С бабушкиного мобильника, древнего, как Русь, я позвонил Кате по её домашнему номеру телефона. Я ушёл на второй этаж, выбрался на крышу и мы здорово поговорили. Ей разрешили сдать экзамены в конце августа, экстерном. "Если папу опять не бросят куда-нибудь на край земли, – пошутила она совсем невесело, – то в сентябре увидимся…"

Я сказал:

– Давай в сентябре сядем за один стол, я буду помогать тебе, а ты мне?

– Конечно, я мечтала, что ты скажешь мне эти слова… Звони, а пока – до осени, до встречи за одним столом.

У меня наступило время замечательного настроения. Улыбалась бабушка Таня, большой палец показал дед Коля, а в медном тазу для варенья, куда поместили раков, они, похоже, для меня устроили целое представление: заползали друг другу на спины, пытаясь добраться до высоких краёв, шуршали панцирями и даже щёлкали клешнями. Я предложил:

– А давайте выпустим раков на свободу?

Решили: пусть поживут до утра, всё-таки второй раз идти на реку – далековато. Дед принёс старое корыто, налили из бочки дождевой воды (без хлорки) и выпустили раков в плавание.

А я сказал, один на один, деду:

– Спасибо, дедушка, с тобой очень хорошо и легко жить.

Он, улыбаясь, ответил: "Цыплят по осени считают, а?"

Глава-5.

Отец – строгий, но мы с Дашкой любим его, потому что он почти всё время с нами. Он работает дома с ноутбуком, планшетом и мобильником. Дверь в комнату не закрывает, говорит: наши голоса лучше помогают добывать хлеб. Иногда, редко, он срывался, кричал, что ему надоела вся эта чертовщина с "коммуникациями, конъюнктурой и вкусовщиной". И что он сдохнет от этого ремесла, так ничего и не сделав путного. Он доставал из холодильника баночное пиво, потом приезжал друг, они весь вечер курили и спорили "за жизнь". Когда мы уже спали, он вызывал такси и отправлял друга домой. А утром папа нас будил, мыл, кормил, одевал и развозил в садик и школу. И всё время говорил: "Тише, не будите маму, пусть поспит…"

Я уже после первого класса хожу из школы домой один: десять минут, две остановки на маршрутке. Иногда за мной заходит мама, тогда мы отправляемся на набережную, раньше времени забираем Дашку из садика и едим мороженое в кафе. Мама пьёт кофе, не курит, хотя ей, наверное, страшно хочется, но она дала слово папе и держит его. А что с другим её обещанием делать, я пока не знаю. Вот сегодня зашли в кафе, усадила нас за столик, говорит: "Посмотрю, может, маленькие шоколадочки есть…" – и направляется к бару. А бар – это большущий прилавок с фужерами, рюмками и бутылками, тихая музыка, официант, улыбающийся всем. Я вижу, как она опрокидывает в рот рюмку, наверное, с водкой. Берёт с прилавка шоколадку, дожидается пока официант нальёт в пузатый фужер коричневую жидкость и идёт к нам. Дашка начинает канючить:

– Мамочка, дай и мне попить глоточек!

– Ты уже и пить захотела? – немножко раздражённо спрашивает мама, – а я думала заказать сок, когда съедите мороженое. Потерпи, сейчас я сделаю заказ… – и снова идёт к бару, выпивает ещё одну рюмку водки, говорит громко:

– Вместе с мороженым подайте и сок, – к нам не подходит, направляется в туалетную комнату. "Щас будет курить, – угадываю её желание, – тайком, уже не может без сигареты".

Пока я смотрел на маму, Дашка наклонилась к фужеру, подняла его двумя руками и сделала глоток. "Господи, – подумал я, оборачиваясь к сестре, – что за визг?" Глаза её наполнились крупными слезами, рот открыт, воздух глотает, как рыба, выброшенная на берег. Я отломил кусочек шоколада и сунул ей на язык, подальше, чтобы она не смогла выплюнуть. Замолчала, смотрит на меня дикими глазами, облизывает губы будто шершавым языком.

– Это лекарство такое противное… – объясняю спокойно, и уже более сурово, – не лезь никуда без спроса, отравиться можешь. И маме не говори, что хлебнула из фужера. Иначе – попадёт, накажет она тебя!

Мама увидела вскрытую шоколадку, разделила её на троих, себе взяла маленький кусочек, положила в рот и запила жидкостью из фужера, наверное, коньяком. Заметила, как мы внимательно смотрим на неё, подняла брови, чуть качнула красивой головой с белыми волнистыми волосами, спросила:

– Что-то не так, милые мои?

Я заметил, что у неё слова становятся длиннее, понял, что это опьянение, но пока ещё лёгкое. Тут же сказал, чтобы соседка моя по столу не ляпнула что-нибудь:

– Жарко, мам, пойдём на набережную, к реке…

– Хочу на аттракцион! – выпалила Дашка, – и селфи хочу с собачкой, ну, с той, с которой дяденька даёт фотку сделать…

– Мороженое и сок несут, ешьте, не спешите, у нас много свободного времени, – сказала мама и пододвинула к себе вазочку с зелёным шариком из фисташки.

Ели молча, у меня почему-то совсем пропал аппетит, сок я даже не допил. Было очень тревожно за маму, вспомнил, как весной мы еле дошли до дома, хорошо, помог старый папин товарищ с работы. Он уложил маму в постель, дождался отца, они сели в его комнате, а дверь, по привычке, осталась открытой. Папа сказал:

– Её спасает сон, она сейчас проспит почти день. Потом я приведу её в норму: аспирин, кофе, минералка, душ… Но вообще-то – это беда. С ней нередко оказываются дети, их можно потерять…

– Надо её работой занять, реши, наконец, эту проблему, – как-то резко сказал папин друг.

– Она – отличный биолог, с аспирантурой, практически из-за детей и меня потеряла профессию. Ты прав, Жора, спасибо, за помощь. Прошу, никому: это навредит и Юльке, и семье.

– Юр, ты меня знаешь не первый год: давай возьму её в науку, в издательстве ни одного специалиста-редактора такого профиля, – сказал папин товарищ.

…Я очнулся от маминого голоса:

– Саша, сходи с сестрой в туалет, вымойте рот, пописайте, а я пока расплачусь с барменом, – сказала мама, не глядя на нас. "Значит, ещё выпьет водки, – подумал я, – а может, и покурит. Так, надо повнимательнее быть", – лихорадочно заработала мысль.

– Саш, а у тебя яички, как у собачки? – спросила Дашка, сидя на унитазе, который я протёр бумажным полотенцем.

– Даш, ты – дура, что ли? – отвечаю, кстати, не первый раз, – не смотри на меня, это писсуар для мужчин…

– А разве ты мужчина уже? – она вытерла бумагой писулю и пошла мыть руки. Я, как мог, помог ей, но детского умывальника здесь не было.

Маму мы увидели на улице, как обычно, она спросила:

– Руки помыли? Хорошо, молодцы. Идём домой, а по дороге – парк аттракционов…

По длине произнесённых ею слов я понял: мама на пределе. Сказал солидным голосом:

– Домой пора, уроков – море разливанное… Давайте на маршрутку сядем, через пять минут – дома.

Даша стала канючить, ей собачку приспичило повидать. Мама потрепала меня по волосам, сказала:

– Доставь нам удовольствие, поиграй с девочкой на аттракционах, а я посижу на лавочке, полюбуюсь на вас.

Мы увлеклись немного: Дашка попросила покачаться на качелях, потом был корабль с красивыми парусами и рулевым устройством, лабиринт из труб, в котором чередовались спуски и подъёмы… В общем, когда мы подошли к маминой широкой лавке с высокой спинкой, она спала, её подбородок лежал на груди. Сумочки в руках не было. А там и деньги, и телефон, и, главное, ключи от квартиры. Я сделал вид, что ничего не произошло, сказал сестрёнке, чтобы она помолчала: мама устала, весь дом без нас перемыла, пусть поспит, а папа сейчас приедет за нами.

Даша нашла веточку, присела на корточки, стала что-то рисовать на земле. По своей клавишной "Нокии" я дозвонился до отца, сказал тихо, чтобы не слышала сестра: "Пап, мы у парка аттракционов, мама спит, сумочки нет… Приезжай скорее". Он попросил поискать сумку под лавкой, она могла и упасть. Увидел её под ногами у мамы, достал, осмотрел, нашёл ключи, кошелёк с деньгами. Всё это время отец ждал на телефоне, потом сказал:

– Сидите рядом с мамой, как ни в чём не бывало, не подпускай к ней никого. Я – скоро буду. Держись, сын!