Я сглатываю ком и стараюсь держать себя в руках:
— Еще рано сдаваться. Давай продолжим поиски. Напомни мне завтра в библиотеке, и мы возьмемся за дело вместе. Может, поискать по другой линии? По маминой, к примеру?
— Мама в приют попала, когда была еще совсем маленькой, так что ее родню мы вообще не знаем. Она откуда-то из Тибодо, кажется.
Я неловко ерзаю на стуле, думая о том, каково это — оказаться ребенком во власти незнакомцев, не имея в этом мире никакого надежного якоря.
— Ладно, посмотрим, что у нас получится выяснить. Начнем завтра же. Будем искать по фамилии твоей мамы. Никогда не узнаешь, где…
— …спрятано золото, пока не начнешь копать. Да-да. Я помню, — говорит он, завершив за меня мантру, которую мы с ребятами придумали в классе.
— Семейная история складывается по меньшей мере из двух половинок, верно? Так что назови мне мамину фамилию.
— До свадьбы с Фишем она была Мак-Клатчи.
Натан со стуком опускает нож для масла на стол и расправляет плечи:
— В роду моей матери были Мак-Клатчи. Дальние родственники, но все же. Они все живут кто в Морган-Сити, кто в Тибодо, кто в Байо-Кейн. Может, мы в прошлом были родней.
Гэр и я во все глаза смотрим на него. Мне и в голову не приходило, что Натан так хорошо разбирается в своих семейных связях по материнской линии. По его рассказам можно было представить, что у его матери никого не было и что она приехала откуда-то издалека. А теперь оказывается, что у Натана полно родственников по всему побережью к югу отсюда! И у них своя жизнь, родня и семейные сборища.
— Может… — отзывается Гэр, которому тоже непросто осмыслить вероятное родство с Натаном Госсеттом. — Но что-то сомневаюсь.
— На случай, если это все-таки правда, советую побольше разузнать об Огастасе Мак-Клатчи по прозвищу Гас. Когда я был маленьким, на семейных праздниках мои пожилые дяди и тети о нем очень много рассказывали. Если ему нашлось место в твоем генеалогическом древе, то тебя ждет очень интересная история.
Гэр смотрит на него с сомнением.
— Надеюсь, выпечка вам понравится, — тихо говорит он, пожимает плечами и уходит.
Натан глядит ему вслед.
— Бедняжка, — говорит он и смотрит на меня. В его взгляде отчетливо читается: «Не знаю, как ты день ото дня такое выдерживаешь».
— Честно говоря, я понимаю его чувства. — Откровения о прошлом Натана и Фишей напомнили мне о возможной связи моей родни со стороны отца с Муссолини. — До чего странно, что можно порой винить себя за семейное прошлое, к которому ты никак не причастен, правда? Мои родители окончательно порвали, когда мне было четыре с половиной, и папа вернулся в Нью-Йорк. Мы с ним особо не общаемся, но сейчас мне даже хочется кое о чем его расспросить, выяснить правду, — поверить не могу, что я произнесла это вслух, да еще в присутствии Натана. Видимо, теперь, когда проект «Подземка» занял все мои мысли, я невольно сосредоточилась и на собственных семейных связях. Натан слушает меня внимательно, то и дело кивая, и я не испытываю никакого смущения.
К хлебу он так и не притронулся.
В какой-то момент я спрашиваю себя: а можно ли рассказать ему остальное? Впрочем, неважно. Меня мгновенно охватывает стыд, и я душу в себе это желание. Натан ведь тогда взглянет на меня совсем иначе. Да и потом, мы в общественном месте. Я вдруг замечаю, как подозрительно притихли женщины за соседним столиком. Надеюсь, они не подслушивают.
Нет, конечно! С чего бы?
Я слегка вытягиваю шею, и блондинка, смотрящая в мою сторону, торопливо прячется за меню, так что теперь видны только ее идеально выбеленные волосы.
— Прости! Сама не понимаю, куда это меня понесло, — я подталкиваю корзинку с хлебом к Натану. — Угощайся.
— Сначала дамы! — он возвращает корзинку на место и передает мне нож. — Если ты, конечно, не возражаешь против кукурузного хлеба с халапеньо!
— Какие уж тут могут быть возражения! — со смешком отзываюсь я. Шутки про кукурузный хлеб уже стали для нас привычными. Лично я скорее возьму простой магазинный багет за шестьдесят центов и только в крайнем случае — кукурузную лепешку. Знаю, это главное южное лакомство, но я его все никак не распробую. На вкус оно напоминает опилки.
Мы переключаем внимание на хлеб. Натану достается кукурузный, а мне — хлебные палочки. Круглые булочки делим пополам, чтобы съесть их, когда принесут сам ужин. Такой порядок уже стал рутинным.
Мой взгляд снова устремляется на женщин за соседним столиком, но тут к нам подходит Ладжуна, чтобы принять заказ. Она останавливается у столика, нерешительно помахивая карандашом.
— Мисс Сильва, — Ладжуна — одна из немногих ребят, которые так и не стали называть меня «мисс Пух». Наверное, таким образом она стремится обособиться от остальных, — мама должна была заехать к нам на днях в гости вместе с малышами, чтобы я подарила сестренке подарок и торт, который мы с бабушкой Дайси испекли ей на день рождения. Но в итоге мы просто по телефону поговорили, потому что у мамы опять машина сломалась.
— Как жаль, — говорю я, стиснув в руке салфетку, лежащую у меня на коленях. Я выкручиваю ее и тереблю, чтобы хоть как- то выпустить свое возмущение. Это уже четвертый сорвавшийся приезд мамы Ладжуны на моей памяти. Всякий раз, когда та обещает навестить дочь, Ладжуна сама не своя от счастья, а потом, когда выясняется, что и теперь ничего не выйдет, она замыкается в себе от разочарования. — Ну хорошо хоть по телефону пообщались.
— Недолго, потому что звонила она за счет вызываемого абонента, а по бабушкиному тарифу это слишком дорого. Но я успела рассказать маме о проекте «Подземка». Она мне сообщила, что в детстве ей рассказывали, будто у ее прапрапрабабушки была куча денег, пышные наряды, много земли, лошади и все такое. Можно я буду делать проект о ней и тоже оденусь в красивое платье?
— Что ж… — конец фразы — «почему бы и нет!» — так и повисает в воздухе. Над входной дверью звенит колокольчик, а потом возникает ощущение, будто из всего зала разом выкачивают воздух.
Я вижу, как какая-то женщина толкает локтем своего мужа и незаметно кивает на дверь. Мужчина за другим столиком перестает жевать мясо, кладет вилку, наклоняется вперед.
С лица Натана на мгновение спадает всякое выражение, а потом на нем проступает суровость. Я оборачиваюсь и вижу у стойки администратора двух мужчин в дизайнерских костюмах для гольфа, которые так не вяжутся с простой обстановкой кафе, с его деревянными стенами, кое-где обитыми железом. Уилл и Мэнфорд Госсетты заметно постарели с тех пор, как их портреты повесили в поместье Госвуд, но даже безо всяких фотографий и фамильного сходства я догадалась бы, кто передо мной, по одной лишь манере держаться. Они идут по залу с таким видом, точно они тут хозяева: смеются, болтают, машут посетителям, пожимают руки.
Они проходят мимо, даже не повернув головы в нашу сторону, и усаживаются… с женщинами за соседним столиком.
Глава двадцать третья
Ханни Госсетт. Техас, 1875
Отвесные скалистые берега, поросшие дубами и вязами, долины с пекановыми деревьями и тополями сменяются бескрайними изумрудными полями. Холмы тут желтые, с мелкими вкраплениями зеленого и коричневого, а верхушки у них слегка розоватые. Приставучая мошкара, налетающая роем, напоминает зависшее в воздухе тонкое кружево. Осколки известняка и невысокие кактусы царапают лошадям ноги, затрудняя нам путь даже теперь, когда мы уже добрались до самого сердца округа Хилл с его фермерскими полями, амбарами из белого камня и церквушками, выстроенными в немецком стиле. Мы оставляем их позади. К югу от города Ллано кругом уже одна пустота, лишь изредка кое-где мелькнут низкорослые деревца в низинах, точно зеленые швы на золотисто-коричневом одеяле.
По пути нам встречались антилопы и дикий скот с пятнистыми шкурами всевозможных цветов и большими, точно ось колеса телеги, рогами. Видели мы и зверей, которых тут называют бизонами. Мы тогда даже остановились у реки и долго смотрели, как эти создания с длинной шерстью бродят вдоль берега. Давным-давно, когда охотники еще их не истребляли, бизоны жили стадами, в которых были тысячи голов, — так нам рассказывал Пенберти. Никто тут не зовет нашего хозяина мистером — просто Пенберти, и все.
