Несколько недель спустя Оберон Хафкорт явился к букинисту в Бухаре — чистый, подстриженный и выглаженный, солидный и элегантный, если не обращать внимания на блеск безумия в его глазах. Тарик Хашим, увидев его, не удивился — он видел, как минимум, целое поколение таких искателей, прошедших мимо него, в последнее время большинство из них были немцами. Он отвел Хафкорта в подсобку, налил в чашки мятный чай из помятого медного котелка и достал из лакированного шифоньера, инкрустированного слоновой костью и перламутром, с благоговением, как показалось англичанину, коробку с разрозненной стопкой длинных узких страниц, по семь строк на странице, печать с гравюр на дереве.
— Начало семнадцатого века, перевод с санскрита на тибетский выполнен ученым Таранатой. Является частью Тибетского Канона, известного как Тенгур.
Уехав из Кашгара, Хафкор неотступно грезил о Яшмин, это была всегда одна и та же разочаровывающая история: она пыталась отправить ему еще одно письмо, а его никогда не оказывалось там, где он должен быть, чтобы это письмо получить. Сейчас он попытался вернуть себе благосклонность сна.
— Я также слышал о письме в форме стихотворения, — осторожно сказал он, — от тибетского принца-ученого своему отцу, который умер и возродился в Шамбале...
Книготорговец кивнул.
— Это Rigpa Dzinpai Phonya, или «Курьер передачи знаний», автор — Римпунг Нгаванджигдаг, 1557 год. Наставления касательно путешествия в Шамбалу адресованы автором Йогу, который является вымышленным персонажем и в то же время — реален, это мысленный образ и в то же время — сам Ринпунгпа. Мне известна версия, сейчас выставленная на продажу, она содержит строки, которых нет в других вариантах. В частности: «Даже если ты забудешь всё остальное, — наставляет Ринпунгпа Йога, — запомни одно: когда придешь к развилке, не падай духом». Легко ему говорить, конечно, будучи двумя людьми одновременно. Могу свести вас с продавцом, если вы настроены серьезно.
— Я настроен серьезно, — ответил Хафкорт, — но я не читаю на тибетском.
Тарик пожал плечами из солидарности.
— Обычно эти путеводители в Шамбалу переводят на немецкий — «Shambhalai Lamyig» Грюнведеля, конечно...совсем недавно — три страницы из тома «Уйгурская буддистская литература» Лойфера, автор неизвестен, предположительно — тринадцатый век, кажется, все немцы, приезжающие сюда, несут этот том в своих рюкзаках.
— Думаю, мне хотелось бы знать, — Хафкорт изо всех сил пытался не поддаваться странному, предшествующему болезни чувству приятного возбуждения и печали, уже несколько дней он чувствовал — что-то надвигается, — насколько практичны эти инструкции в смысле поиска реально существующего места.
Книготорговец кивал, вероятно, дольше, чем должен.
— Мне говорили, что для этого нужно быть буддистом. И иметь общее представление о местной географии. Например, я почти уверен, что следует искать на севере от Такла-Макана. Это не сужает область поисков. Но эта единственная подсказка, на которой сходятся все.
— Сам я следую путем Пророка, боюсь, довольно условно. Но Шамбала — хотя это всё очень интересно, я уверен...
Город за окнами уже пропитался тенями, женщины проплывали мимо в просторных балахонах и покрывалах из конского волоса, купола и минареты безмолвны и неприступны для нежеланных глубин синевы, на опустевших рынках гулял ветер, каждое безумное видение пустыни, мелькавшее лишь на мгновение, обретало правдоподобие.
Есть места, которых мы боимся, места, о которых мы мечтаем, места, изгнанниками которых мы стали, изучая их, иногда, слишком поздно.
Кит всегда думал, что ему каким-то образом удастся вернуться в Сан-Хуан. Ему никогда не приходило в голову, что его судьба может быть здесь, что во Внутренней Азии будут его смелые четырнадцатилетние мальчишки и снега пустынь, всадники-аборигены, придорожные салуны и абсолютно непостижимые женщины, почему-то наиболее желанные в тот момент, когда ожидают другие дела, часто — смертельные.
Лишь увидев озеро Байкал, он понял, почему было необходимо приехать сюда, и почему неотъемлемой частью путешествия были раскаяние, безумие и дезориентация.
Пренс остался в Иркутске, сославшись на крайнюю усталость, а Хасан настаивал, что для глубоко верующего бурята объектом паломничества должен быть огромный камень у устья Ангары, где река вытекала из озера.
— Но ведь это была всего лишь легенда, — напомнил ему Кит. — Мы оба — не буряты.
Глаза Хасана были широко раскрыты, но взгляд непроницаем.
— Мы почти закончили свое путешествие.
— А Пророк? Хозяин Дузры? Я должен с ним поговорить?
— Ты разговаривал с ним, — ответил Хасан.
— Когда..., — начал Кит, и тут они увидели Байкал.
Он смотрел в чистые маленькие горные озера Колорадо, не загрязненные отходами шахт или городов, поэтому его не удивляла идеальная прозрачность, не раз заставлявшая его почти раствориться, фантастическая возможность падения в другой порядок вещей. Но это было — словно смотреть в само сердце Земли, такое, каким оно было до появления каких-либо глаз, которые могли бы в него смотреть.
Озеро — глубиной с милю, как ему сообщил Оберон Хафкорт, и служит приютом для видов живых существ, не известных в других уголках Мироздания. Попытка переплыть его могла оказаться непредсказуемой и опасной — за несколько секунд поднимался ветер, волны размером с небольшие горы. Путешествие к озеру не было праздничной экскурсией. Так или иначе, он был уверен, хотя не проверил эту гипотезу: это была локация вроде горы Кайлаш или Тенгри-Хан, частицы надмирного спокойствия на время заключены в этих нахмуренных облаках. Он почувствовал, что его захлестнула жестокая уверенность. В сущности, он пошел в неверном направлении, позволил повседневной суете захватить себя — просто трудился недостаточно тяжело для того, чтобы заслужить возможность увидеть это. Его первая мысль — нужно повернуть обратно и вернуться в Кашгар, преодолеть весь обратный путь до великих Ворот и начать снова. Он оглянулся, чтобы сказать об этом Хасану, который, как он был уверен, уже заглянул в его мысли. Хасана, конечно, здесь уже не было.
Если вспомнить начало их путешествия, огромная каменная Арка, известная как Тушук-Таш, считалась недосягаемой даже среди местного населения, хотя находилась неподалеку, возле деревни Мингиол. На пути лежал лабиринт щелевых каньонов, их слишком много, чтобы можно было сосчитать. Все карты бесполезны. Картографы разных империй, особенно — Российской, впадали в нервный коллапс, пытаясь нанести на карты территорию вокруг Тушук-Таш. Некоторые довольствовались горькими фантазиями, другие, более добросовестные, оставляли пустое место.
Когда Хасан услышал, что Кит и Пренс должны начать свое путешествие, сначала пройдя под огромной проколотой скалой, он извинился и ушел молиться в безучастном угрюмом молчании, словно Дузра отправил его с ними за компанию в качестве наказания.
Некоторые говорили об исполинских воротах как о пропасти, о мосте, земляной плотине, коридоре меж высоких каменных стен...для других это была не особенность ландшафта, а нечто более абстрактное, религиозный экзамен, криптографическая головоломка... Хасану это место всегда было известно как «Ворота Пророка», не только по названию, но и благодаря благословению Пророка, под которым подразумевался не только пророк Магомет, но и другой, живущий далеко на севере, предтечей которого был хозяин Хасана Дузра.
Им потребовались сутки. Они вошли в серый край глубоких ущелий и каменных башен. Хасан безошибочно вел их по лабиринту каньонов.
В результате каких изменений земной коры появились эти ворота, оставалось загадкой. Когда солнечный свет падал под таким углом, Кара-Таг выглядел, как каменный город, разбитый на серые кристаллические копии городских кварталов и зданий без окон, словно населенных существами, не нуждающимися в зрении, свете, различиях за пределами каменного города. Кит понял, что не в состоянии прямо смотреть на эту страну более минуты или около того, словно управлявшие ею духи могли по всей форме требовать отвести взгляд и это являлось обязательным условием перехода.
