Все же Техас — страшное место. Недобрый край.

Но я по-прежнему здесь, дышу его воздухом, наблюдаю за кафе (чтобы его отыскать, мне пришлось обойти пол города) и гадаю: а та ли это гостиница? И если так, неужели все это стоит кровопролитий и несчастий? А может, и гибели храбрейшего из людей?

Я внимательно слежу за темнокожей девушкой, которая выносит в стеклянном кувшине лимонад и наливает его двум белым дамам в летних шляпках. Вижу, как смуглый юноша несет тарелку, а мальчишка с тряпкой в руках вытирает с пола пятно. Похожи ли они на меня? Узнаю ли я свою родню спустя столько лет?

Я помню имена, помню, где мы расстались, помню, кто их забрал. А лица? Глаза? Голоса?

Но я продолжаю смотреть.

«Глупая», — снова и снова корю я себя, понимая, что ирландский конокрад скорее всего выдумал всю эту историю. «В гостинице для путешественников и ресторане у дороги в Остин, неподалеку от ручья Уоллер-Крик. Три синих бусины на веревочке. Висели на шее у маленькой белой девочки», — да тут, наверное, ни слова правды нет.

Я отхожу от кафе, но недалеко — только чтобы удостовериться, что рядом есть ручей. «Вот же он!» — думаю я, но все-таки спрашиваю у старика, что ведет ребенка за руку.

— Скажите, это ручей Уоллер-Крик?

— Вроде так, — подтверждает он и продолжает путь.

Я снова возвращаюсь к кафе, обхожу большое облицованное известняком здание, высокое и узкое, с большим количеством комнат, в которых путники могут остановиться на ночь. Привстав на цыпочки, я заглядываю в раскрытые окна, присматриваюсь к другим темнокожим работникам. Но среди них нет ни одного знакомого лица.

И тут я замечаю за гостиницей у колодца маленькую белую девчушку. Она худенькая, невысокая, бойкая. На вид ей лет восемь, может, десять, а волосы у нее густые и длинные — это первое, что приковывает внимание. Они ниспадают из-под желтого платка на спину красновато-каштановыми волнами. И все же она сильная: сама тащит тяжелое ведро, держа его обеими руками, замочив водой ногу и передник, повязанный поверх серого платья.

Надо бы у нее спросить, не знает ли она тут кого по фамилии Госсетт? Или, может, знала до того, как рабовладение отменили? Не видела ли людей с синими бусинами, такими же, как у меня? Цветную женщину? Девочку? Мальчика?

Я подцепляю пальцами бусы и иду девочке навстречу, тщательно обдумывая слова, чтобы ее не спугнуть. Но когда она останавливается и окидывает меня взглядом, ее серые глаза на точеном, словно фарфоровом личике изумленно округляются, а я теряю дар речи. На шее у нее — на красной ленточке — висят три синие бусины.

Ирландец мне не солгал!

Я падаю на колени прямо в грязь, потому что ноги мои подкашиваются, но мне ни капельки не больно. Я ничего не чувствую и ничего не слышу. Хватаюсь за бусины, пытаюсь что- то сказать, но язык словно онемел. Я не могу выговорить ни слова.

Дитя, откуда у тебя эти бусы?!

Кажется, мы целую вечность вот так стоим с ней, как вкопанные, и глядим друг на друга, силясь понять, как такое возможно.

С ветки спархивает воробушек, маленькая коричневая пташка. Он слетает на землю, чтобы попить воды из лужицы. Девочка выпускает свою ношу, и вода растекается ручейками, орошая иссохшую почву. Птичка опускает голову, пьет и чистит в ручейке перышки.

Девочка отворачивается и бежит, быстро перебирая ногами по мощеной дорожке, бежит прямо к открытой задней двери здания.

— Мама! — кричит она. — Ма-ма-а-а!

Я поднимаюсь на ноги, не зная, что мне делать. Побежать за ней? Но девочка белая, и я, должно быть, страшно ее напугала. Может, попытаться все объяснить: «Я не хотела ничего дурного. Просто скажи, где ты нашла эти синие бусины?»

И тут я вижу в дверях ее. Высокую девушку с кожей медного цвета, с деревянной ложкой в руках. Сначала я думаю, что это тетя Дженни-Эйнджел, но она слишком юная. На вид ей столько же, сколько Джуно-Джейн — уже не девочка, но еще и не женщина. Она отправляет белую девчушку в дом, щурится в лучах солнца, глядя на меня, и спускается со ступенек. На шее у нее тоже синеют три бусинки на шнурке.

Мне вспоминается день, когда на нее впервые надели эти бусы, последний раз, когда мы виделись. Ей тогда было всего три года, а дело происходило во дворе у работорговца. Мне живо вспоминается ее лицо, когда мужчина схватил ее и унес.

— Мэри… — шепчу я. Расстояние между нами вдруг кажется и слишком большим, и совсем коротким. Силы оставляют меня. — Мэри-Эйнджел?!

В дверях появляется чья-то тень, но стоит этому человеку выйти на солнце, и я узнаю лицо, которое бережно хранила в памяти все эти годы. Я узнаю его, даже несмотря на седину в волосах.

Рыжеволосая девчушка держится за ее юбку, и теперь я замечаю сходство между ними. Это дочь моей матушки. Дочь, рожденная от белого мужчины в те годы, когда мы не могли друг друга найти. Родство заметно и по глазам с чуть приподнятыми внешними уголками, совсем как у Джуно-Джейн.

И у меня.

— Это я, Ханни! — кричу я им через весь двор и вытягиваю руку с бабушкиными бусами. — Это я, Ханни! Это я, Ханни! Это я, Ханни!

Я не сразу замечаю, что бегу. Бегу, а ноги не чувствуют земли. Я словно лечу над ней, как воробушек.

И я не останавливаюсь, пока не оказываюсь в объятиях родных людей.

Потерянные друзья

Оушен-Спрингс, Миссисипи.

Доктор А. Е.П. Альберт!

Дорогой брат! Газета «Христианский Юго-Запад» помогла воссоединиться моей сестре, миссис Полли Вудфорк, и восьмерым ее детям. Горячо благодарю Бога и всю редакцию газеты. Желаю вам, чтобы за следующий месяц у вас прибавилась еще тысяча платных подписок! Сделаю все, что могу, чтобы этому поспособствовать. Храни Господь доктора Альберта и пошли ему успех во всех начинаниях.

Миссис Темпи Бертон

(Из раздела «Пропавшие друзья» газеты «Христианский Юго-Запад», 13 августа, 1891)

Глава двадцать восьмая

Бенни Сильва. Огастин, Луизиана, 1987

Схватившись за перила, я преодолеваю лестницу огромными прыжками и со всех ног бегу по коридору.

— Бенни, что за… — Натан спешит следом. Мы сталкиваемся у дверей в библиотеку. — Что стряслось? — допытывается он.

— Бильярдный стол, Натан! — восклицаю я. — Стол! Когда я впервые сюда пришла, он был закрыт чехлом и заставлен стопками книг. С тех пор мы так и складывали на него книги для школьной и городской библиотек. А под чехол никогда не заглядывали! Что, если Робин не хотела, чтобы чужие лезли туда, поэтому убрала шары и кии, а сверху положила старые книги? Что, если там она и спрятала свою работу? Робин ведь знала, что никто бильярдный стол просто так не утащит. Тут нужна целая команда грузчиков.

Мы кидаемся к старинному столу, хватаем сложенные стопками детективы про запутанные юридические дела и вестерны про отважных стрелков, а потом с несвойственной нам небрежностью сваливаем их на полу, у вычурных ножек, вырезанных из клена. Потом снимаем жесткий виниловый чехол, откидываем его в сторону, сметая пыль, которая тут же поднимается вверх, точно миниатюрное торнадо, и оседает на пенопластовые вставки, аккуратно разложенные поверх стола, чтобы выровнять его поверхность.

А под ними на аккуратном куске чистого белого холста мы находим работу Робин — своего рода гобелен, созданный из кусочков шелковой ткани, вышивки, фигурок из войлока, всевозможных красок, фотографий, вставленных в вышитые рамки и закрытых кусочками прозрачного пластика. Сперва кажется, что перед нами произведение искусства, но на деле это еще и подробнейшая историческая хроника. Полотно рассказывает историю Госвуд-Гроува и всех тех, кто жил на этой земле с девятнадцатого века. Упоминаются даты рождения и смерти даже тех, кто был рожден вне брака. Это генеалогическое древо семейства Госсеттов, на котором представлено целых девять поколений. Общая история белых и черных.