– Ну так, значит, тут уж ничем не поможешь. За что же это, господи, так быстро? – с нескрываемым волнением проговорил Гребенников.

Я поспешил успокоить его, сказав, что отдалить день суда и даже, может быть, изменить его на гражданский, зависит от него самого.

– Как так? – с дрожью в голосе проговорил Гребенников.

– Да очень просто! Сознайтесь, расскажите все подробно, и я немедленно дам знать, кому следует, о приостановке суда. А там, если откроется, что убийство князя было не с политической целью, а лишь ради ограбления, то дело перейдет в гражданский суд и за ваше искреннее признание присяжные смягчат наказание. Все это очень хорошо сообразил ваш товарищ Шишков. Он еще третьего дня во всем сознался, только уверяет, что он тут почти ни при чем, а все преступление совершили вы. Вы его завлекли, поставили стоять на улице в виде стражи, а сами душили и грабили без его участия… – закончил я равнодушнейшим тоном.

Эффект моего заявления превысил все ожидания: Гребенников то краснел, то бледнел.

– Позвольте подумать! – вдруг сказал он. – Нельзя ли водки или коньяку?

– Отчего же, выпейте, если хотите подкрепиться, только не теряйте времени, мне некогда.

Я велел подать коньяку.

– А вы остановите распоряжение о суде? – снова переспросил Гребенников.

– Конечно, – ответил я.

Выпив, Гребенников, как бы собравшись с духом, произнес:

– Извольте, я расскажу. Только уж этого подлеца Шишкова щадить не буду. Виноваты мы действительно: вот как было дело.

Картина преступления, которая обрисовалась из слов Гребенникова, а вслед за ним и Шишкова, была такова.

Накануне преступления Шишков, служивший раньше у князя Аренсберга, зашел в дом, где жил князь, в дворницкую.

– Здравствуй, Иван Петрович, как можешь? – проговорил дворник, здороваясь с вошедшим.

– Князя бы увидать, – как-то нерешительно произнес Гурий, глядя в сторону.

– В это время их не бывает дома, заходи утром. А на что тебе князь? – спросил дворник.

– Расчетец бы надо получить, – ответил парень. – Ну, да в другой раз зайду. Прощай, Петрович. – И с этими словами пришедший отворил дверь дворницкой, не оборачиваясь, вышел со двора на улицу и скорыми шагами направился к Невскому.

Дойдя до церкви Знаменья, Гурий Шишков повернул на Знаменскую улицу, остановился у окон фруктового магазина и начал оглядываться по сторонам, словно поджидая кого-то. Ждать пришлось недолго. К нему подошел товарищ (это был Гребенников), и они пошли вместе по Знаменской.

– Ну как?

– Все по-старому. Там же проживает и дома не обедает, – проговорил Гурий Шишков.

– Так завтра, как мы распланировали, на том же месте, где сегодня.

– Не замешкайся, как к вечерне зазвонят, будь тут, – проговорил тихим голосом Шишков.

Затем, не сказав более ни слова друг другу, они разошлись.

На другой день под вечер, когда парадная дверь еще была отперта, Гурий пробрался в дом и спрятался вверху под лестницей незанятой квартиры.

Князь, как мы уже знаем, ушел вечером из дома. Камердинер приготовил ему постель и тоже ушел с поваром, затворив парадную дверь на ключ и спрятав ключ в известном месте.

В квартире князя воцарилась гробовая тишина. Не прошло и часа, как на парадной лестнице послышался шорох. Гурий Шишков спустился по лестнице и, дойдя до дверей квартиры, на мгновение остановился. Здесь он отворил входную дверь в квартиру и, очутившись в передней, прямо направился к столику, из которого и взял ключ, положенный камердинером. Осторожными шагами, крадучись, Гурий спустился вниз и отпер взятым ключом парадную дверь.

Затем он снова вернулся наверх и стал ждать…

Уже около 11 часов ночи парадная дверь слегка скрипнула. Кто-то с улицы ее осторожно приоткрыл и тотчас же закрыл, бесшумно повернув ключ в замке. Затем все смолкло. Это был Гребенников. Немного погодя он кашлянул, наверху послышалось ответное кашлянье. После этого условленного знака Гребенников стал подниматься по лестнице.

– Какого черта не шел так долго! – грубо крикнул Шишков на товарища.

– Попробуй сунься-ка в подъезд, когда у ворот дворник пялит глаза, – произнес тот, подойдя к Шишкову.

Затем они оба отправились в квартиру князя, где вошли в спальню.

Это была большая квадратная комната с тремя окнами на улицу. У стены, за ширмами, стояла кровать, около нее помещался ночной столик, на котором лежали немецкая газета, свеча, спички и стояла лампа под синим абажуром. От опущенных на окнах штор в комнате было совершенно темно.

Гурий чиркнул спичку, подойдя к ночному столику, зажег свечку и направился из спальни в соседнюю с ней комнату, служившую для князя уборной.

Гребенников пошел за ним. В уборной между громадным мраморным умывальником и трюмо стоял на полу у стены солидных размеров железный сундук, прикрепленный к полу четырьмя цепями. Шишков подошел к сундуку и стал ощупывать его руками. Гребенников светил ему. Наконец Шишков, нащупав кнопку, придавил ее пальцем, пластинка с треском отскочила вверх, открыв замочную скважину.

– Давай-ка дернем крышку, – проговорил Гребенников.

Оба нагнулись и изо всей силы дернули за выступающий конец крышки сундука: результата никакого. Попробовав еще несколько раз оторвать крышку и не видя от этого никакого толку, Шишков плюнул.

– Нет, тут без ключей не отворишь…

– Вот топора с собой нет, – с сожалением проговорил Гребенников.

– Без ключей ничего не сделать, а ключи он при себе носит.

– А ты не врешь, что князь в бумажнике держит десять тысяч?

– Камердинер хвастал, что у князя всегда в бумажнике не меньше, и весь сундук, говорил, набит деньжищами! – отрывисто проговорил Шишков.

Оба товарища продолжали стоять у сундука.

– Ну, брат, – прервал молчание Шишков, – есть хочется!

Гребенников вынул из кармана пальто трехкопеечный пеклеванник, кусок масла в газетной бумаге и все это молча передал Шишкову.

На часах в гостиной пробило двенадцать.

Тогда Шишков и Гребенников опять перешли в спальню и сели на подоконники за спущенные шторы, которые их совершенно закрывали.

– С улицы бы не увидали, – робко проговорил Гребенников.

– Не увидишь, потому что шторы спущены, рано, брат, робеть начал! – насмешливо проговорил Шишков, закусывая хлебом.

Четвертый час утра. На Миллионной улице почти совсем прекратилось движение. Но вот издали послышался дребезжащий звук извозчичьей пролетки, остановившейся у подъезда.

Князь, расплатившись с извозчиком, не спеша вынул из кармана пальто большой ключ и отпер парадную дверь. Затем он, как всегда, запер дверь и оставил ключ в двери. Войдя в переднюю, он зажег свечку и вошел в спальню.

Подойдя к кровати, князь с усталым видом начал медленно раздеваться. Выдвинув ящик у ночного столика, он положил туда бумажник, затем зажег вторую свечу и лег в постель, взяв со столика немецкую газету. Но через некоторое время положил ее обратно, задул свечи и повернулся на бок, лицом к стене.

Прошло полчаса. Раздался легкий храп. Князь, видимо, заснул. Тогда у одного из окон портьера тихо зашевелилась, послышался легкий, еле уловимый шорох, после которого из-за портьеры показался Шишков. Он сделал шаг вперед и отделился от окна. В это же время заколебалась портьера у второго окна, и из-за нее показался Гребенников.

Затаив дыхание и осторожно ступая, Шишков поминутно останавливался и прислушивался к храпу князя.