Бо́льшая часть текстов, вошедших в книгу, не представляет собой законченных литературных произведений: это подлинные письма (адресованные Миле Чистович) и подлинный дневник (две толстых общих тетради, красного и коричневого цвета соответственно), который Л.Б. вел то регулярно, ежедневно (точнее, еженощно), то с перерывами, не всегда помечая дату очередной записи и не всегда отделяя ее от предыдущей. Почерк у Л.Б. – парадиз для публикатора: очень четкий, мелкий, по его собственному определению, «картографический». С годами почерк мельчал, не теряя, впрочем, четкости, так что микроскопические строки последних страниц приходилось читать, вооружившись мощным увеличительным стеклом. Зачеркиваний и поправок в тетрадях практически нет; к тому же Л.Б. обходился без черновиков и сразу писал начисто, возможно, в завершение многочасовых размышлений за чаепитием и во время «вытаптывания» линолеума на крохотной кухоньке. Орфография и пунктуация – вполне грамотные, и если не всегда нормативные, то, как правило, с определенным умыслом. Особенно много пунктуационного произвола в ранних текстах, где царит «футуристическая вольница»: то отсутствуют и школьнику доступные запятые, то следует строчная буква после точки, то конец абзаца обходится без знаков препинания. В поздних текстах пунктуация нормализуется, хотя написание многих слов не унифицировано («Беломор» и беломор; слава Богу и слава богу; «Академкнига» и Академкнига, «Дао Дэ Цзин» и «Дао-дэ цзин»), не приведены к единому виду географические названия и т. п.

Мы лишь изредка вмешивались в тексты Л.Б., слегка подправляя орфографию, и почти избегали конъектур, полагая, что в тексте о землетрясениях читатель и без нашей подсказки догадается, что «шк. Рихтера» не означает музыкальную школу великого советского пианиста. Короче говоря, старались избегать всего мелочного, занудного, навязчивого, утомляющего, а главное – мешающего читателю безоглядно воспринимать текст и наслаждаться им.

Перечень самиздатских и типографских публикаций Л.Б.:

Машинописные сборники стихов и прозы издавались в 1960–70-х годах Вл. Эрлем под маркой издательств «Польза» и «Палата мер и весов».

Окно, открытое вовнутрь – Лепрозорий–23 (1974).

1974 год – Часы, 16 (1978).

Шесть писем; Возвращение в 1974 год – Часы, 23 (1980).

Красные карточки – Часы, 39 (1982).

Отрывки – У Голубой лагуны, 4А (1983).

Отрывки – Транспонанс, 26, 27 (1985).

Заметки о чаепитии и землетрясениях – Часы, 55, 58 (1985).

Ломоносов; Шестнадцать; Сон; Где это? – Митин журнал, 13 (1987).

Последнее – Часы, 70 (1987).

«В первый день листопада…» (Стихи) – Митин журнал, 28 (1989).

Шесть писем на желтой бумаге; Черногория – Лабиринт/Эксцентр, 1 (1991).

Проблески мысли и еще чего-то – Вестник новой литературы, 3 (1991).

ТР-Р ТР-р – Поэзия и критика, 1 (1994).

Отрывок – 24 поэта и 2 комиссара (1994).

Лучей нет – Новое литературное обозрение, 25 (1997).

Большинство названий опубликованных текстов принадлежит публикаторам.

О нем:

Б.-К. <Б. Останин, К. Козырев>, Поиски дервиша – Часы, 70 (1987); Новое литературное обозрение, 25 (1997).

Творческие достижения Л.Б. были восприняты в среде ленинградской неофициальной культуры как выдающиеся. В 1985 году ему была присуждена премия Андрея Белого с формулировкой: «За “Заметки о чаепитии и землетрясениях”, позволяющие европейскому уху услышать “в музыке флейты земли – звучание флейты неба”». Сильнейшее впечатление от творчества Л.Б. засвидетельствовали Вл. Эрль, Б. Констриктор, Б. Кудряков, А. Драгомощенко, Д. Волчек, В. Кондратьев, А. Левкин; некоторые из них назвали Л.Б. в числе своих литературных учителей.

К писателям, оказавшим на Л.Б. особое влияние, следует, в первую очередь, отнести В. Хлебникова, В. Розанова, С. Беккета. Л.Б. очень внимательно изучал японскую и китайскую литературу. Несомненно его взаимодействие с неофициальными ленинградскими литераторами и не-литераторами (в т. ч. круга «Малой Садовой»): Б. Понизовским, Ю. Галецким, А. Кондратовым, Е. Михновым-Войтенко, Л. Аронзоном, А. Хвостенко, В. Швейгольцем, К. Кузьминским, Вл. Эрлем, А. Ником…

Относить литературное и художественное творчество Л.Б. к «психоделическому», объясняя его формальные особенности специфическим воздействием наркотиков, мы поостереглись – как из боязни впасть в «фармакологический детерминизм», так и по причине нашего неведения о сущности и границах свободного творческого акта. Возможно, наркотики лишь усиливают уже имеющиеся у автора творческие «интенции», а не побуждают к формотворчеству на пустом месте, тем более что в случае Л.Б. речь идет всего лишь об очень крепком чае («чифире») и индийской конопле («плане»). См., впрочем, об этом у самого Л.Б.

Сказанное касается и такой «соучастницы» творчества, как психиатрическая лечебница, что неоднократно обыграно в формуле «творчество – это безумие». Л.Б. несколько раз лежал в психбольницах (Скворцова-Степанова, что возле Удельной; на ул. Лебедева; в поселке Никольское, под Гатчиной), но и здесь невероятно трудно определить «причины» и «следствия» психических и творческих актов – мы оставляем эту тему, равно как и тему сотворчества наркотиков, тому, кто смелее и безрассуднее нас. По выходе из больницы Л.Б. получил инвалидность второй группы и небольшую пенсию, обеспечившую ему полунищий досуг. Примерно раз в месяц он «ходил на укол», о чем упоминается в «Заметках…».

Круг общения Л.Б., сравнительно широкий в 1960-е годы (в «малосадовские времена»), в 1970-х годах стал резко сужаться и вскоре ограничился семьей (жена Вера Курочкина, мать Антонина Васильевна) и немногочисленными друзьями (Кирилл Козырев, Элла Липпа, Герта Михайловна Неменова, Борис Останин). К слову сказать, Г.М. Неменова за четверть века написала более 100 портретов Л.Б. – беспрецедентный, насколько нам известно, случай в истории живописи!

Из дома Л.Б. почти не выходил, жил затворником, самый обычный для многих поход в продовольственный магазин оказывался для него событием, не говоря уже про редчайшие «выезды в центр» или «приглашения в гости». Из мест жительства писателя назовем квартиру в Купчине и комнаты на Петроградской стороне (ул. Блохина и ул. Ленина). Последний год жизни он провел на улице Лизы Чайкиной. (Упомянутая в книге «лошадка» содержалась вместе с осликом и бричкой в неком подобии конюшни во дворе этого дома. Ее хозяин, предприимчивый армянин, зарабатывал в начале 1980-х годов неплохие деньги, катая на них иностранных туристов по Невскому проспекту.)

Внешних событий в жизни Л.Б. было, в общем, немного; писатель принадлежал к числу тех, кто «путешествует, не выходя за порог своего дома». Его отличали самоуглубленность, молчание и постоянная внутренняя работа, лишь изредка фиксируемая в словах или образах. Даже когда Л.Б. ничего не делал, невозможно было сказать, что он праздно проводит время…

В целом Л.Б. был «внесистемным мыслителем», что объясняет его близость к В. Розанову и привязанность скорее к образному мышлению, чем к логике, но было бы неверно вообще отказать ему в определенной системности и даже ритуальности, проявляющейся как в бытовом распорядке, связанном с «дальневосточным» чаепитием, так и в постоянном изучении землетрясений и иных природных и социальных катаклизмов. Впрочем, в каком смысле слова он их изучал? Не правильнее ли сказать, что Л.Б. неким образом видел «тонкий порядок» катаклизмов и пытался найти к нему ключ – подобно В. Хлебникову с его «досками судьбы» и «струнами времени»?

Конечно, прогнозированием природных и общественных беспорядков человечество занималось не одно тысячелетие (та же астрология), но только в последние годы – в связи с возникшей возможностью очень точно измерять скорость вращения Земли вокруг своей оси – этим всерьез заинтересовалась и наука.