– Она с именем Господа на устах брала твои деньги и ничего не давала взамен?
– Да причём тут деньги, падре?! Мне плевать на деньги. Я сказал, что люблю её и хочу увезти с собой. Она согласилась, понимаете? Говорила, что любит меня. Почему же потом она сказала своим родителям, что видит меня в первый раз и любит совсем другого? Какого-то соседа Карлоса, который, якобы, зарабатывает своим трудом, честен, порядочен, хорошо, видите ли, танцует и ещё они знакомы с детства, – молодой человек на выдохе тихо закончил последнее предложение и замолчал. – Но хуже другое. Хуже её коварство. Она всё это сделала специально. В последний день нашей встречи, когда я ей сказал, что собираюсь приехать за ней к её родителям, она долго сопротивлялась, но так и не сказала ни да, ни нет. Только, прощаясь, отдала свой браслет. Вот этот, – с этими словами молодой человек что-то показал сквозь решётку падре, но освещение было столь тусклым, что тот смог рассмотреть только какие-то шарики на ниточке. Потом он продолжил: – но когда я показал ей этот браслет при родителях, она сказала, что потеряла его очень давно, и все в семье это знают. После этого меня просто выставили за дверь, как бродягу! Но я узнал через своих людей, что этот Карлос и вся его семья разорились прошлом году, поэтому отец Каталины отказался выдавать её замуж за этого мужлана. А я! Я-то был всего лишь дойной коровой, которую она использовала, чтобы собрать денег для своего урода!
– Ева первая поддалась на уговоры змея и съела яблока греха. В этом нет ничего нового. Но почему ты так болезненно всё это воспринимаешь, сын мой? Не околдовала ли она тебя? Не использовала ли она каких-нибудь тайных заговоров или гаданий во время ваших встреч? Может, она ведьма?
– Да нет же, святой отец, – с лёгким раздражением возразил молодой человек. – Она вполне нормальная женщина. Правда, очень красивая. Но без всяких этих ваших штучек! С ней было просто очень интересно разговаривать. Она даже умеет читать. Представляете?
– И сколько раз вы встречались?
– Семь, падре! Целых семь раз! Семь недель, каждый раз, как они приезжали в город.
– Всего семь?.. – еле слышно произнёс святой отец. – Иисус провёл в пустыне сорок дней, проверяя себя на искушение. А потом ходил со своими учениками долгие годы, и они все отвернулись от него. Петру он так и сказал: трижды отречёшься от меня…
– Я знаю, святой отец, знаю! Но и о жене он говорил, что она должна верной рабыней быть мужу своему, не так ли?
– Но ведь эта девушка ещё не твоя жена, сын мой? И Господь ещё не скрепил ваши узы клятвой? Поверь, он всё видит и каждому предначертал свою собственную судьбу. И тебя ждёт свой особенный путь…
– Вот поэтому я и пришёл к вам падре, – резко перебил его молодой человек с трепетом голосе. Он явно волновался. Хосе Мария очень хотел бы увидеть, как выглядит волнение на этом сильном и спокойном лице, но доски были непроницаемы для его взгляда. – Если Господь предначертал судьбу каждому из нас, то, значит, Ему всё известно, не так ли?
– Да, сын мой. Но за выбор свой ты всегда в ответе перед ним.
– Тогда любой мой поступок – это судьба, предписанная свыше. И буду ли я счастлив или несчастлив, тоже решено на небесах, не так ли?
– Не совсем так, не совсем. Я вижу, ты умён и знаешь Библию. Судьба твоя предрешена свыше, да. Но не счастье твоё или горе. Господь страдает и радуется вместе с нами. Поэтому он не может в каждой судьбе предвидеть только счастливые события. Любой твой поступок он видит, и частичка его находится в тебе. Это твоя душа. Именно она и не даёт тебе совершать зло и бесчестие, потому что она – частичка Господа нашего. Через неё ты пропускаешь все свои мысли, и он отвечает тебе из глубины её. Вот почему так страшно, когда там находит себе пристанище Сатана. Он не уничтожает Господа, ибо не может этого сделать, но он закрывает Его частичку от тебя. Он, как туманом, заполняет твою душу, не давая возможности найти правильный путь к Господу. Но ведь, даже творя зло, человек чувствует, что Господь есть в душе его, ибо страшится справедливого суда Его и знает, что он наступит.
– Я не боюсь суда, святой отец. Я ничего не боюсь.
– Это свойственно молодости. Но ведь ты же ходишь в церковь, и молишься Господу нашему Иисусу Христу?
– Хожу… – было слышно, что он сказал это с горькой усмешкой.
– Значит, сердцу твоему нужен отклик и сострадание, сын мой.
– Не думаю… – спокойно ответил молодой человек. – Но Господь видит мои поступки и радуется им, если они приносят мне радость. Так, святой отец?
– Конечно. Но и разбойник радуется, когда грабит и убивает людей на дороге. Радуется ли Господь вместе с ним? Конечно, нет.
– Хорошо, но, если разбойник не грабит на дороге и не радуется чужому горю, а продолжает оставаться крестьянином и страдать всю свою жизнь от того, что ему приходится сносить камни со склонов и заносить туда землю, чтобы вырастить хлеб, а хлеба не хватает, и его дети умирают, а жена превращается в старуху – разве это счастье? Не есть ли смерть его детей и жены сродни смерти тех, кого он грабит на дороге?
– Счастлив ли он, сын мой? Сыт – да, одет, обут – да. Но счастье ли это?
– Но ведь рано или поздно разбойник погибнет и от него ничего не останется, как и от того труда, которым он, как крестьянин, жил бы, возделывая горные склоны для хлеба. Но у разбойника могут остаться сытыми и живыми дети и жена, а у того, кто возделывает землю, нет. Знаю, страдания ниспосланы нам свыше, чтобы проверить души наши. Но разве для горя и страдания создал нас Господь? И если я хочу быть счастлив здесь и сегодня, я должен делать то, что мне доставляет удовольствие.
– Не всякий короткий путь правилен. Этот путь порочен, сын мой, ибо дьявол всегда ждёт нас на пути быстрых наслаждений. Ты можешь убить много людей, но станешь ли ты счастлив? Ведь горе их будет висеть тяжким грехом на тебе в день Страшного Суда.
– Да, я думал над этим. Значит, Великий Александр Македонский, Гай Юлий Цезарь и все римские императоры тоже великие грешники? А наш король Хуан тоже? Ведь он убил немало неверных, как, впрочем, и истинных католиков.
– Господь с тобой! – падре откинулся назад, чувствуя, как покрывается холодным потом. Хорошо, что служка Мария принесла молоко с хлебом раньше и уже ушла домой. А так ведь могла и услышать! А, может, это его так проверяет инквизиция? Не подослали ли этого молодого щёголя специально? Уж больно много знает. Но Луис Монтаньес уже продолжал:
– Думаю, он со мной. Я долго думал о том, что готов сделать с Каталиной Лаурой и её братьями, выставившими меня за дверь. Я мог бы купить и уничтожить всю их деревню при помощи солдат нашего герцога. Но я не сделаю этого. Я поступлю проще. Я не буду никого убивать. Я хочу, чтобы они до конца жизни помнили о страданиях, которые причинили мне своим отказом!
– Что же ты собираешься сделать, сын мой? – падре был так взволнован, что забыл и о боли в спине, и о хрипах в лёгких.
– Её родителям я выколю глаза, чтобы они никогда больше не могли видеть своих детей. Братьям я отрежу детородные органы, чтобы никогда не могли рожать детей. А Каталине я вырежу язык. Сам, своими руками, чтобы она до конца жизни мычала, как буйволы в загоне её отца. И никогда больше не лгала. А ещё отрублю ей кисти. Знаете, что в женщине даёт ласку и тепло? Ладони, святой отец, ладони! Именно ими, пальцами своими и движением она может так согреть и приласкать, что этого уже не забудешь. Пусть её жених-мясник после этого всю жизнь чувствует у себя на спине только сухие палки её рук, а не ласку пальцев и ладоней! А после этого я вылью ей на лицо горячий воск. Она не умрёт, только кожа покроется шрамами и рубцами. Но уже никогда не будет такой красивой. Никогда!
– Сын мой… – святой отец даже не знал, что ответить, но, к счастью, юноша не заметил его протеста и продолжил:
– А этому Карлосу я просто надрежу мышцы плеч и локтей, чтобы он никогда больше не мог её обнять, чтобы мог говорить, и видеть, и слышать всё вокруг, но ничем, ничем не мог им помочь. Пусть работает честно, как она сказала! Ногами. Если сможет. А если они попробуют после этого ещё родить детей, то никогда не смогут прижать их к себе своими обрубками, не смогут, не смогут… – Луис, казалось, так живо всё себе представил, что даже перестал говорить.
