«Если бы не было раскола 17-го века,

не было бы революции 17-го года».

А.И. Солженицын.

Глава первая

Серебряными капельками кое-где еще блестела на траве роса, медленно высыхая под солнечными лучами. По сторонам дороги густо колосилась наливавшаяся зрелостью рожь. В низинах, словно зацепившись за кустарники, еще сидел сизый утренний туман.

По дороге глухо топали конские копыта, скрипели колеса телег, возницы изредка щелкали вожжами, подгоняя лошадей, чтобы те не сбавляли шаг.

На телегах, покуривая самокрутки, по пять-шесть человек с винтовками за спиной сидели бойцы Чердынской уездной ЧК и несколько юрлинских красноармейцев. В последней телеге, задрав круглое толстое дуло, покачивался на кочках пулемет «Максим».

Командир отряда Александр Трукшин – среднего роста худощавый мужчина тридцати двух лет в потертой кожаной комиссарской тужурке, упруго подпрыгивал в седле, направляя своего коня легкой рысью впереди колонны.

Он только что выслал вперед конную разведку. Вдалеке в низине у речушки показалась деревня. Трукшин не исключал возможность засады и поднял правую руку, отдавая колонне приказ остановиться. Бойцы на телегах, побросав цигарки, взяли оружие на изготовку. Трукшин отпустил поводья и стал в бинокль внимательно изучать дорогу, вражескую деревню и окрестности.

Дорога ныряла в глубокий, заросший елками лог, на той стороне круто выскакивала, и затем, чуть петляя, спускалась вправо по покатому склону к деревне. Слева и справа от дороги простирались обширные, засеянное рожью поля. Вдалеке за речкой синели холмы, густо поросшие вековым хвойным лесом. Деревня словно спряталась в низине между полем на возвышенности и лесистыми холмами за речкой. Можно было подумать, что люди, основавшие поселение, нарочно хотели, как можно лучше укрыться от посторонних глаз.

Трукшин видел в бинокль крепкие избы с большими крытыми дворами, окруженные высокими, почти полностью закрывавшими окна, заплотами из суковатых бревен, добротные амбары и разные строения. Вся деревня по периметру, словно стеной, обнесена таким же крепким бревенчатым забором и похожа на средневековую древнеславянскую крепость. В центре селения виднелся острый деревянный шатер церковной колокольни.

Затем Трукшин увидел своих разведчиков. Те по дороге благополучно миновали лог, поднялись на его бровку и, придерживая коней шагом, медленно и осторожно стали спускаться с покатого склона холма к деревенским воротам. Противник молчал. Деревня не подавала признаков жизни.

Перед Трукшиным стояла нелегкая задача: ему предстояло вразумить крестьян, восставших против Советской власти.

Неделю назад в деревне Подкиной Юмской волости Чердынского уезда вспыхнул бунт. Началось с того, что в деревню прибыл чердынский продотряд изымать излишки хлеба по плану продразверстки. Подкинцы отдавать хлеб не пожелали, сурово предложив красным убраться с их земли. Верховодил бунтом старообрядческий поп Григорий Подкин. Подкинцам он был и священник, и староста, и отец родной. В общем, для своей паствы поп Григорий был и царь, и бог, и защитник.

В деревне Подкиной жили старообрядцы. Их предки поселились в этих местах еще пару столетий назад, спасаясь от преследований царских властей за то, что крестились двумя перстами и верили в своего Исуса, не соглашаясь с реформой патриарха Никона. Эти люди сами по себе были скупые да неразговорчивые. Прохожему человеку с никонианским крестом на груди ковш воды просто так не подадут. Воду в ковше сперва обязательно освятят, чтобы не оскверниться. Хлеб для Советской власти староверы даже с обрядом освящения отдавать не собирались. Подкинцы православных сторонились, жили своим укладом. Женились только на единоверках. Табачком старообрядцы не баловались, водочку не употребляли, не сквернословили. Кержаки, одним словом.

Когда продотрядовцы заклацали затворами винтовок, чтобы припугнуть темных несознательных староверов, подкинские крестьяне взялись за вилы и жердины. Чердынцы не успели и выстрела в воздух сделать, как на них навалились угрюмые мужики. Подкинцы отобрали винтовки и здорово намяли бока красноармейцам. Продотрядовцы едва унесли ноги, бросив подводы и оружие. Добравшись до волостного исполкома в селе Юм, чердынцы по телеграфу сообщили в уездный Ревком: так, мол, и так, староверы взбунтовались, подняли оружие против Советской власти, просим выслать на подмогу вооруженный отряд.

Чердынский Ревком поручил Трукшину навести порядок в Юмской волости: либо вразумить несознательных крестьян, хорошенько припугнув штыками да пулеметом, либо карать бунтовщиков по всей строгости революционного времени.

Трукшин состоял в должности начальника уездной ЧК. В феврале 1918 года он в составе лысьвенского отряда Красной гвардии прибыл в Чердынь на помощь местному Совету рабочих и солдатских депутатов.

Уже полгода Александр Трукшин мотался по Чердынскому уезду, железной рукой устанавливая Советскую власть в волостях, наводя страх и ужас на бедняков и середняков, вызывая лютую ненависть у зажиточных крестьян. В северных волостях ему нередко приходилось сталкиваться со старообрядцами, и он уже знал, что из себя представляют эти люди.

Дедов и прадедов подкинцев царские власти за веру били плетьми нещадно, на дыбах кости ломали, ноздри каленым железом рвали. Но не покорились старообрядцы. Некоторые из них в церквах своих сжигались, чтобы не попасть в лапы слуг антихристовых. Много мук и испытаний прошли эти люди, прежде чем попали в землю обетованную в долине реки Лопвы.

«Суровый народ! Нелегко будет их вразумить», – думал Трукшин.

Его отряд насчитывал двадцать семь бойцов. Больше Трукшин собрать не смог. Остальные сотрудники ЧК находились в северных волостях для поддержания порядка при проведении продразверстки.

Из Чердыни Трукшин привел свой отряд в волостное село Юм. Здесь он решил остановиться, чтобы выяснить обстановку и дождаться красноармейцев из Юрлы, выделенных Юрлинским Советом для помощи. Желая избежать ненужного кровопролития, Трукшин хотел предложить староверам переговоры и направил в деревню Подкину двух местных милиционеров в качестве парламентеров, надеясь все же договориться по-хорошему с бунтовщиками.

Прошли сутки, но милиционеры не вернулись. Предчувствуя недоброе, Трукшин дал приказ выступать на Подкину.

* * *

Солнце уже провалилось за зубчатую кромку леса, напоследок озаряя багровым светом острые вершины вековых елей. Наступающая ночь, как и положено после Ильина дня, наполнялась сырой августовской прохладой.

На опушке леса, притулившись к старой, покрытой древним мхом елке, чуть скривившись, стояла приземистая рубленная избушка с потемневшими от времени стенами и замшелой крышей. Неподалеку находился такой же старый обветшалый омшаник, в котором когда-то зимовали ульи с пчелиными семьями. На поляне ровными рядами стояло несколько десятков пчелиных домиков. Ульи давно уже пустовали. Пасека была заброшена. Видать, хозяин помер либо недоглядел за пчелами, и те улетели в поисках более благоприятного места для жизни. И люди забыли про пасеку в суматохе революционных событий, нахлынувших в эти места.

Григорий Степанович Ташкинов, накинув на плечи крестьянскую поддевку, вышел из избушки подышать вечерней лесной свежестью. Прохладный воздух звенел от комаров, гулким эхом отдавалась в лесу барабанная дробь дятла. Любуясь закатом, Ташкинов постоял немного, глубоко вдыхая лесные запахи, затем вернулся в избу.

В небольшое подслеповатое оконце избушки проникали последние лучи солнца, тускло освещая убогое убранство жилища: кривоногий стол, сколоченный из грубых досок, широкую лавку, покрытую старой медвежьей шкурой, печурку, сложенную из неказистого кирпича-сырца. На стене висел старый порванный конский хомут, в углу валялись истоптанные лапти.