Вдоль улицы тянется щербатая асфальтовая дорога, а на её обочинах из земли рядами торчат белёсые стволы деревьев. Ни на одном из них нет ни листьев, ни коры. Первые навсегда унёс ветер, когда он ещё носил что-то кроме мусора, а вторую сжевали голодные люди, когда они ещё были людьми. На дороге тут и там стоят ржавые остовы машин. Без стёкол, без сидений, без колёс, без шанса, что их снова подхватит движением, – эти металлические скелеты теперь даже к Дыре никто не удосужится оттащить и в ней похоронить. На ближайшем перекрёстке с погнутого столба светит светофор сразу тремя огнями. Линзы выбиты, задняя крышка оторвана, внутренности выпотрошены – и через пустые круги просвечивает небо. Три огня показывают одно и то же: проезд запрещён. Как бы мир ни менялся, ирония его никуда не девается.
Проходит с минуту – и нигде ни малейшего движения. Я окончательно убеждаюсь, что на улице впереди никого нет, взваливаю труп на спину и, горбясь под его весом, семеню между останков машин, чтобы поскорее оказаться на противоположной стороне дороги. И вот я на месте… На месте замираю как вкопанный – у себя под носом я вижу на зернистом асфальте пару чёрных военных ботинок. Они вышагивают из проулка, в который я сам как раз направляюсь, и останавливаются прямо передо мной. Отлично выждал – идеально попал!
Поздно дёргаться – и я медленно поднимаю глаза. Штаны со множеством накладных карманов. Охотничий нож в чехле на поясе. Розовая косуха с серебристыми заклёпками в виде сердечек, а под нею толстовка. В одной руке трость, в другой бутылка с выцветшей этикеткой. На тусклой бумажке всё ещё читается: водка. Почти полная бутылка. А может, от водки тут одни буквы? Но я не туда смотрю… Мутные радужки, пепельные волосы, тощее, но крепкое тело. Непонятно, мужчина это или женщина. Ясно одно: это существо – слепое.
Значит, оно не знает, кто перед ним и в каком положении, а может быть, даже не подозревает, что тут есть кто-то ещё кроме него. Я по-прежнему не шевелюсь и не издаю ни звука в надежде, что существо пойдёт дальше своей бесконечной чёрной дорогой – и когда двинется, я как можно тише отступлю в сторону с его пути. Но оно тоже стоит на месте, его тонкие ноздри слегка раздуваются, кончики оттопыренных ушей чуть ходят туда-сюда. Что оно может уловить от меня? Не шевеля ни мизинцем, я лихорадочно ощупываю вниманием пространство вокруг себя – и зацепляюсь слухом за едва различимую дробь. Это… Это не дождь. Это барабанит кровь, капая с виска трупа на кожаный нос моего башмака!
Существо вытягивает жилистую шею и приоткрывает рот. Чтобы с воплем вгрызться в меня? Или чтобы воем позвать других и накинуться на меня стаей? Я прислоняю окровавленный палец к его губам: тсс…
Это действует: существо закрывает рот, и я убираю руку. Оно слизывает тёмный мазок, который я оставил на его губах, и морщится в улыбке. Теперь оно точно знает, что я здесь и что на моей руке кровь. Но ему неизвестно, что у меня в другой руке. А ею я держу труп – и это существу знать совсем необязательно. Свободной ладонью я тихо достаю пузырёк с таблетками и упираю его круглой крышкой в тугой живот существа. Пусть думает, что в другой руке у меня самопал, который бахнет быстрее, чем кто-то тут пискнет. Должно быть, оно мастерски владеет своим огроменным ножом, раз не боится ходить в одиночку. Да только сейчас это ничего не значит: мне достаточно нажать на спусковой крючок – и кишки существа вместе с его мастерством прилипнут к земле быстрее, чем рухнет оно само.
И опять действует! Существо улавливает мой намёк. Оно приподнимает голову и направляет пустые радужки в небо, как будто остановилось тут, только чтобы проверить погоду, которая никогда не меняется. Оно чуть улыбается, словно над ним висит не размазанное пятно, а выпуклая луна, как в старые добрые ночи. Оно щупает тростью асфальт и неспешно идёт дальше, как будто прогуливается на свежем воздухе перед безмятежным сном.
Моя свободная рука как-то сама собой вскидывается в победном порыве и хватает существо за костлявый локоть. Оно останавливается, оборачивается, вопросительно мычит мужским басом. Значит, не оно, а он. Я берусь за бутылку в руке слепого, но он держит её крепко, ухмыляется мне в лицо и только потом разжимает пальцы – словно он никакой не слепой, а наоборот, видит гораздо больше, чем я.
Аминь. Я прикладываюсь к бутылке, и мой рот наполняется холодной жидкостью. Она кое-как протискивается через пересохшее горло, а вот в пустом брюхе уже есть где развернуться – и она разливается по его просторам щекотным теплом. Это действительно водка. А её обладатель – полный псих, если свободно разгуливает по городу с этой бутылкой. Я возвращаю водку слепому и толкаю его в плечо рукой: иди. Он невозмутимо шагает дальше, тыкая тростью в асфальт. Готов поспорить, на самом деле он только и ждёт, что его лохматый белый затылок в любую секунду разнесёт в клочья моим выстрелом – и эта неопределённость ему нравится! Тем временем меня занимает другая неопределённость: а той, у которой этот псих взял розовую женскую куртку с заклёпками-сердечками и свежими потёками крови, он дал вот так же уйти?
И вот слепой скрывается за углом, а я наконец затаскиваю труп в следующий проулок. Всё-таки до чего же мертвецы тяжёлые. Интересно, на что приходится наибольший вес в трупе – на кости или мясо? Даже если на кости, всё равно в нём столько мяса, что мне хватит дня на три сытого… Опять меня кренит не в ту сторону. Пожалуй, стоит устроить передышку. А если слепой вернётся? И не один? Вряд ли, хотел бы вернуться или кого-нибудь привести – уже бы сделал это.
В проулке у подножья мусорного холма я замечаю автомобильную покрышку с бахромчатыми краями, тщательно обработанными чьими-то крепкими зубами. Подходящее место, чтобы отдохнуть. Я устал до трясучки в икрах, мне жарко и липко как в аду, но я не скидываю с себя труп, а кладу на землю. Ведь это человек, хоть и мёртвый, хоть и пытавшийся умертвить меня, когда он ещё не был человеком. Кровь больше не выстреливает из его виска, а ползёт по лбу извилистой полоской. Я вытираю свои кровавые ладони о пальто трупа, нечаянно задеваю его пальцы, трогаю. Рука ещё тёплая. Не знаю, сколько времени остывает мертвец. Может, долго, а может, это я своим жаром не даю ему окоченеть. Значит, мне точно пора остыть.
Я плюхаюсь на окаменелую покрышку, смахиваю пот со лба – и понимаю, что на этом отдых заканчивается. Из низкой подвальной отдушины в стене прямо напротив доносится тяжкое сопение. Кто-то неуклюже ворочается в темноте под домом, пытаясь выбраться наружу. Отверстие во внешний мир круглое, как петля для шеи, и слишком узкое для физически нормального человека. Похоже, это кто-то такой исхудавший и немощный, что пока он один раз выползет, я десять раз успею уковылять. Что тут скажешь… Опять мне везёт.
Я поднимаюсь с покрышки – но она тут же магнитом притягивает мой чугунный от усталости зад обратно. О нет, мне не везёт – на этот раз я срываю куш. Это не просто кто-то, а, мать твою за ногу, пёс! Не рисунок, не фотография, не ощипанное чучело, а самый настоящий пёс. Хотя, как видно, от ощипанного чучела в нём больше, чем от живой собаки. Плешивая морда, рваное ухо и шерстяная ямка вместо левого глаза. Пёс наполовину высовывается из отдушины, шевелит влажным носом, двигает блестящим зрачком.
Откуда он взялся? Из параллельного мира? Пёс глядит то на окровавленную голову трупа, то на меня, принюхивается и прислушивается. Я не знаю, что делать, – боюсь спугнуть его и поэтому не делаю вообще ничего. Пёс берёт инициативу на себя и вылезает наружу, при этом еле шевелит передними лапами и по-стариковски кряхтит.
