Кто из нормальных людей не мечтает о семейном счастье? Конечно, каждый вкладывает в это понятие своё, личное, но есть что-то и общее, обязательное. Прежде всего, это любящие друг-друга супруги, дети, родители обожают детей, те – родителей. Но частенько случается и так: всё в наличии и взаимная любовь, и дети, а счастья, того самого семейного, тихого, обыкновенного, нет как нет. То денег постоянно недостаёт, то ещё чего. Много, ох как много составляющих имеет это самое понятие, семейное счастье, и если отсутствует та, или иная…

У майора Алексея Сурина, казалось, с девяносто шестого года в его семейной жизни, наконец, всё окончательно наладилось. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Этим несчастьем явились хасавьюртовские соглашения. Тогда генерал Лебедь с гордым видом подписал, так называемый, мир с чеченцами, а президент Ельцин чуть позже так же гордо "поцеловал в зад" Масхадова, выполнив его настоятельную просьбу, прилюдно заявив, что закончилась четырёхсотлетняя война Чечни с Россией. Президент то ли не знал, то ли не хотел знать, что по этому "миру" чеченцам отдаются на поругание и левый берег Терека с казачьими станицами, и сотни тысяч русских в Грозном… мужчин для беспрепятственного перерезания горла, женщин для индивидуальных и групповых изнасилований. Ничего это не хотел знать президент, он думал, что если "поцеловал" кавказский зад, то те это оценят, возрадуются, угомонятся… Большое это несчастье для России, президент умудрившийся, прожив больше шестидесяти лет, не иметь понятия о кавказской ментальности, равнодушный ко всему, кроме власти и горячо любимой семьи. Впрочем, однажды в русской истории уже был такой правитель, монарх равнодушный к народу и нежно любящий семью. Тогда это кончилось катастрофой… и для народа, и для семьи.

Майор Сурин, командир батальона армейского спецназа, в отличие от Ельцина кавказскую ментальность знал отлично, хоть исполнилось ему в девяносто шестом всего тридцать пять. Всё это: Хасавьюрт, заявление президента… глаза русских девочек в левобережных станицах, он спокойно перенести не мог. Ему стало стыдно служить под началом такого верховного главнокомандующего. Он написал рапорт… написал, даже не дождавшись отправления его уже почти готового представления на подполковника. Слава Богу, благодаря службе на Севере, двадцать лет общей выслуги у него уже имелось. Друзья помогли, устроили ему увольнение по сокращению. Так Сурин, отбухав восемнадцать лет "календаря" в погонах, вновь оказался гражданским человеком.

Лена, жена, конечно, с радостью встретила изменения своего статуса "офицерши". Ведь теперь муж уже не станет мотаться по этим смертельно опасным командировкам в "горячие точки". Дети, девятилетний Антон, как и положено мальчишке не очень обрадовался, что отец уже не "батяня-комбат", дочь Иринка… ну той вообще было семь лет, только в школу пошла. Но тут началось… Квартиру в военном городке пришлось сдать и ехать жить теперь предстояло к месту, откуда Сурин был призван, то есть на родину. А родина у Сурина такая неперспективная, нечернозёмная тьму-таракань, что ехать туда не имело никакого смысла, ибо поселиться пришлось бы в маленьком домике, где доживали свой нищий век родители, да ещё младшая сестра со своей семьёй. А так как в том городишке и в советские времена почти никакого строительства ни велось, то в постсоветские и подавно военному пенсионеру получить свою квартиру не представлялось никакой возможности. Куда податься, что делать? Оставалось ехать к матери жены, в довольно большой город, областной центр. Но это означало, что жить Сурину предстояло с тёщей, и жить долго, так как там, такие как он получали квартиры не ранее чем через десять лет после постановки на очередь. Тем не менее, Лена уговорила его поехать к её маме. Она-то к маме, а он?

Наверное, семейная жизнь Сурина дала бы трещину, если бы он смирился с судьбой, остался в тесной тёщиной квартирёшке и устроился работать куда-нибудь на две-три тысячи в месяц – более высокооплачиваемой работы в этом, ставшем в постсоветское время очень бедном городе практически не было. Но Сурин не смирился. Оставив семью у тёщи, он ринулся в Москву, понимая, что с учётом его жизненного опыта только там можно найти достаточно высокооплачиваемую работу. Нельзя сказать, что он ехал на угад. В Москве в охранных структурах уже работали его бывшие сослуживцы, с которыми его связывала старая дружба. С их помощью он тоже устроился, но рядовым охранником проработал сравнительно недолго. Случилось то, на что он втихаря надеялся, случилось чудо – ему неожиданно крупно повезло. Однажды в офис, где на вахте дежурил Сурин, прикатила группа бизнесменов для подписания какого-то договора.

Лёшка… Сурок?! – один из бизнесменов, лощёный, в клубном костюме, раскинув руки шёл к нему.

Это оказался однокашник Сурина по военному училищу, москвич, уже давно уволившийся из армии. Юношеско-казарменная дружба она обычно бывает бескорыстной, крепкой. Старый товарищ замолвил слово перед руководством своей фирмы, где являлся не последним человеком, отрекомендовал как боевого офицера, прошедшего Чечню… Таким образом, Сурин стал сначала заместителем начальника охраны довольно крупной, преуспевающей фирмы, а потом и начальником с окладом двадцать тысяч рублей, со служебной квартирой, которую можно было выкупить в собственность в рассрочку.

Так нежданно-негаданно Сурины стали москвичами, причём москвичами не последними. Переехав в столицу, Лена где-то с полгода не могла прийти в себя от вдруг свалившегося счастья, даже обычное занятие всякой жены "попилить" мужа почти забыла. Но потом обжилась, привыкла, посмотрела, как люди живут… и стала "доставать" супруга. Дескать, Москва это хорошо, но ведь летом надо как "все люди" куда-то выезжать. За границу, по этим дешёвым Антальям и Хургадам, да ещё с детьми Лена была ездить не охотница – за время службы мужа в Средней Азии и так на всех этих "чурок" насмотрелась. По тем же причинам опасалась и черноморского побережья Кавказа. Дорогие западные курорты им пока не по карману. Другое дело дача, или загородный дом. А тут ещё получилась так, что у Лены появилась возможность не работать, целиком сосредоточится на доме и детях. Тот самый друг и, главное, генеральный директор фирмы довольные рвением своего нового начальника охраны… в общем, они позволили Сурину устроить жену в фирму в качестве "мёртвой души". Это была привилегия для особо приближённых. Такими "душами" в штате фирмы числились собственная жена генерального, дочь главбуха, тёща первого зама… То есть, все эти бабы на работу не ходили, но получали символическую зарплату. Хоть то и мизерные деньги, но данный фортель позволял на всякий случай набирать им рабочий стаж, не отходя от домашней плиты. Так же набирала его теперь и Лена, дипломированный формацевт. Ох, как Сурин был благодарен и другу и генеральному, и готов был за это… Впрочем, от него ничего сверхъестественного не требовали – в общем, живи да радуйся.

Потому, когда в девяносто девятом вновь разгорелся пожар в Чечне, у него даже не возникло желания… Впрочем, нечто вроде угрызения совести он испытал, когда сидя в удобном кресле смотрел по широкоэкранному "Филипсу" репортажи с хорошо ему знакомых мест боёв:

– Эх, ребят на бойню погнали, а потом вновь какой-нибудь Хасавьюрт…

– А ты туда случайно не замыслил податься? – с тревогой и угрозой в голосе спросила Лена, расположившаяся рядом. За два года в Москве она раздобрела, округлилась. От хорошей жизни бабы обычно, как бы размягчаются. Лена размякла телом, но не характером и очень боялась потерять невесть как свалившиеся на них достаток и спокойствие – слишком уж дёрганными, тревожными и непредсказуемыми оказались все предыдущие годы семейной жизни.