Смешок срывается с моих губ, хотя живот так и сводит от страха. В тех краях, откуда мы прибыли, то, что она задумала, карается смертью. Если уж ты цветной, выдавать себя за белого строго-настрого запрещено.
— Ты вообще-то не белая, если еще не заметила, — напоминаю я.
— Разве мы так уж непохожи? — спрашивает Джуно-Джейн и вытягивает руку рядом с рукой мисси. Ее цвет кожи отличается, но не сильно.
— Она старше тебя! — напоминаю я, кивнув на мисси. — А ты же еще совсем ребенок — еще в коротком платье ходишь. У тебя нет даже… словом, на вид тебе ну никак не больше четырнадцати. Даже если мисси и наврала с три короба, когда сказала, что уже виделась со стряпчим, ты за нее сойти не сможешь!
Она смотрит на меня с прищуром, точно на круглую дурочку, и мне даже хочется ее стукнуть, чтобы исчезло это выражение с ее лица! Точно так же на меня глядела и мисси Лавиния, когда была еще крохой. Выходит, у этих сестриц куда больше общего, чем кажется. Унаследовать можно не только вздернутый носик.
— Они снимут с тебя шкуру, если поймают на этом! Да и с меня заодно!
— А что еще остается делать? Я должна получить подтверждение самого отца или доказательства того, что он действительно намеревался позаботиться о моем содержании! Лавиния же меня без гроша оставит, и тогда матушке волей-неволей придется отдать меня состоятельному женишку! — под ледяной маской, которую она привыкла носить, проступает искренний страх и даже боль. — Если папа действительно погиб, наследство — моя единственная надежда.
Она права, тут уж спору нет. Ее отец — и впрямь единственная надежда для всех нас.
— Что ж, тогда надо раздобыть тебе платье. Платье, корсет, набивку, чтобы наряд лучше сидел, и шляпку, чтобы волосы спрятать, — говорю я, надеясь, что этот план не закончится для нас гибелью, тюрьмой или еще чем похуже. Кто тогда будет искать пропавших друзей? — Пообещай мне только: мы это все провернем вдвоем, и что бы в итоге ни выяснилось, ты меня тут не бросишь вдвоем с ней, — я киваю на мисси Лавинию. — Не мой это крест, и не мне его тащить! Я, между прочим, только из-за вас в этот переплет угодила. Так что ты передо мной в долгу. Мы будем держаться вместе, пока не разузнаем, что с твоим отцом. И пока не отправим мисси домой. Если у этого твоего стряпчего и вправду припасены для тебя деньжата, ты заплатишь за билет и разыщешь человека, который доставит Лавинию в Госвуд. По рукам?
Она недовольно выпячивает губки при мысли о том, что придется идти на такие жертвы ради сестры, но в итоге кивает.
— И еще кое-что.
— Ну уж нет, хватит с тебя!
— Еще кое-что. Когда мы разойдемся, я продолжу искать пропавших друзей. А пока ты будешь меня учить читать и писать, чтобы я добавляла имена новых людей в наши списки!
Мы скрепляем наш уговор рукопожатием. Отныне нам придется справляться со всеми бедами вместе.
Во всяком случае, пока.
— Сделать из тебя даму будет куда сложнее, чем мальчишку! — говорю я, и тут на меня падает чья-то тень. Я поднимаю взгляд и вижу темнокожего мужчину, мускулистого, как дровосек. Он возвышается над нами, теребя в руках шляпу.
Надеюсь, он не слышал моих слов.
— Я по поводу «Пропавших друзей», — говорит он, кивая в сторону «Кэти П.». — Мне про это дело приятель шепнул. Вы же… запишете и меня тоже, да?
Тот самый поющий Богу хвалы малый, по чьей просьбе Джуно-Джейн написала письмо на борту, стоит неподалеку на причале и, оживленно разговаривая с кем-то, указывает в нашу сторону. Выходит, слух о нас ширится.
Джуно-Джейн берет карандаш и спрашивает у незнакомца, кого он ищет. Выясняется, что таких в наших списках пока нет. Она записывает имена родных мужчины, он сует нам пятицентовик и возвращается к своим мешкам с семенами, которыми загружал лодку. Следом за ним подходит еще один незнакомец. От него мы узнаем, где купить подешевле поношенную одежду и продукты, и я решаю, что лучше мне самой туда сбегать, пока еще не стемнело. Взять с собой Джуно-Джейн и мисси Лавинию я не могу — как-никак, это город темнокожих.
— Ты тут пока посиди, а я схожу в то место, о котором он толковал, — говорю я, а потом достаю из нашего узелка печенье и прячу ридикюль мисси за пояс бриджей. — Приглядывай за мисси и вещами, — наказываю я Джуно-Джейн, хотя знаю, что делать этого она не станет.
И пока я иду в маленькое поселение, приютившееся в лощине неподалеку, меня не оставляет тревога за них.
Сначала я нахожу швею, которая продает на задворках своего дома чиненую одежду. Я покупаю то, без чего Джуно-Джейн сейчас никак не обойдется, но в глубине души жалею, что нельзя вот так же купить чудо — оно бы нам сейчас точно помогло. Швея рассказывает мне, как отыскать кожевника, который чинит башмаки и перепродает их. Я не знаю нужного размера, и все-таки беру обувь для мисси — ноги у нее ободранные и распухшие, потому что она не особо-то и глядит, куда ступает. За обувь я расплачиваюсь ее золотым медальоном. А что мне еще делать? К тому же цепочка на нем все равно порвалась.
А вот башмачки на пуговках для Джуно-Джейн я все же решаю не брать — слишком уж дорого, а кроме того, в них она не сможет сойти за мальчишку. Лучше уж спрячем ее обувку под подолом платья, пока она будет разговаривать с этим самым стряпчим. Затем я иду в палатку коробейника, чтобы найти иглу и нитки на тот случай, если нам понадобится немного ушить наряд Джуно-Джейн, чтобы он лучше сидел на ее худощавой фигуре.
В придачу к этому я покупаю носки, еще одно одеяло и котелок. Беру несколько персиков у торговца фруктами. Он добавляет к покупке крупную сливу и не просит за нее денег, раз уж я только-только сюда приехала. В негритянских поселениях народ всегда добр. Они все похожи на меня. Большинство ушло с плантаций, получив свободу, и нанялось работать на железные дороги, лесопильни, речные суда, в магазины или в стоящие неподалеку шикарные дома белых состоятельных дам. Кто-то открыл собственные лавочки, куда теперь приходят другие цветные жители городка.
Здесь к путешественникам привыкли. Пока я делаю покупки, выспрашиваю встречных, не знают ли они мою родню, и рассказываю о синих бабушкиных бусинах.
— Никто тут, случайно, про Госсеттов не слыхал? Сейчас они на свободе, но были рабами до войны. А трех синих бусин ни у кого на шее не видели? — снова и снова повторяю я. — Таких красивых и крупных, как фаланга мизинца?
Но в ответ лишь слышу:
— Что-то не припомню.
— Кажется, нет, деточка.
— Красивые, должно быть, бусинки, но нет, не видал.
— Малыш, ты никак родню свою ищешь?
Но один старик говорит:
— Что-то припоминаю…
Я стою рядом и жду, пока мимо проедет тележка, груженная углем, — слишком уж много от нее шума. Глаза старика затуманены — кажется, будто их кто-то присыпал мукой, и ему приходится сильней наклониться, чтобы меня разглядеть. Пахнет от него смолой и дымом, а движения его скованные и неспешные.
— Видел я такие, кажется, но очень давно, — признается он. — Вот только не помню где. Совсем беда с памятью, право слово. Ты прости меня, малыш. Да поможет тебе Господь в твоих странствиях. Главное, на имена-то не шибко полагайся — многие ведь их сменили. Взяли себе новые, как только обрели свободу. Но ты все равно ищи.
Я благодарю его и обещаю, что не оставлю поисков.
— Техас большой, — говорю я. — Буду расспрашивать всех, кого встречу.
Он удаляется, согнувшись и прихрамывая, и я гляжу ему вслед.
«А ведь можно было бы остаться в этом городке, — проносится у меня в голове. — В тени всех этих гигантских зданий и нарядных домов, среди музыки, суеты, людей разного рода-племени! Разве плохая мысль? Тут я могла бы каждый день расспрашивать о родных тех, кто приезжает с востока и с запада».
Эта мысль — точно пламя, охватившее сухие дрова. Как было бы здорово начать совсем новую жизнь, оставив в прошлом мулов, поля, грядки, курятники! Тут ведь можно и работу найти. Я ведь сильная и неглупая.
Но нужно думать о Тати, Джейсоне, Джоне, массе, мисси Лавинии, Джуно-Джейн. О своих обещаниях, о договоре издольщиков. Редко когда получается жить так, как хочешь. Такого почти не бывает.
