Тщетно Алекс пытался сосредоточиться на работе: смутная тревога заставляла его то и дело поглядывать в смотровое окошко в ожидании Уоррена. Наконец он вскочил со стула, опрокинув его на пол, и выбежал из лаборатории.

Несмотря на полное безразличие профессора, ассистент успел привязаться к нему, как, бывает, привязываешься к вредному старшему брату или ворчливому дядюшке. Чтобы доказать это, он, будучи физиком, нарушил бы даже третий закон динамики, но люди, к сожалению, не были ни векторами сил, ни материальными точками, ни планетами или, скажем, любыми другими сферическими объектами в вакууме, а потому нечасто подчинялись законам и правилам. И чем более отчуждённым казался профессор Уоррен, тем сильнее Алекс старался ему угодить.

Он утёр пот. Во все стороны, до самого горизонта, было белым-бело. Следы лыж снегохода, убегающие вдаль быстрее собачьих лап, казались рельсами заброшенной железной дороги, по которым прошёл поезд-призрак, затерявшийся в этой враждебной белизне, белизне будоражащей, не дающей уснуть.

При виде дымящейся, опрокинутой машины сердце Алекса чуть не выпрыгнуло из груди, а потом вдруг замерло, разом оборвав свой безумный галоп. Он выскочил из саней и бросился бежать, что-то бессвязно выкрикивая, но звук тотчас же уносился прочь по бескрайней ледяной равнине. Алекс неуклюже проваливался в снег, падал и, прихрамывая, снова поднимался, уверенный, что найдёт Роберта Уоррена при смерти, а то и вовсе лишь его бездыханное тело.

Но, к своему огромному облегчению, ни внутри стальной кабины, ни под ней он не нашёл ничего, кроме льда. А на льду – цепочки следов.

– Профессор! – позвал он снова, оглядываясь по сторонам. Но крик и теперь бесследно растворился в пустоте, будто его никогда и не было. Лишь собаки нетерпеливо заскулили в ответ, требуя снова пуститься в путь. Уступая их призыву, Алекс забрался в сани и повёл упряжку по следам подошв, призрачных подошв, которые вскоре привели его на край обрыва.

– Профессор Уоррен! – заорал он. На этот раз голос ещё долго летал над ревущим океаном, пока ветер не унёс его прочь. И в этот момент Алекс увидел верёвку.

Он осторожно сделал шаг вперёд и понял, что верёвка раскачивается из стороны в сторону, словно живёт своей собственной жизнью или на другом её конце висит чьё-то тело. Потом перегнулся через край обрыва, даже не заметив, что затаил дыхание.

Профессор висел всего в паре метров над тёмной водой, не обращая внимания на то, что волны того и гляди схватят его за ноги.

На деревянном полу лазарета образовалась огромная лужа. Широкие доски уже потемнели, а вода с каждой минутой только прибывала. Она стекала по квадратным ножкам массивного стола, капала с края столешницы, на которой лежала глыба льда. Четверо мужчин более трёх часов вгрызались в лёд стамесками, зубилами и прочими инструментами, пока не вырубили блок длиной в пару метров и шириной в метр с небольшим, по форме больше всего напоминавший гроб. Под любопытными взглядами собак, время от времени скользившими и по блестящей поверхности глыбы, и по тому, что было внутри, блок погрузили в сани.

– Сколько это займёт, доктор? – поинтересовался начальник станции, майор Оллистер, разглядывая неясные очертания запертой в ледяном плену фигуры.

– Не так чтобы много, – ответил лейтенант Джессоп, тщедушный человечек, путавшийся в белом халате, который был ему заметно велик.

Майор Оллистер кивнул.

– Я проверил отчёты за все годы с момента основания базы, – сказал он, просматривая папки, которые принёс с собой. – Пропавших без вести не числится.

– Это может быть какой-нибудь рыбак или исследователь-одиночка. А то и вовсе останки доисторического человека.

– Доисторического? – насмешливо вскинул бровь майор.

– Перед самой войной в Сибири нашли прекрасно сохранившегося подо льдом мамонта – сотни тысяч лет тело оставалось нетронутым.

– Вроде мумии?

– Нет, как в холодильнике.

– Ну, поглядим. Позови меня, когда лёд полностью растает.

Перед уходом майор ещё раз обернулся и с тревогой заметил, что существо будто плывёт в толще льда без всякой опоры, как покачивающийся на волнах утопленник.

– Надо же, доисторический человек… – пробормотал он, покачав головой.

Подходя к своему кабинету, Оллистер обнаружил в коридоре профессора Уоррена.

– Хотели меня видеть?

– Да. Что вы делали на скале? – без лишних предисловий начал майор.

– Делал кое-какие замеры.

– Какие именно?

– Проверял стабильность работы электроники при низких температурах, – соврал Уоррен. На его счастье, научными вопросами военные почти не занимались.

– А вас это каким боком касается?

– Меня касается всё, что я сочту нужным для своих исследований, майор.

– Вы понимали, что не должны в одиночку покидать станцию?

– Понимал, сэр.

– И всё же вы это сделали.

Уоррен не ответил.

– И заодно угробили собственность армии Соединённых Штатов.

– Можете вычесть стоимость снегохода из моей зарплаты, – бросил профессор.

– Не беспокойтесь, профессор, так я и сделаю. Однако хочу напомнить, что метеостанция Местерсвиг является военной базой, а вы, как и любое другое гражданское лицо, здесь на правах гостя.

– Это я тоже понимаю.

– И воинские инструкции, обязательные для выполнения на этой базе, должны соблюдаться также гражданскими лицами.

– Мне это ясно. Теперь можно идти?

– Пока нет. Как вы обнаружили эту глыбу льда?

– Я заметил отсвет.

– Какой ещё отсвет?

– Там что-то блеснуло, вроде короткой вспышки.

– Вот уж повезло, правда?

– Только недалёкие люди верят в везение и невезение.

– А во что верят люди вроде вас?

– В причинно-следственные связи.

– Алекс Тайн доложил, что вы свисали со скалы на верёвке, – не зная, что на это возразить, перешёл в наступление Оллистер. – Что это, чёрт возьми, было?

– Я же сказал: замеры.

Майор, оценивающе поглядывая на стоящего перед ним профессора, теребил нижнюю губу.

Он не любил, когда под ногами путались гражданские, это факт. Кроме того, об Уоррене ходили разные слухи. Поговаривали, что, внезапно ощутив свою вину за создание бомб, сброшенных на Хиросиму и Нагасаки, он предложил ограничить использование атомной энергии в военных целях, за что и был отправлен куда подальше из лаборатории в Лос-Аламосе. Но Оллистер помнил Перл-Харбор. И каждого, кто посмел бы поддержать япошек, считал сукиным сыном, чёртовым предателем. Роберт Уоррен, по его мнению, был типом скользким, ненадёжным. А ненадёжный человек неуправляем, непредсказуем. И это тоже факт.

– Лейтенант Джессоп решил, что в той глыбе льда может быть заключено тело доисторического человека. А вы?

– Я?

– Как вы считаете, профессор, кто прячется там, во льду?

Уоррен ненадолго задумался.

– Даже не представляю, – наконец ответил он. – А вы?

Выйдя из кабинета майора, Уоррен направился в лазарет. Не то чтобы он собирался туда идти – во всяком случае, не осознанно, – однако вдруг обнаружил, что стоит прямо перед дверью, словно ноги, обманув разум, сами принесли его туда. Взобравшись по обледенелым деревянным ступенькам, Уоррен успел даже взяться за ручку, но остановился. Он не был уверен, что хочет войти. Отдёрнув руку, он сделал шаг назад и беспокойно оглянулся. Ничего не увидел, не считая корпусов лаборатории да собак, подтявкивавших в своих вольерах.

Зато профессор заметил узкий проход, отделявший лазарет от точно такого же строения, где размещался склад, и, недолго думая, юркнул в эту щель. Подобравшись к одному из крохотных лазаретных окошек, он заглянул внутрь, только теперь осознав, как колотится сердце; давно он так не волновался.

Лазарет представлял собой длинную комнату, разделённую деревянной перегородкой на две части: большую палату, уставленную койками и металлическими столиками, и каморку, служившую доктору Джессопу амбулаторией, кабинетом и спальней. Именно здесь, наполовину прикрытый зелёной полотняной ширмой, и стоял стол, с которого ручьём текла вода. На столе лежало то, что осталось от ледяной глыбы. Уоррен разглядел тёмное пятно – огромную лужу: именно в этот момент доктор Джессоп, больше занятый изучением того, что находилось на столе, а не под столом, равнодушно наступил в самую её середину. Движения доктора показались Уоррену дёргаными, лихорадочными, словно у ребёнка, которому не терпится развернуть рождественские подарки. Скверная мысль, укорил он себя, хотя и верная. В конце концов, стоит ли смеяться над учёным, дрожащим в предвкушении нового открытия? Когда-то, и не слишком давно, его так же потряхивало от волнения при виде того, что обещало революцию в науке. Да и кто из нас без греха? Забившись в тесный проход, прижавшись носом к замёрзшему стеклу, разве не был он сам ребёнком, подглядывающим за запретными взрослыми делами? Или за другим мальчишкой, которому с подарками повезло больше?