— Суну в дверную щель. В школу я больше ни ногой, — бросает она и уезжает, не тратя времени на дальнейшие любезности.

Все это напоминает мне о том, что Огастин живет по своим неписаным законам, абсолютно непонятным для меня. И когда я пытаюсь в них разобраться, в памяти всплывает тот день, когда я сидела с зажатым между колен чемоданом в крошечной спальне нью-йоркской папиной квартиры и слушала, как он, его жена и дедушка с бабушкой о чем-то ожесточенно переговариваются на итальянском. Я знала, что речь идет обо мне (интересно, знали ли это мои маленькие единокровные сестры, лежащие у себя в кроватках за стеной), но все мои попытки понять, о чем спорили взрослые, были так же бесплодны, как и мои нынешние усилия постичь тайны Огастина.

Отогнав эти воспоминания, я торопливо захожу в дом, где меняю туфли на ботинки с прорезиненным низом, в которых я часто ходила в колледже, когда случались дождливые дни. Не бог весть какая обувь, но другой у меня нет. Надеюсь, она выдержит. Вряд ли мне придется пробираться через глубокие болота, пока я буду искать эту самую тропу, ведущую вдаль дамбы. Надо хотя бы попытаться, пока снова не начался дождь.

Медленно, чтобы не поскользнуться, я пробираюсь через задний двор к зарослям олеандра и жимолости, которые служат живой изгородью между прилегающей к дому территорией и маленьким садом с грядками и фруктовыми деревьями, за которым начинаются поля.

Когда я наконец нахожу тропу, тянущуюся вдоль ирригационного канала, ботинки у меня уже все мокрые, а на каждую ногу налипло фунтов по пять земли. Похоже, что это та самая тропа вдоль дамбы. На ней еще можно различить призрачные следы повозок, но почти вся она скрыта травой и осенними цветами.

Сквозь тучу пробивается солнечный лучик — он словно хочет подбодрить меня в моем путешествии. Кроны дубов поблескивают в золотистом мареве, и с их матовых, будто вощеных листьев слетают капельки, прозрачные, как хрусталь. Корявые мшистые ветви деревьев переплетаются друг с другом, образуя завесу, и в полумраке тропинка кажется таинственной. Она будто ведет в другое измерение, точно волшебный шкаф — в Нарнию или кроличья нора — в Страну Чудес.

Остановившись, я вглядываюсь вдаль. Сердце так и застывает в груди. Интересно, какие разговоры слышала эта тропа, вздымающаяся над полем, каких людей и животных она видела. Кто ехал в повозках, от которых в земле остались глубокие рытвины? Куда направлялись эти люди? О чем они говорили?

Бывали ли здесь сражения? Стреляли ли тут солдаты? Может, глубоко под корой этих древних дубов, в стволах навечно остались застрявшие пули. В общих чертах я имею представление о Гражданской войне, но об истории Луизианы почти ничего не знаю. И теперь мне кажется, что это огромное упущение. Уж очень хочется понять этот поросший камышом болотистый уголок. черпающий живительную силу и от земли, и от реки, и от топей, и от моря. Теперь он стал моим домом на ближайшие пять лет, если я, конечно, сумею тут выжить.

Мне бы побольше деталей, чтобы сложить этот пазл целиком. вот только никто мне их не даст просто так. Их следует найти — выкопать из тайников, разыскать в земле и в людях.

«Послушай, — взывает ко мне дорога. — Послушай меня. Я припасла немало историй».

Зажмурившись, я слышу голоса. Их тысячи, и все они шепчут одновременно. Выделить только один из общего хора не получается, но голоса настоящие, и звучат совсем рядом. Что же они хотят рассказать?

Я открываю глаза, засовываю руки в карманы своего алого дождевика и продолжаю свой путь по тропе. Кругом царит тишина, но в голове у меня тысяча мыслей. А следом за ними рождаются планы, и сердце начинает стучать чаще. Чтобы проникнуть в тайны этого места, мне нужны инструменты. Например, такие, как бисквиты. Или книги. Но инструментами могут стать и те истории, которых ни в одной книжке не сыщешь, которые никто так и не записал, подобные тем, что я услышала от Бабушки Ти или от тети Сардж, рассказавшей, как мулы тащили повозки фермеров на рынок.

«Жаль только, что истории умирают, потому что их некому выслушать», — Бабушка Ти была совершенно права.

Наверняка тут найдутся и другие люди, которым некому излить душу. А ведь подлинные истории способны преподать слушателям уроки, которым я надеялась научить детей с помощью книг. А что, если этих самых людей тоже можно приобщить к учебной программе? Может, они помогут мне лучше понять это место и моих учеников. Может, они помогут моим ученикам понять друг друга.

Я так глубоко погружаюсь в мысли, грезы и планы, так самозабвенно размышляю о том, как сделать, чтобы новая неделя была не похожа на предыдущую, что, когда наконец выныриваю из воображаемого мира и оказываюсь в реальности, замечаю, что туннель из переплетенных дубовых ветвей закончился и я вышла на огромное фермерское поле. Понятия не имею, как далеко я успела забраться. Мои глаза точно пелена застилала.

По обеим сторонам от возвышения, по которому вьется тропа, тянутся аккуратные грядки, покрытые травой с острыми, точно бритва, стеблями. Солнце совсем скрылось за тучами, и на фоне пасмурного дня зелень кажется удивительно яркой — будто я вижу ее на экране телевизора, к которому подошел двухлетний малыш и включил яркость на максимум.

И тут я понимаю, что же заставило меня остановиться и пробудиться от грез. Причина в двух обстоятельствах. Во-первых, судя по всему, я умудрилась пройти мимо дома судьи и не заметила этого. Если я продолжу путь и дойду до конца поля, то вероятнее всего окажусь на городской окраине. Во-вторых, дорогу перегородило бревно… точнее, никакое это не бревно, а аллигатор! Не то чтобы гигантский, но достаточно крупный, чтобы мешать пройти.

Я не могу отвести от него глаз, и меня охватывает благоговейный ужас. Таких крупных хищников мне доводилось видеть разве что на экране!

— Щас я его прогоню! — слышу я чей-то голос и краем глаза замечаю того самого мальчишку на велосипеде. На грязной футболке отчетливо виднеются отпечатки куриной ножки, не так давно вывезенной им из «Хрю-хрю и Ко-ко».

— Не надо! Даже не вздумай! — но мои слова не производят ровным счетом никакого эффекта. Ребенок, спрыгнув с седла, разбегается и несется на аллигатора, толкая перед собой велосипед, как таран.

— Стой! Назад! — я кидаюсь следом, хотя понятия не имею, что нужно сделать.

На наше счастье, переполох пугает хищника, и он соскальзывает по краю насыпи в водяное убежище.

— Никогда больше так не делай! — задыхаясь, отчитываю я мальчика. — Это очень опасно!

Он недоуменно смотрит на меня. На его лбу залегают складки, которые я легко различаю в слабом свете. Он скользит по мне взглядом больших карих глаз, обрамленных невероятно густыми ресницами, которые я заметила еще в первый день, когда он сидел в одиночестве на школьном дворе.

— Да ладно, он же махонький, — говорит мальчик, имея в виду аллигатора.

Сердце у меня сжимается. Голосок у малыша тонкий, а еще он выговаривает не все звуки — выходит, он еще младше, чем кажется! Как бы там ни было, вряд ли ребенку пяти-шести лет от роду стоит вот так свободно кататься по всему городу, перебегать улицы, гонять аллигаторов.

— А что ты тут делаешь совсем один?

Его худенькие плечи под застиранной, перепачканной жиром майкой с Человеком-пауком поднимаются и снова падают. Кроме майки на нем еще мешковатые шорты — видимо, вместе они составляют пижамный комплект.

Я разминаю руки, чтобы стряхнуть с них напряжение, и пытаюсь собраться с мыслями. Остатки страха, еще не рассеявшиеся во мне, настраивают на боевой лад.

Наклонившись к мальчику, я ловлю его взгляд:

— Тебя как звать? Ты тут неподалеку живешь, да?

Он кивает.

— Ты не потерялся?

Мальчик мотает головой.

— Может, тебе нужна помощь?

Еще одно бессловесное «нет».

— Ну ладно. Тогда просто посмотри на меня. — Он послушно поднимает взгляд, но тут же робко его отводит. Я пользуюсь старым учительским приемом: навожу два пальца на глаза — сперва на свои, потом — на его. Наши взгляды встречаются. — Ты знаешь, как отсюда добраться домой?