Не сказать – часто, скорее периодически семнадцатилетняя Аня наведывалась на железнодорожный вокзал своего провинциального городка. Она поднималась на пешеходный мост, под которым расстилались ветки путей, наполовину забитых составами, смотрела оттуда на проносящиеся товарняки и электрички, что окутывались дымкой от «ЧМЭ3», на провожающих или встречающих людей и т.д. Голоса диспетчера «с зажатым носом», эхом проносящегося по округе, обычно девушка не слышала – в наушниках у неё играла громкая музыка. Более прочего нравилось старшекласснице там, когда темнело: можно наблюдать за красными сигнальными фонарями последнего вагона, как те скрываются за горизонтом. Чем это манило Анну? Грезилось, что дороги стальные ведут в лучшую жизнь! Сегодня она, Белгалова, лишь провожает их взглядом, а завтра, глядишь, сама умчит на скором поезде в одну из двух столиц или хотя бы в административный центр федерального значения. Не увидит более приевшихся лиц, озабоченных гопников со двора, алкашей, грязи; соседок на лавочках, что улыбаются ей при встрече, а за спиной поливают грязью и необоснованно обвиняют в распущенности, и прочих «прелестей». Наивно? Да, мягко сказано!

Однако сегодня Аня явилась на вокзал не следить за аурой станции и не наслаждаться ею – нет! совсем с другими намерениями… для страшного поступка. Именно того, что по глупости юной, определённые граждане помышляют иногда совершить, когда к их стереотипным, подростковым трудностям подмешивается «трагедия» в виде, – «Бросил парень, единственный и неповторимый, таких больше не повстречаю!»

Белгалова обыденно поднялась по ступенькам, дошла до середины мостика, сняла наушники, перелезла через поручень, едва не упав при этом на рельсы, благо, крепко держалась, всё-таки инстинкт самосохранения – великая вещь. Дальше школьница начала «примеряться» и фантазировать: посмотрела на идеально белые (невзирая на слякоть) кроссовки, развела ступни – снизу мчатся вагоны, наполненные углём. Сердце, тоскующее по романтике, прям замирает! Страшно только… хотя мысли и твердят в такт ударов колёс, – «Отпусти руки, и всё! Секунда делов».

Здесь Анна вновь, чуть не сорвалась с моста: её сзади напугала прохожая старушка необычайно громким криком, который превосходил состав, впрочем, последний уже заканчивался:

– Страшно смотреть на вас – тьфу! Мы… мы! – била бабушка себя правым кулаком по левому рукаву синей куртки, – мы концлагеря прошли! На мне с сестрой фашисты клейма ставили вживую, раскалённым железом палили, как скотину какую. Нам жрать нечего было, травинки с земли сметали! Настолько исхудали, что строение скелета можно было изучать по телам нашим! Впереди ничего не видели, спасения не ждали и не мечтали о нём, и всё равно… всё равно к жизни тянулись. И выжили! А вы, – принялась «дирижировать» старушка тростью, что представляла из себя толстую ветку ивы, – вы всё имеете, одета ты вон, як знатно, щёчки пухлые, с румянцем, глаза энергию источают. Вы, молодёжь, сегодня ни в чём не нуждаетесь, ни в чём! И настолько не цените жизнь. Больно, больно и страшно на вас смотреть.

Пожилая женщина резко переменилась в лице, тон её сделался грубее:

– Ай, туда тебе и дорога, дура! Сама бы палкой подтолкнула, да помирать скоро, перед Иисусом отвечать не хочется, было б за кого. Тьфу ты! – поковыляла незнакомая «воспитательница» по дрожащему мосту от приближающегося локомотива.

Речь женщины произвела на Анну смешанное впечатление, с одной стороны – Белгаловой не привыкать слушать морали от пожилых дам, равно как и пропускать их мимо ушей; с другой – старушка школьницу немного пристыдила и «настрой» пропал.

Девушка перелезла обратно через перила, осмотрела последний раз вокзал, тяжело вздохнула и, надев наушники, поплелась к дому.

Шла одиннадцатиклассница медленно, не глядела по сторонам и не обращала внимания на возмущённые сигналы автолюбителей и ворчащих прохожих – погрузилась в телефон: выкладывала сделанное недавно фото самой себя (селфи) на фоне высоковольтных проводов и вагон-цистерн. Сверху поста сделала надпись, – «Секунда боли, зато избавление навечно! Ваше мнение? Сделать попытку?» – опубликовав яркое «послание», на деле – крик о помощи, подросток бросила телефон в верхний карман межсезонной, кожаной (чёрной) куртки.

Домой идти не хотелось, там же ничего нового! Душ, ужин, имитация решения домашних заданий, за компьютер на часок, а больше за ним сидеть и нечего, ибо «единственный и неповторимый» не напишет отныне точно… после в кровать. Нет! девушка решила в квартиру не торопиться, а когда мама начнёт трезвонить через полчаса, с претензией, – «Скоро десять вечера, где тебя носит?! Ты там, случаем, не пьёшь?» – Аня пригрозит ей: «Если не сбросишь накал контроля, уйду из дома, обещаю! Ты даже правду об отце моём сказать не можешь, всё уверяешь, будто он лётчик-испытатель, который погиб… мне не пять лет, чтобы верить в такую чушь!» – Подобное решение ненадолго подняло настроение, Белгалова улыбнулась непонятно чему, включила музыку повеселее и свернула с центральной улицы в сторону окраин: снова потянуло её к железной дороге.

Переключая треки на смартфоне, Анна старалась не просматривать оповещения из соцсетей, хотя желание имелось сильное, она же представляла, – «Сейчас ей понапишут друзья, подруги, возможно, и незнакомцы, все дружно примутся сочувствовать, отговаривать от решения последовать за вымышленной тёзкой (Карениной). Она начнёт задавать вопросы, – «А для чего жить? Что хорошего в этом мире?» и прочее. Собеседники поспешат приводить доводы – «За!», и, в конце концов, придётся им пообещать, – «Исключительно ради вас, дорогие мои, я проснусь завтра!» Да, подростку требовалась моральная поддержка, разумеется, от сверстников или тех, кто на несколько лет старше, но никак не от мамы, тёти, крёстной или дядек, ведь они, взрослые, никогда её «не поймут».

Одиннадцатиклассница рассуждала, – «Чего они все считают, будто умнее меня? Раз прожили дольше, то в жизни смыслят сильнее? Вот и бабка та на мосту, прицепилась с моралями про голод и свои тяжкие годы! Чего она смыслит?! Никто не поймёт меня, никто! Один Коля мог, и тот, предал! Физическая боль намного слабее той, душевной, которую испытываю я. Может, доказать это всем?! Что я ни смерти, ни страданий телесных перед ней не боюсь?! Сейчас всем докажу! Вы пожалеете, что не верили мне! ой как докажу. Ну, разве если никто не отговорит в дороге по переписке».

К Анюте возвращалась меланхолия, дополнительно на настроение влияла и погода (пагубно), вроде давно пора прийти весне, а никак: только выйдет солнышко, стихнут ветра, подсохнут дорожки, как на тебе! Снова тучи, слякоть, холод, дворовые сквозняки.

Что стряслось в жизни девочки, почему ей в голову лезут столь дурные мысли? Поругалась с парнем, плюс подружка лучшая, обманув, что якобы уехала на дачу с родителями, отправилась на вечеринку к той зазнайке из 10 «В»; мама ругается вечно и не покупает заветную безделушку. «Проблемы» Ани настолько банальны, что и перечислять их неловко.

Масла в огонь подлили «добрые друзья», которые вместо бесценной поддержки и отговорок, оставляли комментарии под свежим фото Белгаловой над вагон-цистернами, мол, – «Да прыгай! Кому ты сдалась?!» или «Валяй! Хоть пирожков поедим!» – чёрный юмор жестоких подростков – он такой. А сочувствия или подбадриваний – ни одного. Понятно, если бы ей поверили, что правда задумала свершить чудовищную и последнюю ошибку в жизни, то не стали писать подобных гадостей… никто не поверил. Она ж такая весёлая, жизнерадостная всегда, попереживает о неразделённой любви с недельку-другую, потом успокоится. Делов-то? Одна такая, что ли? Нет! Не первая и, к сожалению, не последняя.

Белгалова выключила телефон, толку от него теперь нет, равно как желания говорить с мамой, и отправилась к гаражам, что находились на приличной возвышенности возле железной дороги: если отсюда прыгнуть с хорошего разгона, то машинист не успеет остановить многотонный состав. Да и она сама, если по пути к гибели вдруг передумает, то шансов удержаться от падения или свернуть с крутого склона почти не останется.