Ладжуна удивленно округляет черные, точно уголь, глаза. Кажется, она поражена и… осмелюсь предположить… даже впечатлена тем, что я сумела пробраться в мир Госсеттов, минуя все бастионы.
— И как, нашли что-нибудь?
Я едва сдерживаюсь от того, чтобы не излить на нее свой восторг. Библиотечный фонд Госсеттов возрастал от поколения к поколению, и все жители дома год за годом, десятилетие за десятилетием пополняли его — так один за другим прибавляются по прошествии веков слои песчаника. В собрании есть и новые книги, и старые, к которым, наверное, целый век никто не прикасался. Среди них можно встретить и самые первые издания, и даже издания с автографами. Мой бывший начальник из букинистического магазина, увидев такое богатство, рухнул бы на пол и заплакал от счастья.
Но учитель во мне требует затронуть другую проблему:
— Я только недавно пришла… А все потому, что сегодня была в школе. Чего не скажешь о тебе. Я ведь права?
— Я себя плохо чувствовала.
— Но как быстро оправилась! Чудеса! — Я опускаюсь на корточки рядом с ней и заглядываю в ящик, из которого она выбралась. Что-то во всем этом меня настораживает, а что — и сама не могу понять. — Ладжуна, послушай, я знаю, что твоя мама много работает, а ты сидишь с младшими братьями и сестрами, но и про учебу нельзя забывать.
— А это уже не ваше дело! — этот дерзкий ответ сразу дает понять, что Ладжуне не впервой защищать свою мать. — Я сдаю все письменные работы. А в классе между тем полно ребят, которые домашку вообще не делают. Вот к ним и приставайте.
— Так я уже… пытаюсь, — говорю я. Хотя, честно сказать, результаты не очень-то заметны. — Но как бы там ни было, не стоит тебе сюда приходить.
— Даже если бы мистер Натан обо всем знал, он не был бы против. Он куда лучше, чем его дядья, которые сейчас всем рулят в компании. А их противные женушки и детишки возомнили, что они в этом городе главные. Дайси, моя двоюродная бабушка, говорит, что Стерлинг был совсем другим — внимательным к людям. В тот день, когда он угодил под комбайн, которым убирали тростник, бабушка Дайси была неподалеку — готовила обед для сборщиков урожая. Она-то и осталась с Робин и Натаном, после того как их отца срочно транспортировали в больницу на вертолете. А когда Стерлинга не стало, его жена забрала детей и уехала на какую-то там гору. Бабушка Дайси все про этих Госсеттов знает. Она чуть ли не всю жизнь за домом судьи приглядывала. И меня сюда приводила, когда я оставалась под ее присмотром. Вот откуда я знаю судью и мисс Робин.
Я живо представляю себе детишек, играющих вместе в тот давний день, когда случилось непоправимое.
— Да и вообще никому этот дом не нужен, — продолжает Ладжуна. — Судейский сын погиб в поле. Сам судья умер три года назад в собственной постели. Мисс Робин умерла два года назад: просто поднималась по лестнице однажды вечером — и все, сердце остановилось. Бабушка Дайси говорит, что в каждом поколении Госсеттов непременно есть такой ребенок, который рождается синим от удушья, и мисс Робин даже пришлось делать операцию на сердце, когда она появилась на свет. Но мама считает, что мисс Робин просто увидела призрака, он-то ее и погубил. Мама говорит, что это место проклятое, потому-то никто и не хочет тут жить. Так что забирайте поскорее книжки, какие вам только нужны, и убирайтесь подобру-поздорову, — девочка кивает на дверь с таким видом, что сразу становится ясно — она хочет, чтобы я как можно скорее перестала мозолить ей глаза.
— Я ни капельки не суеверная. Особенно когда речь идет о книгах, — сообщаю я, все еще вглядываясь в ящик, из которого Ладжуна вылезла, и гадая, как она там вообще поместилась.
— А напрасно. После смерти-то уже и не почитаешь.
— Кто сказал?
Она фыркает:
— Вы в церковь ходите? — приблизившись ко мне, она резко просит: — Голову уберите!
Я едва успеваю отскочить, как она дергает за какой-то рычаг, спрятанный за ящиком, и полки тут же приподнимаются, обнажив под собой люк.
— Я же вам говорила: это место так и кишит тайнами.
Внизу виднеется лестница — с виду очень древняя, — ведущая в неглубокий подвал. Я замечаю, как по обломкам кованой садовой мебели, сваленным внизу, пробегает огромная серая крыса, и быстро отворачиваюсь.
— Так значит, так ты сюда пробралась? — спрашиваю я, нервно потирая руки.
Когда я выпрямляюсь, Ладжуна снова дергает за невидимый рычаг, и полки опускаются, закрывая вход в подвал.
— Крысы вас боятся куда больше, чем вы их! — замечает она, остановив на мне взгляд.
— Сомневаюсь.
— Крысы очень трусливы. Они могут быть опасны, разве пока вы спите. Вот тогда берегитесь!
Даже спрашивать не хочу, откуда она это узнала.
— Судья мне рассказывал, что в стародавние времена еду проносили через этот подвал и передавали подносы, используя люк. Поэтому гости, сидящие в столовой, никогда не видели рабов, которые трудились на кухне. А в годы войны Госсетты всегда могли сбежать через этот лаз в тростниковое поле, если солдаты-янки явятся арестовывать местных за помощь конфедератам. Судья обожал рассказывать малышам истории! Славный он был человек. Помог бабушке Дайси вызволить меня из приюта, когда маму в тюрьму посадили.
Я потрясена тем, как спокойно она произносит эти слова. Чтобы не выдать своих чувств, я быстро меняю тему:
— Послушай, Ладжуна, предлагаю тебе уговор: если пообещаешь, что больше не станешь тайком сюда пробираться, разрешу тебе приходить в дом со мной и помогать мне… разбирать книги. Я ведь знаю, ты их любишь. Видела, у тебя из кармана торчал экземпляр «Скотного двора».
— Неплохая книжка, — отвечает Ладжуна, смущенно водя носком кроссовки по полу. — Но не то чтобы прекрасная.
— Но только… при условии, что ты будешь ходить в школу! Не хочу, чтобы вся эта затея мешала твоей учебе! — Ладжуну мое предложение явно не подкупает, и я делаю еще одну попытку ее заинтересовать: — Мне надо как можно быстрее разобраться с библиотечным фондом, пока… — я прикусываю язык, и конец фразы — «пока не начались проблемы с Госсеттами» — так и не срывается с губ.
Ладжуна лукаво смотрит на меня. Она наверняка уже обо всем догадалась.
— Ну что ж, может, я вам и помогу. Но только ради судьи. Ему бы это наверняка понравилось. Но и у меня есть свои условия!
— Ну что ж, давай выкладывай! Посмотрим, к какому можно прийти компромиссу.
— Я не всегда могу прийти. Но постараюсь бывать в школе чаще. Стану приходить каждый раз, как смогу, но мне нередко приходится сидеть с малышами. С отцами их никак не оставишь. Козлы те еще. Из-за Донни, к примеру, маму посадили за наркотики. А она ничего такого не делала — просто в машине сидела! Но нет — ей тут же впаяли три года, а нас увезли в приют! Повезло мне, что по папиной линии у меня есть такая славная бабушка, которая смогла меня приютить. Но у малышей с этим беда. Я не допущу, чтобы их снова забрали в приют. Так что если вы будете лезть в нашу семью, жаловаться на мою посещаемость и все такое, то мне такие вот уговоры насчет книг ни к чему. — «Да и вы тоже», — читаю я по ее лицу. — Так что скажите сразу, — требует Ладжуна, — да или нет?
Как же дать такое обещание?
И как от него отказаться?
— Что ж… ладно. По рукам. Но при условии, что ты тоже сдержишь слово, — я протягиваю ладонь для рукопожатия, но Ладжуна не спешит на него отвечать, пользуясь тем, что стоит слишком далеко.
Вместо этого она вносит в наш договор запоздалое уточнение:
— Только чур в школе никому ни слова о том, что я вам помогаю, — она морщится от одной этой мысли. — В школе мы с вами не друзья.
Выходит, не без удовольствия отмечаю я про себя, вне школьных стен мы все-таки друзья.
— Договорились! — заверяю я Ладжуну, и она нехотя делает шаг мне навстречу и пожимает мою ладонь. — Вообще говоря, дружба с тобой и на моей репутации может плохо сказаться!
— Пф! Мисс Сильва, не хочу вас расстраивать, но вашей репутации хуже уже не будет.
