Примечание автора: В романе всем героям более восемнадцати лет.

Дождь.

Он идёт по пустынной улице. Один, потому что крупные капли разрывали мрачное небо. Люди спрятались одни по домам, другие по дешёвым наливайкам, женщины вбежали в магазины. Мужчина в серой пайте с наброшенным на голову капюшоном делает широкие шаги по зеркальным лужам и безразлично заглядывает в витрины магазинов, где виднеются женские силуэты, тупо выбирающие очередные трусы. «Зачем? Ведь когда ты хочешь трахнуть очередную суку, неважно в каких она трусах: дешёвых хлопковых, или ажурных за сто баксов. Член встаёт одинаково, если он вообще хочет встать. Все эти бабы хотят только денег». Его взгляд пустой, как коробка, ползёт в местную наливайку, останавливается на смеющихся собутыльниках, пьющих водку и чокающихся с беззубой улыбкой друг с другом. «Дураки, водка не даст денег, новые зубы от пьянки сами по себе не появятся. Нынче они стоят как захудалая иномарка». Дождь усиливается. Мужчина промокает до нитки, но крепкие ноги несут дальше. Куда? Почему он не прячется как все под любым навесом магазина, за который отдано кучу бабок. А зачем? Какая разница от чего ты сдохнешь? От воспаления лёгких или от голода. Государственный переворот. И он бывший всегда на коне, упал в грязь, нет хуже, сел в дерьмо, по самые не хочу. И какая теперь разница, какие у неё трусы? Нет ничего. Работу потерял. Друзей тоже, себя расплющил. Нет даже имени. Почему?

«Да потому что не хочу вспоминать, как когда–то меня звали Александр Эдуардович: Вам кофе с пенкой или без?»

Да и не всё равно, какую дрянь глотать, чтобы разбудить уставшие мозги, затянутые хронической усталостью, от постоянной агонии заработать, выиграть, подняться. И тут бах, и ты никто, и звать тебя никак, некому не нужен. Всё прахом, годы каторжного труда, силы, власти. А теперь… жопа. И не просто она, а жирная и обосранная.

И ты как та срань можешь только подставить лицо под бешеные струи дождя, чтобы он ледяной рукой смыл с тебя все тяготы и крушение надежд. А имя? Не хочу. Если не сдохну, то пусть придёт новое.

Дождь загнал мужчину в один из захудалых районов города. Промокший до нитки, голодный, как чёрт. Дома нет, машины тоже, всё ушло с молотка, осталась дача на Азрикинском острове, так до неё ещё как–то добраться нужно, не на своих же двоих. Сапоги – скороходы или ковёр самолёт только в сказках бывает. Оскар был реалистом и мечтать совершенно не умел. Жрать хотелось так, что живот прилип к позвоночнику, а в кармане не копейки. Трое суток не крошки во рту, бесполезные мытарства по якобы знакомым и сраным друзьям. Никто не помог, каждый нашёл сто тысяч причин, чтобы отмазаться. Он остановился в углу облезлого дома, где хоть не так сильно лило на голову, задумался, а потом размахнулся и как ударил в стену кулаком, разбив костяшки, щебёнка осыпалась и потекла подальше от него по корявым дорогам Воделина – мокрого города. Здесь частенько шли дожди, а солнце являлось редким гостем.

– Чего ты кипятишься? Иди, разделю с тобой трапезу, – за мусорным баком послышался скрипучий голос.

Мужчина напрягся и, сделав несколько широких шагов, заглянул туда.

Там сидел на куче грязного тряпья старик в таких же лохмотьях и вонял сыростью, в руках держал чёрствый хлеб и захудалую копченую колбасу.

– Садись, угощу, но чем богаты, тем и рады. Зовут то тебя как?

– Оскар, – буркнул и подсел, есть хотелось безумно, взял половину хлеба и часть колбасы и съел за несколько минут.

– Спасибо.

– Хоть чуток заморил червячка? – глаза деда смотрели по–доброму, беззубый рот улыбался, волосы висели грязными седыми сосулями.

– Угу, – кивнул, продолжая сидеть.

– Куда путь держишь?

– Да, в общем-то, некуда. Нет у меня теперь, куда идти.

– Ясно, все мы тут такие. Можешь пожить здесь со мной, хоть какое–то укрытие и еду часто богатеи хорошую подбрасывают, не бедствуем, даже выпить бывает, перепадает. Вчера вот виски полбутылки выкинули.

– Я не пью.

– А чё так? Вона ты какой рослый да крепкий, спортсмен, небось?

– Да, было дело, бокс, тренажерный зал наизнос, да и другие виды восточных единоборств изучал.

– Молодец, видел я, как ты стену разбил и не только я…

Оскар посмотрел на него удивлённо, в глазах редкого цвета утреннего неба всколыхнул крохотный интерес.

– В смысле, ты о чём?

Старик прижал морщинистый узловатый палец с грязным ногтём к сухим потрескавшимся губам.

– Тише. Тебя заметил из окна вон того дома, – указал трясущийся рукой, – бритоголовый бандюган, Гориллой кличут.

– И что? Я никого не боюсь. Постоять за себя могу.

– Да в том и дело что можешь и он это тоже заметил, кулаки то тебя вона какие и руки натренированы. Заметили тебя.

– Да не ходи вокруг да около, в чём дело? Говори, – Оскар положил руку на бедро и вытянул уставшие ноги.

– Боюсь я, они парней таких крепких как ты уводят куда–то, а потом в чёрных кульках выносят.

– Да ладно, что на органы думаешь?

– Нет, – и старик вжал плечи, становясь похожим на перепуганную курицу, – Один как–то раненый совсем приполз сюда на тряпки мои и перед смертью рассказал, что бои там у них, страшные, без правил. Выживших дальше забирают ещё куда-то, где пострашнее, а мёртвых в лес увозят и в общей могиле укладывают.

– Ясно. А денег хоть выжившим платят?

– Этого не знаю.

– Спасибо, старик, за полезную инфу. Как мне в дом тот постучатся, знаешь?

– Да что ты удумал? Убьют же, побереги жизнь.

– Не нужна она мне такая. Попробую, может, хоть жрать на что будет и тебе принесу.

Старик насупился, как воробей, и зарылся в тряпки, а Оскар встал, отряхнулся и вышел к стене, которую разбил, покрутился, наблюдая за окнами и начал проводить дыхательную тренировку с элементами боя, специально в надежде, что его снова заметят. Ноги хлопали по лужам, вода расплёскивалась в стороны, он кружился, выставляя руки в блоки, присаживаясь и пружинясь.

– Оскар, прохрипел старик, поднимая голову из–под рваной тряпки.

– Чего, дед?

– Я завтра виноградных улиток буду собирать да жарить на металле тут, придёшь?

– Приду.

– Если выживешь, заметил тебя опять Горилла, зыркал из окна, скоро псов своих пришлёт по душу твою.

– Отлично, прячься, дед.

Спустя минут пять к нему и правда вышли трое крупных атлетов с бритыми головами и осанкой орангутангов.

– Эй, ты.

Оскар остановился, буравя их совсем недобрым взглядом.

– Ты мне не тыкай.

– Да ладно, чувак, босс хочет перетереть с тобой.

– А чего сам не вышел?

– Да ты совсем охренел что ли? Чтобы босс к разной мелкой швали сам выходил.

Оскар не стерпел и с разгона влепил пяткой тому в челюсть, да так и вывихнул её с одного удара. Парень застонал, но кинулся отомстить, остальные тоже уже и забыли, зачем пришли и, выставив кулаки, решили набить морду обидчику друга.

– Братаны, оторвите ему яйца, он и без них боссу понадобится, очередное мясо.

Оскар не отступил, а сделав идеальную вертушку в воздухе, сразу вырубил одного в нокаут, опустился на землю и подбил под ноги второго, тот упал в лужу, как свинья, которую готовили на бойню, распластавшись на широкой спине, раскинув лапищи в стороны.

– Тварь, я тебе не только яйца, голову теперь отрежу, – закряхтел, пытаясь встать.

– Хватит! – грубый низкий голос прорезал это место, будто ножом.

Все оглянулись на подходящего высокого, широкоплечего мужчину, очень похожего на гориллу.

– Босс, он сильно дерзкий, не пойдёт такой тебе.

– Это моё дело кто мне пойдёт, а кто нет, – рявкнул на троих побитых парней, и подошёл ближе. – Хорош, очень хорош. Пойдёшь ко мне работать? Я, таким как ты хорошо плачу, не будешь жрать на помойке, комнату выделю, тёлок хороших заимеешь, во все щели пихать им будешь.