– Вот он, ваш блик, – Джессоп ткнул в металлическую пряжку, явно кустарной работы, которая удерживала пояс штанов.

Уоррену вдруг стало не по себе. Ему захотелось поскорее уйти, чтобы никогда больше не видеть этого мёртвого… нет, хуже: замороженного ребёнка. Чудо? Нет, вовсе не чудо – напротив, это какой-то кошмар! Стол больше не казался профессору алтарём, он заставлял вспомнить о морге и трупах, ожидающих вскрытия. В голове потемнело даже больше обычного. Нужно выйти на улицу, подышать. А потом исполнить план.

– Думаю, мне лучше уйти, – расстроенно пробормотал Уоррен.

Иногда вещи нужно оставлять там, где они есть, чтобы они не рассыпались, едва их коснутся.

Доктор Джессоп не отвечал. Согнувшись над телом, он приложил одну руку к груди мальчика, а двумя пальцами другой сжал его горло. Уоррен хотел было крикнуть, чтобы доктор не трогал покойника, и вообще, хватит уже радоваться такой чудовищной вещи, но сил у него не было. Ему хотелось только одного – уйти.

Словно во сне он услышал слова Джессопа:

– Нет, это невозможно.

– Я ухожу, – повторил Уоррен, направляясь к двери. – Мне нужно уйти.

– Подождите, пожалуйста. Здесь что-то не так.

Уоррен замер на месте, так и не вынув рук из карманов, даже не обернувшись.

И тут доктор произнёс нечто такое, отчего тьма, охватившая разум Роберта Уоррена, тотчас же поредела, будто кто-то проделал в его черепе отверстие, через которое ворвался тонкий луч света.

– Кажется, – начал Джессоп, – нет, я уверен… его сердце бьётся!

– Что за ерунда, – словно заевшая пластинка, повторял доктор Джессоп. – Это противоречит всем базовым медицинским принципам. Мальчик должен быть мёртв.

Но, сколько ни повторяй, факты – вещь упрямая: мальчик оказался жив. Каким бы слабым ни был его пульс, едва различимым – дыхание, фактически это тело по-прежнему следовало считать живым.

– Встречаются, конечно, случаи летаргии, – продолжал доктор. – Кроме того, рептилии и даже многие млекопитающие на зиму впадают в спячку, а по весне просыпаются. Но я ещё никогда не слышал и не читал, чтобы подобное происходило с человеком.

Уоррен не вслушивался в его бормотание, он даже опустил глаза, чтобы ненароком не взглянуть на тело. Но теперь ситуация уже не казалась ему чудовищной. Может, это и правда невероятный случай, заставляющий любого человека задуматься?

– А одежда? Видели, как он одет?

Профессор кивнул: да, видел. Одежда на мальчике была старомодной – может, пятидесятилетней давности: зелёные суконные штаны до середины икры, коричневые шерстяные гетры, жилет на пуговицах поверх белой полотняной рубашки с расклешенными рукавами, сверху грубая джутовая куртка. Но сама по себе одежда ничего не доказывала. И уж точно не подтверждала, что тело пролежало во льду пятьдесят, а то и все сто лет. Тем не менее именно так думали сейчас оба учёных, хотя и не могли набраться смелости высказать свои мысли вслух.

– Ну-ка помогите мне!

– В смысле?

– Нельзя оставлять его на столе!

Они осторожно подняли мальчика. Пока доктор раздевал его, Уоррен из скромности и деликатности отвернулся. Ощущая, насколько холодна кожа ребёнка, он с трудом представлял себе, что где-то под ней крошечными ручейками, которые называют венами, может течь кровь.

– Что это у него в руке? – нахмурился Джессоп. Он легко разжал пальцы мальчика и достал чёрно-белый камешек. – Проверьте пока карманы, пожалуйста.

Уоррен порылся в карманах куртки и штанов, таких же мокрых и холодных.

– Нашли что-нибудь?

Профессор покачал головой.

– И никаких документов?

– Нет.

Доктор Джессоп принялся энергично растирать сухим полотенцем белое, как бинты, тело мальчика, голова которого болталась из стороны в сторону, будто у марионетки.

– Подойдите и помогите мне, – велел он. – Возьмите его на руки.

Уоррен отшатнулся.

– Ну же! Чего вы ждёте?

Вдвоём они уложили мальчика в кровать, укрыв несколькими одеялами, одно поверх другого. Губы его теперь напоминали лепестки роз. Он больше не был кошмаром и даже выглядел милым.

– Не знаю, что и думать, – выдавил Джессоп, когда они закончили.

Уоррен промолчал. У него, напротив, в голове роилось множество новых мыслей, ещё более путаных, чем те, что он обдумывал за ужином. Одну из них, главную, профессор озвучил пару часов назад майору Оллистеру: везде должны быть причинно-следственные связи.

Всё следующее утро Уоррен поглядывал в окошко над рабочим столом. Он следил за лазаретом, ожидая возможности поговорить с доктором Джессопом; хотел услышать, не изменилось ли состояние «ледяного мальчика», как прозвали его солдаты, узнать, не появилось ли шансов на выздоровление, – вот что теперь волновало профессора, вот что занимало его мысли.

Между тем Алекс, не прерывая работы, поглядывал на профессора.

– Кстати, что вы собирались проверять на той скале? – вдруг спросил он.

– Проверять?

– Да, уезжая на снегоходе, вы мне сказали, что хотите что-то проверить. Так что это было?

– Ничего особенного.

– Какие-то расчёты из лаборатории?

– Теперь уже не важно.

– Просто если вам нужны данные, то я собрал достаточно, чтобы…

– Нет, это не имело отношения к лаборатории, – прервал его Уоррен. – Это было личное дело.

Алекс потрясённо замолчал: что такого личного может быть на метеостанции, затерянной во льдах в паре тысяч километров от ближайшего поселения?

– Прошу тебя, не настаивай, – добавил Уоррен, пресекая дальнейшие расспросы.

И Алекс не стал настаивать.

Вскоре Уоррен, не сказав больше ни слова, натянул куртку и вышел из лаборатории. Он был мрачнее тучи.

Пока профессор добирался до лазарета, майор Оллистер успел устроить доктору Джессопу форменный допрос.

– Сколько он пробыл во льду?

– Не знаю, пока это невозможно оценить.

– День? Месяц? Год? Сколько?

– Повторяю: мне это неизвестно. Теоретически человек способен прожить в подобных условиях не больше пары часов. Но при такой толщине льда можно предположить, что блок формировался очень долго, а потому я рассматриваю любые гипотезы, даже самые безумные: шесть месяцев, год.

– Считаете, он вернётся к жизни? Сможет говорить? Расскажет, кто он? – вопросы сыпались пулемётной очередью. Майор глядел на мальчика не отрываясь, с жадным любопытством, как хищник на добычу.

– Понятия не имею.

– А что скажете о его одежде?

– Старомодная.

– Это я и сам вижу. Но она настоящая?

– Не знаю, не могу сказать.

Лицо майора скривила гримаса разочарования:

– Как-то многовато «не знаю», лейтенант. Интересно, что вы тогда вообще здесь делаете?

– Я врач, майор, и привык лечить живых. А замороженные – не моя специальность.

– Но этот ребёнок, насколько я понимаю, жив? Вот и займитесь им.

Джессоп собрался было ответить что-нибудь этакое, о чём в будущем наверняка пожалел бы, но тут в дверь тихо, вежливо постучали.

Вошёл профессор Уоррен.

– Как насчёт чашечки кофе? – предложил он доктору Джессопу, но, заметив майора, добавил: – Может, тогда отложим?

– Не стоит, – надменно бросил Оллистер. – Я уже ухожу. К сожалению, лейтенант Джессоп не смог дать мне нужных ответов. – И он вышел, протиснувшись между двумя мужчинами. Те молча взглянули ему вслед.

– Он хочет невозможного, – заметил Джессоп.

– А кто не хочет? – усмехнулся Уоррен, заглядывая в каморку.

– Располагайтесь, – махнул рукой доктор.

– Думаю, не стоит. Так что насчёт кофе?

– Сейчас, только куртку надену.

Взяв в баре кофе и пару пончиков, они уселись в глубине длинного узкого зала, напоминавшего полутёмные салуны Дикого Запада на старых выцветших фотографиях.

– Ну, как он? – спросил Уоррен, дождавшись, пока Джессоп проглотит кусок пончика.

– Ставлю капельницы от обезвоживания. И положил под инфракрасную лампу, чтобы согреть.