«Да, вот уж поистине «семь раз отмерь – один отреж», – подумал Ивлев. – Верна пословица. И Настя должна действовать именно так…»

У Насти же вопросов было не меньше, чем у Афанасия Петровича Ивлева.

Казалось, внедрение прошло успешно. Зигфрид не заподозрил, что Настя была советской разведчицей.

И вдруг – это случилось ещё весной – он решил обучать Настю радиоделу. Значит, готовил её для себя – это могло помочь в том случае, если он всё же решит работать на русских. Как? Настя пока не понимала. Неужто он и её решит подключить к работе? Но, с другой стороны, а если это проверка? Вдруг она всё-таки заслана советской разведкой? Это было бы и хорошо, и плохо. Хорошо, если он решится встать на сторону советов. Тогда она только порадуется такому обороту дела и станет его соратником. А если она действительно та, за кого себя выдаёт. Если она пылает ненавистью к советам и одержима местью за репрессированных родителей? В любом случае, надо было знать правду. Ясно одно: если Настя заслана, то должна прекрасно владеть радиоделом. И стоит только её оставить один на один с радиопередатчиком, проявит себя.

И она проявила, направив шифрованную радиограмму. Кому? Не трудно было догадаться. Зигфрид выяснил для себя главное – Настя советская разведчица. Трудно сказать, что больше было в его чувствах – радости или огорчения. В любом случае, нужно было её на занятия радистов больше не посылать. Если заметил он, могли заметить другие. Ну а чем это могло кончиться, вполне понятно. И ведь не только для неё. Её провал мог бросить тень и на него самого. Уж слишком фантастичным было его спасение во время нападения советских парашютистов на разведцентр, в котором он работал с Ивлевым, попавшим в его руки по стечению обстоятельств.

Что же получалось? В 1916 году он попал в плен к русским, а в марте семнадцатого благополучно бежал, причём бежал именно от Ивлева, который работал с ним. То, что Ивлев «нашёлся» и оказался как раз на том направлении, на котором Зигфриду было поручено выполнить одно ответственное задание, поначалу сулило успех, но потом всё пошло не по плану. А главное – Ивлев оказался далеко не антикоммунистом, да к тому же истинным патриотом России.

И вот, уже почти оказавшись в руках Ивлева, бежит и возвращается к своим.

Зигфрид решил вызвать Настю на откровенный разговор и пригласил к себе в кабинет.

Она вошла спокойно, без волнений. Села на предложенный стул.

– Настья, – проговорил Ганс Зигфрид, – Вы ни есть та, что на самом деле. Вы ни есть дочь враг народ.

Ганс Зигфрид обычно говорил на удивление чисто на русском языке, но, когда волновался, начинал ломать некоторые слова. Настя поняла, что он чем-то взволнован, но предпочла промолчать, чтобы дождаться каких-то разъяснений.

– Мне наши не верить, мне мои сомневаться.

Он понял, что говорит не так чисто, как может и перешёл на немецкий, на котором Настя говорила прекрасно. Пояснил, что её работой на радиостанции заинтересовались. Не пояснил кто. Да ведь никто и не заметил посланного ей сообщения. Зигфрид сказал так на всякий случай, чтобы избежать просьбы снова допустить её до радиостанции. Хотя бы один раз. Но этот один раз мог стать последним для неё.

Посмотрел внимательно. Настя молчала, внимательно глядя на него. Не возражала. Почему? Наверное, не считала нужным. Раскрыта – значит, раскрыта. Что поделать?!

И тогда он заговорил о том, что вот только недавно, нынче утром, случайно узнал, что из-под Москвы срочно перебрасываются две пополненные почти до штата дивизии – танковая и пехотная. Он сделал паузу, внимательно посмотрел на Настю и спросил:

– Вы хотите знать, куда они направляются?

Настя молчала.

– Я знаю, что вы хотеть это знать! – снова заговорил он по-русски: – Очень хотеть, чтобы сообщить о том Афанасию Петровичу.

Настя размышляла, как ответить, а он посмотрел на неё внимательно и сказал:

– Настя… Я спрашиваю вас о том, потому что мне надо знать, что спрашиваю. Вы должны мне сказать. Вы должны мне верить. Вы должны мне признать. Вы скажите зачем это есть мне знать? Это нужно знать, чтоб сказали Вы мне. Мне, если нужно для германский армия, можно узнать, если отдать вас в гестапо. Но мне нужно знать сам. Мне сам.

Он снова стал говорить с акцентом, а Настя не могла понять, что же его так разволновало.

– Мне тоже нужно то, что знать передать Афанасий Петрович. Вы меня понимать? Если вы дочь враг народа, если к нам пришёл сам, то можете хотеть донести на меня.

Настя понимала, что сказанное Зигфридом может быть, как правдой, так и провокацией. Он, конечно, как кадровый разведчик, мог догадаться о её странной роли в прошедших событиях.

– Вы любить Афанасий Петрович. Я знал я… понял это ещё там…

До сих пор он спокойно относился к её молчанию, но вдруг резко сказал:

– Настья, вы должен мне признать… Это важно. Мне стал мало верить. Когда я спросил, куда направляются дивизии, мне не сказал… Мне не доверять. Но дивизии ушли…

И он пояснил о том, что предупредил Афанасия Петровича Ивлева о готовящейся на одном из направлений крупной измены, которая может стать равной измене или изменам сорок первого. Он говорил о том, что пытался окольными путями узнать хотя бы малейшие подробности. Но это, конечно, серьёзная тайна. Но о дивизиях? Могли бы сказать ему, занимающему высокий пост в Абвере.

Перед Настей встал вопрос из вопросов. Отрицать всё и утверждать, что она добровольно перешла к немцам, значит, либо оказаться в гестапо, либо, если Зигфрид всё-таки искренен, если он решился работать на советскую разведку, лишиться возможности получать информацию, которую, собственно, без неё он и передать не может. Ему ещё нужно выстроить канал таковой передачи.

А Зигфрид настаивал. Он уже на немецком чётко и ясно спросил:

– Вы внедрены в германскую армию сразу, ещё прошлым летом, или вас завербовал Ивлев?

Настя подумала: «Он ведь мог бы действительно свернуть её в бараний рог, но он не сделал это. Так что же, признаться? А если… А что если? Да нужна ли ему вся эта демагогия?».

– Вы честен со мной, я честен с вами, – неожиданно сказал Зигфрид снова по-русски. – Время. У нас нет время. Весна. Германская армия планирует летнюю кампанию. Будет удар. Мощный удар. Я пытаться узнать. Мне не сказать. Мне не верить?! Или просто очень секрет. Нужно передать Ивлев, что измена готовить. И что куда-то пошёл дивизии.

– Да, я внедрена ещё в прошлом году, – сказала Настя.

Это признание словно успокоило Зигфрида, и он заговорил уже без волнения, а потому довольно чисто:

– Надо срочно передать Афанасию Петровичу те данные, которые удалось получить. Срочно.

– Я слушаю вас. Что передать?

– Как вы сможете передать? Молчите? Неужели вы думаете, что я действительно хотел научить вас радиоделу, когда отдал во взвод связи? Я проверил, обучены ли вы и тут же узнал, что обучены. Я дал вам возможность под видом учёбы, передавать Ивлеву сообщения. Но… Откуда-то стало известно, что из учебного радиоцентра идут шифрограммы. Теперь будут искать, и я вас больше туда не пущу. Нужен другой канал.

Настя задумалась: «Неужто таким путём Зигфрид хочет выйти на подполье? Сомнительно. Да ведь это и него дело».

– У вас есть такой канал? Не мог такой опытный разведчик направить вас со мной сюда, не обеспечив связью. Вы снова сомневаетесь? Поймите, мне эта связь не нужна. Пока не нужна. Мне нужно заслужить доверие Афанасия Петровича. Нужно срочно передать то, что измена готовится крупная и что две дивизии ушли в неизвестном мне направлении. Но то, что ушли, это точно. И ушли срочно. Конечно, не только они, но то, что собирают силы где-то для удара – это ясно. Время не ждёт! – закончил он свой монолог. – Верьте мне, Настя. Мой пращур – русский офицер – воевал с Наполеоном в союзе с пруссаками. Но мои предки и в России, и в Германии. Я не хочу, чтобы погибла Германия. Афанасий Петрович смог убедить меня, что чем дольше продлится война, тем страшнее судьба Германии. Поэтому я не хочу, чтобы случилась катастрофа, равная той, что была подготовлена предателями России в сорок первом.