Но Драко и сам не смог бы сказать, что заставило его невнятно мямлить и говорить, будто не уверен, действительно ли это его бывшие однокурсники. Ведь отец прав, отдай они Лорду Поттера – и им всё было бы прощено, все их прошлые ошибки и провалы были бы забыты!
Вот только…
Что-то в нём самом изменилось, надломилось. Теперь каждый раз, когда Драко смотрел на Тёмного Лорда – он понимал, что не испытывает никакого желания служить ему. Им движет лишь всеобъемлющий страх. Понимал, что два года назад был всего лишь глупым, самодовольным мальчишкой, который ничего не знал о жизни. И если когда-то Драко был уверен: он хочет собственными руками уничтожить и запытать как можно больше грязнокровок, чтобы они не пятнали мир своей поганой кровью – то теперь он не уверен уже ни в чем. В конце концов, убивать и пытать людей оказалось не так легко, как думалось когда-то.
А ещё Драко с ужасом понимал, что завидует Поттеру, Грейнджер, Уизли, завидует Т/И, Лонгботтому, Финнигану и другим студентам, которые все еще борются против Кэрроу в Хогвартсе – они сильные, они знают, чего хотят от этой жизни, они чётко следуют собственным убеждениям.
Два года назад Драко ничего не знал о жизни.
А теперь он знает ещё меньше.
***
Рассказать вам о 1997-1998 годах в Хогвартсе, о боли, страхе и обречённости, о детях, которые взрослеют так рано, так неправильно и так сломлено, о взрослых, которые лишены возможности их спасти?
Рассказать вам о первом уроке маггловедения у Кэрроу, рассказать о Симусе, у которого руки сжимаются в кулаки от бессильной злобы и челюсти стискиваются до боли, когда он слышит очередное «магглы глупое отребье», очередное «магглы как животные», очередное «магглов нужно истреблять»? А в голове у него в это время воспоминания о Дине. О его смехе и улыбках, о его дружеских похлопываниях по плечу и раздражённом закатывании глаз, о его умении часами до хрипоты спорить, что лучше – квиддич или футбол. И под ребрами у Симуса кто-то воет от тоски и боли, и он бы с радостью выдрал глотку голыми руками и Кэрроу, и Снейпу, и даже Волан-де-Морту, если бы это дало гарант того, что лучший друг, презираемый и гонимый новыми порядками магглорожденный, будет рядом. Будет в безопасности.
А может рассказать вам о Лаванде, которая иногда ночами перебирается на кровать к Парвати, сворачивается рядом клубком и тихо плачет ей в ночную рубашку, чувствуя, как знакомые руки бережно гладят по волосам? И ненавидит себя за это, так яростно, пылко ненавидит, ведь она такая слабая, слабая, слабая, и сильная Парвати заслуживает подругу получше, и Гриффиндор заслуживает борца получше, и весь мир тоже заслуживает кого-то получше. Но вместо этого у них всего лишь Лаванда. Поэтому утром Лаванда в очередной раз встанет. Лаванда приведёт в порядок заплаканное лицо. Лаванда улыбнется Парвати, возьмет её за руку и потащит за собой из гостиной. Даже если на самом деле больше всего на свете ей будет хотеться спрятать себя и её под одеялом, подальше от монстров и страхов, наполнивших их жизни.
И о Минерве расскажу, о том, как она смотрит на Северуса – и её внутренности скручивает от смеси жгучей ненависти и отчаянной грусти. Грусти по одинокому, нелюдимому одиннадцатилетнему мальчику. Грусти по начинающему преподавателю, который сжимал губы в тонкую линию и отказывался показывать, в какое отчаяние его приводит то, что никак не удается сладить с толпой упрямых, неуправляемых детей. Грусти по коллеге, с которым они обменивались колкостями, спорили, у какого из их факультетов в этом году окажется кубок по квиддичу и пили чай вечерами в уютной тишине. И часть Минервы отказывается принимать, что этот ребенок, выросший у неё на глазах, стал предателем и убийцей – а другая часть ненавидит Северуса ещё сильнее за ту веру в него, которая продолжает тлеть где-то в сердце. Ненавидит за то, что он – причина страданий десятков, сотен невинных детей, которых Минерва не может спасти от Северуса так же, как не смогла спасти Северуса от него самого.
Мы можем поговорить о Колине, о фотографии Гарри у него под подушкой, на которую он смотрит каждый раз, когда смелость изменяет, и парализующий страх начинает сочиться с кончиков пальцев. Смотрит и вспоминает, что Гарри победил Темного лорда, ещё когда был младенцем. Что встретился с ним лицом к лицу в одиннадцать. Что убил василиска в двенадцать. Что сейчас он тоже где-то там, выживает и борется, смело и преданно сражается за каждого из них. Колин верит, что это так. Колин знает. Когда Колин находится в шаге от того, чтобы сдаться – он черпает храбрость в мыслях о храбрости Гарри. А потом смотрит на своего брата Денниса, такого маленького, такого хрупкого, осунувшегося и непривычно посеревшего и думает – если Гарри сражается за целый мир, я могу найти в себе силы сражаться хотя бы за своего брата. И он находит. В первый, десятый и сотый раз, беря брата за руку и становясь стеной между ним и враз ожесточившимся миром.
Рассказать вам о них? О гонимых, испуганных и отчаянных, с показной, иллюзорной дерзостью глядящих в лицо своим боггартам и продолжающих ступать вперёд вопреки тому, как бесконечно сильно хочется отступить назад.
***
Парень, сидящий по правую руку от Т/И, был её другом, с того момента, как она отвела его к мадам Помфри, когда он упал с метлы.
Да, Невилл – герой, который на протяжении практически всего года защищал Хогвартс.
Т/И крупно повезло, что у неё был такой друг. Она могла положиться на него.
Лонгботтом аккуратно коснулся руки девушки, выводя её из транса.
— Т/И? Всё в порядке?
— А? Что? — не поняла бывшая когтевранка, будто только проснулась. — Извини ты что-то говорил?
— Нет, я только спросил: как ты? Всё хорошо? — опять аккуратно, будто от его слов она развалится, задал вопрос он.
— Нет. В смысле да. Всё хорошо, Невилл, — ответила девушка, всё ещё путаясь в своих мыслях. — Просто задумалась.
Между ними воцарилась тишина. Каждому было, о чём поразмыслить.
— А помнишь, как на втором курсе я сказала, что солнце слишком радостное для такого холодного неба? — вдруг спросила волшебница.
— Да, помню, — моментально ответил друг. — Луна тогда сказала, что тоже это заметила, а я никак не мог понять, о чём вы говорите. Я до сих пор иногда не понимаю всех ваших слов.
— Да, — тепло улыбнулась ты. — А помнишь, как на пятом курсе мы учились вызывать Патронуса? Ты, кстати, так и не сказал, что это было за воспоминание.
— Как и вы с Луной, — улыбнулся в ответ Невилл.
Он немного помолчал и вновь подал голос:
— Почему ты сейчас об этом вспоминаешь?
Т/И пожала плечами.
— Мою лучшую подругу держат в подвале, друзей пытают, а о близнецах я уже давно ничего не слышала. Я просто хочу вспомнить что-то… Хорошее, — глаза увлажнились. Казалось, она всё-таки развалится, но девушка смогла удержать себя в руках.
— О… Ясно, — ответил Невилл и снова замолчал. Впрочем, это длилось не долго. — Помнишь, как ты хотела прочитать все книги в библиотеке, связанные с зельями?
— Невилл, это было на первом курсе! — рассмеялась Т/И. — Я была глупой и наивной. Хотя, по правде говоря, с тех пор мало что изменилось. А помнишь, как…
Это был просто диалог двух людей, которые пережили то, чего случаться не должно, и, казалось, он мог продолжаться вечно.
Т/И знала точно – её друг, Невилл Лонгботтом, всегда был героем, что бы ни думали остальные.
***
— Глядите, кто пришёл! Я же вам говорил! — послышался голос Невилла.
Уже 2 недели “серые” скрывались в Выручай-Комнате.
Комната была огромной и напоминала какой-то необычайно роскошный шалаш или невероятных размеров пароходную каюту. Разноцветные гамаки свисали с потолка и навесной галереи, вившейся вдоль сплошных, без окон, стен, обшитых тёмными деревянными панелями и украшенных яркими гобеленами. На них можно было увидеть золотого льва на алом фоне — герб Гриффиндора, чёрного барсука Пуффендуя, вышитого на жёлтом, и бронзового орла Когтеврана на лазоревой ткани. Не видно было лишь серебра и зелени Слизерина.
