— Конечно. Выглядит странно. Что это за перевернутые треугольники снова?

Вдруг с улицы раздался ужасающий металлический стук и грохот у парадного входа, сопровождаемый вульгарной песней лишенной слуха пивной компании под окнами. Она посмотрела на Кита, ее губы были сжаты, она многозначительно кивала:

—  Так это был фокус. Ну да. Подлый розыгрыш.

 — Что?

 — Подстроил это для своих маленьких собутыльников, чтобы показать им, что я хотела найти кричаще очевидную ошибку в этом...твоем «доказательстве».

— Это всего лишь Хамфрид и еще несколько парней, пытаются вставить Hausknochen в замок. Если ты хочешь спрятаться, я бы предложил кладовку, вон там.

—  Они...живут здесь?

 — Не здесь, но на расстоянии не более двух-трех кварталов отсюда. Или вы, ребята Римана, называете это «метрическим интервалом»?

—   Но почему твои друзья используют его ключ...

— На самом деле, как выяснилось, каждый Hausknochen подходит практически ко всем замкам в округе.

—   Следовательно...

 —  Светская жизнь непредсказуема.

   Она покачала головой, опустив глаза в пол:

  — Ауфвидерзейн, герр профессор Траверс.

По ошибке она выбрала не ту дверь — это была не дверь черного хода, хотя выглядела так же, и по весу, как она прикинула, почти такая же, действительно, кажется, находилась в том же углу номера Кита, что и дверь черного хода, но всё же, как ни странно, не была дверью черного хода. Как такое возможно? Фактически, начнем с того, что это была даже вообще не дверь, а что-то, предназначенное для того, чтобы позволить человеческому мозгу интерпретировать себя как дверь, поскольку выполняло ту же функцию.

С другой стороны двери Яшмин оказалась на углу Принценштрассе и Виндерштрассе — здешним математикам он был известен как нулевая точка города на системе координат Геттингена.

  — Возвращение к нулю, — пробормотала она себе под нос. — Начнем сначала.

Такие экскурсии не казались ей очень уж необычными — такое случалось и раньше, и когда она узнала, что от них, похоже, не будет вреда, научилась равнодушно пожимать плечами и возвращаться к повседневным делам. Это расстраивало ее не больше, чем пробуждение после осознанного сновидения.

Вернувшись в пространство обыденности, Кит заметил, что Яшмин, судя по всему, прошла сквозь твердую стену, но у него почти не было времени на недоумение — с лестницы в комнату с грохотом ввалился Хамфрид со своей марионеткой Готлибом.

Их действительно редко видели по отдельности, их движущей силой было общее увлечение подробностями чужих жизней, неважно, насколько тривиальными.

 — Ладно, где она?

— Где кто, а если уж зашла речь о «где», Готлиб, где те двадцать марок, которые ты мне должен?

— Аа, у него пистолет! Ach, der Pistolenheld — закричал Готлиб, пытаясь спрятаться за спиной Хамфрида, который, как всегда, искал, что бы съесть.

— Нет-нет, Готлиб, держи себя в руках, он не будет в тебя стрелять, смотри, какая интересная сосиска...

Половину он съел сразу, а остальное предложил Готлибу, мотавшему головой в активном отрицании.

Хамфрид уже давно был одержим связью, которую, как ему казалось, он видел между автоморфными функциями и Ангармоническим Пучком, или, как он предпочитал его называть, das Nichtharmonischestrahlenbündel, хотя решил писать все рефераты на латыни, чего никто не делал со времен Эйлера.

Что касается Готлиба, он приехал в Геттинген из Берлина, чтобы учиться у Феликса Клейна, учитывая магистерскую работу Клейна «Математическая теория вершин» (1897), рассматриваемую сквозь призму функций комплексных переменных, а также чтобы избавиться от дурного влияния покойного Леопольда Кронекера, хранители пламени заветов которого относились к комплексным областям с подозрением, если не сказать — с отвращением, лишь для того, чтобы найти в Геттингене карликовый вариант той же монументальной ссоры между Кронекером и Кантором, бушевавшей в то время в столице, не говоря уже о всем мире.

Как известно, Фундаменталисты-Кронекериты периодически совершали набеги на Геттинген, и не все они потом возвращались.

— Аа, Кронекер! — закричал Готлиб. — Ему стоило только выйти на улицу — и бешеные собаки разбегались, или, зная, что им пошло бы на пользу, к ним тут же возвращалось психическое здоровье. Ростом всего пять футов, но обладал аномальной силой одержимых. Всякий раз после его появления можно было рассчитывать на недели паники.

— Но...народ говорит, что он был очень дружелюбным и общительным, — возразил Кит.

— Вероятно — как для психически больного фанатика, верившего, что натуральный ряд чисел был создан Богом, а всё остальное — работа человека. Конечно, это — религиозная война. Кронекер не верил в число Пи или квадратный корень из минус единицы...

— Он даже не верил в квадратный корень из плюс двух, — сказал Хамфрид. — И против него — Кантор со своим Континуумом, исповедовавший в равной степени твердую веру в тех сферах бесконечного деления, которые лежат между целыми числами, так активно притязающими на безграничную преданность Кронекера.

— Так вот почему Кантора отвезли обратно в клинику неврозов, Nervenklinik, — добавил Хамфрид, — а он волновался только о линейных сегментах. Но здесь, в четырехмерном пространстве-времени д-ра Минковски, в пределах мельчайшего «интервала», столь крохотного, сколь вы захотите, в пределах каждого крошечного многомерного объема Континуума аналогичным образом всегда должно быть скрыто неограниченное число других точек, и если мы определяем «мир» как очень большое ограниченное множество точек, значит, должны существовать миры. Вселенные!

Вообще, если верить слухам, приверженцы мистического культа Канторианства, количество которых было, в сущности, исчезающе ничтожным, постоянно искали возможность сбежать в безграничный мир-эпсилон, они собирались каждую неделю в «Дер Финстерцверг», пивной у старого городского крепостного вала, возле железнодорожного вокзала.

— Такое вот Географическое Общество для бесконечного исследования районов, соседствующих с Нулем...

Как вскоре выяснил Кит, такой вид эксцентричности был представлен в Геттингене в избытке. Дискуссии длились до глубокой ночи, бессонница была правилом, а если человек по какой-то причине хотел уснуть, под рукой всегда был хлоралгидрат со своим кругом приверженцев. Он часто видел Яшмин, обычно — в клубах табачного дыма какой-нибудь сомнительной кнайпы у реки, но разговаривал с ней редко. Однажды вечером, так случилось, он совершал променад на вершине старых фортификационных сооружений, и возле статуи Гаусса, бросающего беглое замечание Веберу навсегда среди страниц тишины, он заметил ее, смотрящую на красную черепицу городских крыш, пока загорались огни.

—  Как поживает старая добрая Дзета-функция?

—  Тебя что-то насмешило, Кит?

— Всякий раз, когда я встречаю апологета Дзета-функции, мне на ум приходит змея, танцующая на хвосте, зачарованная заклинателем, никогда не замечала?

—  Таким размышлениям ты посвящаешь свой досуг?

— Сформулирую иначе. Всякий раз, когда я встречаю апологета Дзета-функции, я вспоминаю о тебе. Всегда как о «заклинательнице».

— Ах! Даже еще более тривиально. Неужели никто из вас никогда не задумывался, что за этими стенами? Там кризис, — она хмуро смотрела на мореный оранжевый блеск только что севшего солнца. — И Геттинген от него свободен не более, чем при Римане, во времена войны с Пруссией. Политический кризис на картах Европы ведет к кризису в математике. Функции Вейерштрасса, континуум Кантора, абсолютно неистощимые способности Рассела к озорству — когда-то самоубийство народов считалось незаконным, как в шахматах. Когда-то математики считали «бесконечность» механизмом фокусника. Связи лежат там, Кит, скрытые и отравляющие. Те из нас, кто крадется среди них, делают это себе на погибель.

 — Идем, — сказал Кит, — позволь банальному парню угостить тебя пивом.

Той зимой в Санкт-Петербурге войска возле Зимнего дворца стреляли в тысячи невооруженных забастовщиков, которые шли демонстрацией в почтении и наивности. Сотни убиты и ранены. В Москве был убит Великий князь Сергей. Новые забастовки и уличные бои, а также — крестьянские и военные восстания продолжались до лета. В Кронштадте и Севастополе взбунтовался флот. Уличные бои в Москве. Черные сотни устраивали погромы против евреев. Японцы выиграли войну на Востоке, уничтожив весь Балтийский флот, который проплыл почти полмира, чтобы попытаться снять блокаду Порт-Артура. Осенью всеобщая забастовка на несколько недель отрезала страну от остального мира, и, как постепенно начали понимать люди, остановила историю. В декабре Армия подавила очередное крупное восстание. На Востоке продолжались бои на железнодорожных магистралях, в перспективе — восстание мусульман во Внутренней Азии. Если Бог не забыл про Россию, Он явно обратил Свой взор на что-то другое.