— Богоматерь скорбящая, в него снова вселился дьявол! — воскликнула мама, ударившись в слезы.
— Не волнуйся, Тере, тут дело не в дьяволе, — заявил отец. — Винче, угомонись и расскажи нам, какого черта ты видел!
Папа надел свою рыбацкую бескозырку, закурил сигарету и успокоился только тогда, когда Винченцино утихомирился и сел за стол вместе с ним.
— Меня преследовало черное облако, — наконец заговорил брат со страхом; лицо мертвенно-бледное, глаза запавшие. — Оно выло позади меня.
— Выло позади? — повторил папа. — Какого хрена ты несешь?
— Я говорю, что позади меня выло облако. Говорю то, что слышал. А с моей тележки свисали цепи и гремели. Я побежал, и цепи гремели, намотанные на колеса.
Мама начала плакать. Джузеппе недоверчиво покачал головой, а мне, напротив, вспомнились истории, которые рассказывал учитель Каджано. О пустынных и мрачных средневековых улицах, настоящем горниле опасностей, о проклятых адских кругах Данте, и я была приятно удивлена, обнаружив, что интерес к учебе позволил мне, единственной в семье, проанализировать случившееся с братом достаточно отстраненно и осознанно.
— Винче, ты или правда заболел, или всех нас дуришь! — Терпение отца было готово разбиться на множество маленьких осколков. Рука уже начала собирать несуществующие крошки со стола, а нога периодически отбивала ритм нарастающего негодования.
Винченцо мрачно посмотрел на отца; челюсть сжалась, а треугольное лицо съежилось в маленькую точку между плечами.
Мама поспешила вмешаться:
— Я же говорила, что эта работа тебе не подходит. Анто, Винченцо нужно найти другое занятие.
Папа тяжело задышал. Было неясно, пытается он сдержаться и не заорать во все горло, как всегда в приступе гнева, исполненного богохульств, или сын, неправильный во всем, причиняет ему столько горя и боли, что рано или поздно это может закончиться разбитым сердцем. Отец позволил себе лишь сдавленно произнести несколько проклятий. Дьявол, Христос коронованный, святая Мадонна, но на этот раз никаких избиений. Возможно, к тому времени папа уверился, что ничто на свете не вправит Винченцо мозги.
— Да будет так, — сказал он наконец. — Но ты сам найдешь себе другую работу, Винче. Я не стану ради тебя гнуть спину или выставлять себя идиотом.
Мать вздохнула и бросилась обнимать измученного сына, но тот вывернулся и быстро ушел, потому что не привык к сантиментам. Мы все уже собирались пойти обратно в постель — было очень поздно и оставалось маловато времени, чтобы выспаться, — когда порыв ветра ударил в окно и, скользнув ледяным дуновением в дом, принялся метаться внутри, словно злой дух, решивший поближе рассмотреть, что мы, несчастные смертные, собой представляем. После тщательной проверки дьявольский бриз исчез, а на кухне внезапно погас свет.
— Мария, святой Иосиф и Иисус! — воскликнула мать и несколько раз перекрестилась, и мы все последовали ее примеру.
2
В банкетном зале мы оказались одними из первых. Это заведение, «Гротта реджина» в Торре-а-Маре, располагалось высоко среди скал.
— Мы с папой тоже поженились здесь.
Мама говорила мне это как-то раз много лет назад. Мы нечасто приезжали в район Торре-а-Маре, так как он находился в нескольких километрах от Бари. Но я была хорошо знакома с морем, которое простиралось за нашей набережной. Несколько раз я видела море в Сан-Джорджо, но только когда маме удавалось убедить папу туда поехать. Дважды я бывала на пляже Сан-Франческо, настоящая роскошь для людей вроде нас. Я ждала тех поездок с таким волнением, что накануне не могла уснуть. Помню, песок казался другим, великолепного золотистого цвета, а вода — чистой, и там было необыкновенно мелко: можно уйти на несколько метров от берега и даже живот не замочить. Такая чудесная вода, такие чудесные люди на длинном песчаном пляже. Взрослые, дети, старики — все они казались мне миражами, тенями существ, которыми мы могли бы стать в другой жизни. Матери говорили с торжественным спокойствием, как те, кто никогда не знал нужды. Отцы проявляли спокойную заботу о благополучии семьи. Даже детский плач примешивал в жалобу ноту надменности от осознания того, какое место в этом мире предназначено для подобных персон.
Я запоминала каждый жест, концентрировалась на каждом слове, на покрытых лаком ногтях женщин, на макияже, очень аккуратном, на одежде отцов, на купальных костюмах детей. На красиво уложенных волосах, тщательно заплетенных косах, белых платьях в горошек.
И радость превращалась в полусерьезный траур. Моя несостоятельность ярко проявлялась на лице, даже озвучивать не надо было. Мои школьные успехи, слова учителя Каджано: «Молодец, Де Сантис, у тебе хорошая голова на плечах», — все это утрачивало смысл, оставалось на уровне бесполезных разговоров. Никакие знания не позволили бы мне стать такой же, как эти маленькие девочки. Между мной и ними было непреодолимое расстояние, вроде пятидесяти шагов, отделяющих район старого Бари от проспекта Витторио Эмануэле. Спроси меня тогда кто-нибудь, можно ли почувствовать себя чужестранцем в собственном городе, я ответила бы: «Да». И не исключено, что отвечу так и сейчас.
Стол, зарезервированный для нас, находился в глубине зала, далековато от молодоженов и их ближайших родственников. Мы сидели с семьей Магдалины, но, к счастью, ведьма на торжество не пришла: она ненавидела подобные праздники. Магдалина была по-настоящему прекрасна. Несколько минут я не могла отвести взгляда от ее фарфорового лица и голубого платья. Мне бы тоже понравилось такое платье, способное подчеркнуть женственность, которая еще только зарождалась во мне. Шел 1985 год, и нам обеим было по десять лет, но Магдалина отличалась гораздо большей женской обольстительностью, к которой, казалось, уже привыкла. Я заметила, что Роккино Церквосранец, ровесник Винченцино, не сводит с нее глаз, а она то и дело соблазнительно хлопает ресницами.
Но вот в зал вошли молодожены, и гости тут же принялись аплодировать, а двое фотографов — щелкать камерами; они с самого утра только и делали, что беспардонно снимали все подряд. Оркестрик, расположившийся справа от стола, за которым сидели новобрачные, заиграл свадебный марш. Марианна с мужем рассказали всем, как позировали для фотоальбома в небольшой гавани Торре-а-Маре. Она устроилась на пришвартованной лодке, он собирается взять ее на руки. Они вдвоем сидят на стене и смотрят на море. Красавчик Церквосранец обнимает Марианну за талию на фоне моря. Мне понравилась эта часть брака, особенно нарядное платье, как у актрисы. Сколько раз я мечтательно смотрела на Софи Лорен и думала, что когда-нибудь стану такой же, и не только потому, что ей все завидовали, но и потому, что мне нравилась ее манера держаться, нравились роли, которые она играла, — сильных, уверенных в себе женщин, которые не всегда разрешали мужчинам приручить себя. Это так контрастировало с тем, что я видела каждый день вокруг, было так непохоже на мою мать или Марианну, которая позволяла мужу вести себя в сложном танце, спотыкаясь о собственное платье и цепляясь обеими руками за партнера, чтобы не упасть. Она казалась почти хрупкой, накрепко связанной с ним, как связывают себя по необходимости с тем, кто сильнее.
Мне, однако, не хотелось ни от кого зависеть. Я вдруг почувствовала себя другой. Почувствовала себя одинокой, и мой взгляд метнулся к радостно аплодирующему Микеле. Меня испугало, что он сидит в шаге от своего отца, а рядом был еще и его брат, Карло. Каким он показался мне безобразным, каким похожим на Николу Бескровного, с той же собачьей мордой и крошечными глазками, как его манеры отличались от манер моего друга! Карло жадно, ужасно быстро заглатывал еду, пил вино, задрав локоть перед лицом. Двигался он неуклюже; слишком узкий костюм облеплял выпуклую грудь, живот и широкие плечи, между которыми тонула голова, будто вовсе не имевшая опоры в виде шеи.
Был уже поздний вечер, когда оркестр заиграл быстрые мелодии, песни из обширного репертуара Адриано Челентано, хорошо известные и молодежи, и взрослым, и старикам. Люди танцевали, охваченные пьяной радостью, одинаково заразившей всех, невзирая на возраст. Молодожены в центре, гости вокруг. Маленькие дети радостно прыгали и поднимали шлейф платья невесты, о который нарочно спотыкались. Мои родичи тоже танцевали: мама с папой; Джузеппе с блондинкой, которую я не знала, родственницей невесты; бабушка Антониетта с тетушкой Анджелиной — женщина с женщиной. За нашим столом остались сидеть только мы с Винченцо.
