Лейк ничего не ответила, и после этого никто ни с кем не разговаривал без необходимости.

—  Да, возможно, ты прав, но я видел с левой стороны, не правда ли, —заявил Нэвилл.

 — Уверен, что правда, — ухмыльнулся Найджел. — С левой стороны сцены или с левой стороны зрительного зала?

  Найджел посмотрел вниз.

—  Вот этот, — он указал на один из сосков. — Правильно?

Двое юношей находились в бане Грейт-Корт и обсуждали мисс Хафкорт, их глухие вздохи сливались с шипением пара.

— Нынче ходят слухи, что она встречается с неким зачаточным Апостолом по имени Киприан Лейтвуд.

  — Это как Патентованные Обои Лейтвуда? Неужели.

 —  Содомит.

  — Эти магометанские крошки любят содомитов, — высказал мнение Нэвилл. — Ментальность гарема — вздыхать по евнухам, все дела. Потому что это всегда что-то невозможное.

— Но ведь она не...магометанка? — возразил Найджел.

— Ну, восточная чурка, Найджел.

  —Что, прости?

— О, мальчик мой, — процедил Нэвилл. — Всё еще не получается не принимать это близко к сердцу.

  — Лучше, чем принародно, не так ли.

Это была отсылка к длительному периоду слезливых монологов Нэвилла в Немецком море, поскольку рестораны со спиртным были далеко, а Яшмин вернула ужасно безвкусный брелок из Кларкенуэлла, который временно свихнувшийся юноша приобрел с большими усилиями по невероятной цене.

Они расслаблялись, дымили, как пудинги, каждый с вялой досадой рассматривал член другого. Их обсуждение обнаженной особы мисс Хафкорт основывалось на тайной вылазке ночью накануне. В безутешный час, когда не спят лишь мошенники и работающие математики, у смелых девушек возникла традиция красться к реке, к пруду Байрона — чем ярче светила луна, тем храбрее была компания, они шли купаться. Об этом как-то всегда узнавала группа парней, склонных проявлять не только любопытство, но и похоть. В этой фотолюминисценции будет Яшмин среди служанок. Вызывая диапазон замечаний от расхожих словечек тех дней «Дивно», «Восхитительно» или «Вот о чем я говорил!» до всенощных славословий в комнатах друзей или написания сонетов — немного позднее, когда безумие уляжется достаточно для того, чтобы хотя бы схватить ручку, или просто превращения в парализованный манекен после выслеживания ее или кого-то, кто может быть ею, в Монастырском Дворе.

При таком общественном резонансе два Н., предположительно, на открытой лекции Кинга по философии и классической литературе получили дополнительное поручение присматривать за Яшмин — не только для И. П. Н. Т, но и для неких столоначальников с улицы Квин Энн Гейт, и их эта обязанность весьма тяготила. В Ньюнхеме и Гертоне человек ожидает легендарных кутежей, приписываемых Филиппе Фосетт, даже романов с тьюторами а-ля Грейс Чизхолм и Уилл Янг, которые при известной степени везения могут перерасти в брачный союз, но не этой присущей индийским танцовщицам экстравагантности взглядов и самообладания, которое демонстрировала Яшмин. Это сверх всякой меры шокировало буржуазию, не говоря уж о секте математиков. А теперь появился этот тип Лейтвуд, семью которого лишь одно поколение отделяло от совершенного социально-акробатического прыжка, он считался содомитом и, что менее объяснимо, объектом интереса Яшмин.

— Найджел, я тут намедни обнаружил очень многообещающий рецепт опиумного пива. Ставишь бродить опиум с пивными дрожжами, точно так же, как если бы это был солод или ячмень, или что-то в этом роде. Конечно, добавляешь достаточно сахара.

 — Однако. Звучит ужасно по-декадентски, Нэвилл.

— Так и есть, Найджел, рецепт изобрел сам герцог де Ришелье собственной персоной.

—  Не тот ли чел, открывший шпанскую мушку.

—  Тот самый.

Этого было достаточно, чтобы как рукой сняло их водную апатию, и они вернулись к важному учебному заданию по получению достаточного количества наркотиков, которые помогут им выдержать семестр.

— Линейные и штабные, — Киприан Лейтвуд вспомнил, как его отец наставлял детей, — штаб-квартиры и полевое командование, и враг повсюду, где вы только можете представить.

  — Мы на войне, отец?

— Конечно.

  —Ты генерал?

 — Скорее полковник. Да, по крайней мере, в данный момент, всё довольно-таки как в полку.

  —У тебя есть форма, у тебя и твоих людей?

  — Приходи как-нибудь в Сити, увидишь нашу форму.

  — А враг...

— Враг, как ни печально это признавать, очень часто носит ту же форму, что и мы.

— Так что не всегда можно сказать точно...

— Никогда нельзя сказать точно. Это один из жестоких аспектов жестокого мира, но лучше тебе узнать это сейчас от меня, чем потом на основании какого-то, возможно, разрушительного опыта.

— И ты, конечно, покорно принял это всё, — кивнул раздраженный, но отзывчивый Реджинальд «Рэтти» Макхью приблизительно пятнадцати лет.

— И да, — предположил Киприан, — и нет. Что я точно обрел — так это отчетливое чувство того, что получил еще один флаг, который можно осквернить.

Мальчики слонялись по комнатам Рэтти, попивая эль и куря балканские «Собрание», хандрил без видимого успеха в попытке вернуться к лилейно-истомному юмору 90-х.

Когда, с неизбежностью некой математической конвергенции, возникла тема Яшмин Хафкорт, у каждого было что сказать, пока Киприан не выпалил:

  — Думаю, я в нее влюблен.

— Как бы сказать помягче, Лейтвуд... Ты. Чертов. Идиот. Она предпочитает представительниц своего пола.

  —Надо же, тогда я точно в нее влюблен.

  — Как отчаянно патетично, Кипс.

 — Разве был у меня когда-нибудь выбор? Вокруг только парни вроде нас, и всё, старый добрый табльдот без нас не обойдется.

— Не легкая это тропа, сынок. «Ограниченная» — это слово едва ли опишет степень успеха, на которую ты можешь рассчитывать у женщин этого типа...

— Да, именно «типа», если бы это был всего лишь «тип», я бы сейчас был не здесь, я бы рискнул, разве нет, сейчас я строен, как никогда. И, наверное, не чувствовал бы себя таким обиженным, как сейчас.

 — Так что дело в старушке Яшмин...

  — Точнее, мисс Хафкорт.

— Лейтвуд, ты содомит. Не так ли? Или ты просто притворялся всё это время, как принято в этом заведении.

— Конечно-конечно, но кроме того я... «влюблен», — он произнес это, как иностранную идиому, которую ему пришлось подсмотреть в разговорнике, — в нее. Разве я сам себе противоречу? Прекрасно, я сам себе противоречу.

— Это всё очень весело, если ты — божественный Уолт, которому мир позволяет немного больше антиномий (меня это не удивило бы), чем удручающе прозаичному тебе. Как именно ты планируешь, говоря физически, выразить свое желание? Если, конечно, не собираешься, о боже, стать одним из ее маленьких гертонских воздыхателей, млеющих европеоидов в костюмах для игры в крикет?

— Я поверил тебе глубочайшие тайны своего сердца, Кэпшеф, я заслужил чертово полнокалиберное «ура».

— И это после всего того, что мы для тебя сделали. Можешь воспользоваться моим носовым платком, если...

— Наверное, не буду, после того, для чего ты его использовал, Кэпшеф, спасибо.

—Хороший мальчик, помни, что всё всегда может быть хуже, ты мог кончить, как старина Крейк, как оказалось, отличавшийся не очень мудрыми вкусами, хм, вот так, — пытаясь проскользнуть к выходу.

  — Вкусами...?

— Ну, я думал, ты знаешь, все остальные знают. Вот мое упущение, вероятно...

  — Кэпшеф?

  Вздох.

 — Шетландские острова... В смысле, одни...ну, на самом деле, шетландские пони.

  D'accord?Доволен? Теперь ты в курсе.

 — Крейк и...

—  О, ну с женщинами тоже, кажется.

— Не пользуется ли эта порода определенной ...репутацией порочности?

— Да, тебя бы такое тоже огорчило, — вставил Рэтти Макхью. Мечтать о внимании со стороны Араба или Чистокровного, а вместо этого получить старину Крейка? Действительно.

  — Он всё еще...здесь в Кембридже?

— Уехал на север со своим партнером, там небольшая приятная ферма, кажется, столетиями принадлежавшая их семье, на Материке возле Мавис Гринд... оба они довольно регулярно пишут в ортопедические журналы... конечно, много денег тратят на адвокатов, даже если представить, что им удастся найти регистратора, который хотя бы теоретически мог узаконить их брак, это будет не дешево, вот к чему я клоню.