С не меньшей решимостью Нина объявила на собрании жильцов не только о своем возвращении на покинутый пост, не только о необходимости косметического ремонта в подъезде, но и о том, что забота о ближнем – главное дело человека. «Сосед познается в беде!» – перефразировала она хорошо знакомую русскому человеку пословицу и предложила навестить отправленную на лечение Марфу.

– Это еще зачем? – удивилась Сидорова, сохранившая за собой право пребывать в оппозиции к старшей по подъезду, чтобы та не зарывалась.

– А затем, – убедительно ответила Жданова и попросила добровольцев поднять руки. Желающих не было, что и понятно: старожилов в подъезде осталось раз-два и обчелся, а из новоприбывших никто добрых чувств к Марфе испытывать не мог, уж больно дурно пахла. – Никто, значит? – подвела итог Нина и с вызовом посмотрела на Люду Сидорову.

– Ну… – протянула та. – Я могу. Зачем только, не понятно.

– Силком никто тащить не будет, – строго объявила Жданова, но в сущности реакцией соседки осталась довольна.

– Из принципа поеду, – заявила жильцам Сидорова. – Все равно во вторую работаю.

Деньги на Марфу собирать не стали: не велика птица и на подножном корму проживет. Несли в квартиру Ждановой печенье, сухари, сахар, конфеты, кто-то даже банку с солеными помидорами умудрился притащить и кильку в томате.

– Не примут! – объявила Сидорова, смерив взглядом две клеенчатые сумки, доверху набитые съестными припасами.

– Не примут – обратно раздадим.

– Ага, обязательно! Все там оставим: психи подберут.

– Перед людьми неудобно, – пожала плечами Нина Жданова. – Для Марфы старались – вон сколько натащили.

– Они не для Марфы старались. Они для тебя старались. Нужна она им как собаке пятая нога, чтобы для нее стараться! А вот ты – другое дело. Говорят, мол, Нина обидится, где еще такую найдем.

Передавая близко к тексту подъездные пересуды, Люда Сидорова думала, что берет реванш, указывая Ждановой на ее истинное место в подъездной иерархии, – терпят, потому что других таких дураков днем с огнем не найти. А Нина понимала это по-своему: ценят, потому и стараются, знают ведь, что без нее – как без рук. В результате – тихо торжествовали обе, при этом каждая держала фигу в кармане.

Так с фигой к Марфе и поехали. В душном сто семнадцатом автобусе, ходившем по строгому расписанию – всего шесть раз в день. Чаще и не надо: кто к психам чаще ездит? Никто. Вот и нечего бензин жечь попусту ради пяти человек. Захотят – на такси доберутся. А не захотят – пусть в общественном транспорте едут, пыль нюхают и в окошки смотрят: слева поле, справа – два. За ними речка Свайга блестит, тонкой змейкой вьется и за лесом обрывается. Дачи, дачи, дачи, вдоль дороги – дачники, лица красные от жары, в руках – инвентарь. Голосуют, подпрыгивая. Домой хотят. И не важно, что дом в другой стороне! Лучше здесь сядем, две цены заплатив, вроде как в оба конца, законное место – «оплачено»! Вот и стараются водители всех подобрать, встают, где придется, зато в карман есть что положить: лето ведь, сезон. Пять месяцев отъездишь – прибавка к зарплате. Как говорится, курочка по зернышку, а день – год кормит.

– Это ж сколько людей туда едет! – искренне удивилась Люда Сидорова, наблюдая за набившимися в автобус потными дачниками. – Это надо же, Нина, дело какое! Сидим у себя во дворе и не знаем, сколько их по свету шастает. Психов этих. И ведь что интересно, у кого – грабли, у кого – мотыги. Трудовой десант, твою мать. Как их выпускают-то в город?

Жданова усмехнулась в ответ и снисходительно поинтересовалась:

– Смотрю, ты в первый раз? (Сидорова кивнула.) Обыкновенного дачника от психа отличить не можешь. Тут садовые товарищества – «Парус», «Дружба», «Садовод». Народу – тьма, а автобус только один. Если на остановке дожидаться, не влезешь. Вот они и набиваются битком, чтоб до конечной доехать, а потом сидя до города добираться. Иначе – все: пешком иди. Или межгород дожидайся. Шо́фер сжалится – посадит. А нет, так до города пешком драпать будешь.

– А ты-то откуда знаешь? – с подозрением поинтересовалась мелкоголовая Люда.

– Участок у меня тут был, в «Дружбе», на работе дали. Так я один год поездила, и все, бросила его к шутам. Никаких огурцов не надо. Вышел из дома, дошел до базара и купил на рубль – ешь не хочу. Так в профкоме и сказала: «Христа ради не надо! Забирайте. Кому хотите давайте. На эти выселки не наездишься, только руки оборвешь и вконец измотаешься. Не надо мне эти ваши шесть соток. Не хочу!» Уж они меня и так, и этак уговаривали: «Подумай. Потом, – говорят, – поздно будет. К земле потянет, это ты, мол, пока молодая, трава не расти. А к старости-то всех к земле клонит. Земля силу дает». «Не надо все равно, – говорю, – затоскую – цветы разведу, а так спасибо, слава богу, не нищая. Копейкой Бог не обидел. Куплю, коли надо будет». В общем, так и не согласилась. Участок потом Сурыгиной Лизке отдали, вроде как ее теперь участок-то. Не спрашивала, не знаю.

Рассказанная Ждановой история Сидорову несколько разочаровала, потому что не содержала в себе ничего такого, что могло бы заинтриговать любопытных соседок (наверняка расспрашивать будут), а заодно и скомпрометировать зазнавшуюся Нинку окончательно и бесповоротно. Кому это важно – знать, как она картошку сажала?

Оставшуюся часть пути ехали молча, равнодушно разглядывая нервных дачников. На конечной сошли, к общей радости набившихся пассажиров: все-таки два сидячих места освободилось. Кому-то повезет.

– Как обратно-то добираться будем? – поинтересовалась Люда, обеспокоенная переполненностью автобуса.

– А как получится! Влезем как-нибудь. Вон у тебя таран какой впереди, любую стену пробьет.

– Ты себя-то видела? – огрызнулась Сидорова и направилась к висевшему на столбе расписанию движения сто семнадцатого автобуса. – Посмотреть надо. Мне ж на работу еще.

– Ну посмотри, – разрешила довольная Жданова и медленно пошла к чугунным воротам, выкрашенным зеленой краской. Навстречу ей из небольшого каменного пристроя вышел сторож в больничном байковом халате, наброшенном поверх рубашки, и в кедах на босу ногу.

– Куда идем? Кого ищем? – Он явно соскучился по общению с внешним миром.

– Я навестить, – объяснила Нина и махнула рукой в сторону застрявшей около жестянки с расписанием Сидоровой. – Вот с ней… Люда! – истошно заорала она, и от ее крика вспорхнули расхаживающие около ворот жирные серые голуби. – Иди сюда!

Сидорова наконец-то оторвалась, медленно подняла полную провизии сумку и, покачивая бедрами, двинулась к больничным воротам.

– Кака-а-я женщина, – поцокал языком охранник и вожделенно посмотрел на приближающуюся к ним Люду.

– Ну? Идем или нет? – не глядя на сторожа, обратилась она к Ждановой. – Следующий автобус в двенадцать, я посмотрела. Давай уже найдем твою Марфу и поедем.

– Чего это она моя? – придралась обделенная мужским вниманием Нина и подвинула к ногам вторую сумку.

– Ну не моя же! – не осталась в долгу ее соседка и, повернувшись лицом к сторожу, нежно пропела: – Молодой человек, нам к Соболевой Марфе. Как там ее по батюшке? – обратилась она к своей спутнице. («Васильевна», – подсказала та.) – Не подскажете, какая палата?

– Отчего ж не подскажу, – засуетился ошеломленный сидоровской красотой сторож и вынес из пристроя исписанные листы. – Сейчас поглядим… Поглядим, где у нас эта Соболева ваша числится и пускают ли к ней. Здесь ведь разные-то Соболевы лежат. И буйные лежат, и тихие лежат. И такие, что ни два ни полтора: от любой тени шарахаются. Сейчас-сейчас… Вот! Вот ваша Соболева. Ваша? – протянул он Люде исписанный фамилиями лист.

Сидорова передала его Ждановой, всем своим видом показывая, что она сама, в отличие от соседки, здесь-то уж точно случайно. Настолько случайно, что даже и смотреть сама не будет. Куда скажут, туда и пойдет.

Нина указательным пальцем заскользила вниз по листу, пока не наткнулась на нужную фамилию, рядом с которой чьей-то рукой было отмечено: «Состояние стабильное. Посещения разрешены».