой и опрятной «Волге», открыл заднюю правую дверцу и влез внутрь. Иван Васильевич тут же сел на сиденье с водителем и сказал:

– Вперед. Можем ехать. И чем быстрее, тем больше сверх тарифа…

– Понял, – сказал водитель, – поехали.

Через 10 секунд «Волга» набрала скорость не меньше 70 километров в час. Это был рывок, потом поворот направо, снова поворот направо, и они уже оказались на скоростном шоссе. 90…,100 км в час! Их уже невозможно было догнать.