© Гасилин А.В., вступительная статья, 2018

© Издание на русском языке, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2018

Трактат «Ясное, как солнце, сообщение широкой публике о подлинной сущности новейшей философии» был опубликован Фихте в 1801 г., спустя два года после его вынужденной отставки с поста профессора Йенского университета, вызванной обвинениями в атеизме. Скандал принял такой масштаб, что Фихте, получив строгий выговор от властей и не увидев значимой поддержки со стороны коллег, вынужден был перебраться в Берлин – оплот немецкого романтизма. К моменту выхода «Ясного, как солнце…» у Фихте уже сложилось целостное представление о собственной философской системе, которое он последовательно изложил в серии трактатов: «О понятии наукоучения, или так называемой философии» (1794), «Основа общего наукоучения» (1795), «Очерк особенностей наукоучения по отношению к теоретической способности» (1795), «Первое введение в наукоучение» (1797) и «Второе введение в наукоучение, для читателей, уже имеющих философскую систему» (1797).

Трактат «Ясное, как солнце…» разительно отличается от предыдущих сочинений Фихте как по форме, так и по содержанию, представляя собой популярное изложение основ его философской системы. Данное сочинение ориентировано на широкую публику и имеет целью разъяснить основы фихтеанского проекта наукоучения в простой и понятной неподготовленному читателю форме. Популярный стиль трактата, в котором автор использует ряд приемов, не характерных для философских работ того времени, вроде диалога с воображаемым читателем, ничуть не умаляет его ценности как философского произведения: желая быть предельно ясным, Фихте нисколько не снижает градус философской мысли, не столько подлаживаясь под широкую аудиторию, сколько воспитывая в своих читателях вкус к внимательному чтению.

Помимо непосредственного рассмотрения основ философской системы, немало внимания в «Ясном, как солнце…» уделяется обсуждению сути и причин разногласий Фихте с многочисленными оппонентами. Стоит учесть, что данное произведение было написано в непростой для Фихте период, отягощенный многочисленными разногласиями с бывшими коллегами и последователями. Этим объясняется наличие в трактате множества провокационных высказываний в адрес бывших коллег, а также несколько заносчивая позиция автора, утверждающего свой интеллектуальный проект в качестве своего рода «могильщика» предыдущих философских систем. В результате, реакция на «Ясное, как солнце…» среди бывших коллег и учеников Фихте была скорее негативной. Так в «Энциклопедии философских наук» Гегель сетует, что в своем трактате Фихте, надевший маску проницательного читателя, «…высказывает то безотрадное настроение, которое внушает ему мысль, что окружающие его вещи представляют собой не действительные вещи, а только явления. Мы, несомненно, не можем ставить в вину читателю эту скорбь, поскольку от него требуют, чтобы он считал себя заключенным в безысходном кругу одних лишь субъективных представлений»[1]. Даже в переписке с Шеллингом, с которым у Фихте еще в бытность его профессором Йенского университета сложились приятельские отношения, виден нарастающий антагонизм по ряду существенных вопросов, среди которых центральным выступает вопрос о статусе субъекта в фихтеанской философии. Бурные обсуждения, развернувшиеся вокруг данного сочинения, во многом способствовали изменению философских взглядов Фихте с последующим отказом от крайнего субъективизма, присущего ему в йенский период.

Прежде чем обратиться к содержанию «Ясного, как солнце…», проясним базовые положения фихтеанской гносеологии. Будучи ярким представителем континентальной рационалистической традиции, восходящей к Рене Декарту, Фихте делает самоочевидность самосознания, лаконично воплощенную в знаменитой картезианской формуле «Cogito ergo sum», отправной точкой собственных методологических построений. Подобно Декарту, Фихте постулирует существование некого познающего «я», феноменально и логически предшествующего самому процессу познания и составляющего его базовое условие. Непосредственная очевидность идеи «я», делающая ее интуитивно понятной даже тем, кто еще не обладает навыками строгого мышления, может служить доказательством ее фундаментальной значимости: «Каждый ребенок, который перестал говорить о себе в третьем лице и называет себя ”я”, – замечает Фихте, – совершил уже то, о чем идет речь (обрел понимание идеи самости – А. Г.)»[2].

Итак, альфой и омегой всей гносеологии Фихте выступает феномен самосознания. Примечательно, что Фихте строго различает сознание мира и самосознание. В первом случае речь идет о сознании, растворенном в непрерывном потоке ощущений, переживаний, воспоминаний, мыслей и т. п. Самосознание же представляет собой нечто принципиально иное: здесь предметом сознания становится оно само, субъект и объект познания в этом случае полностью совпадают. Полная эквивалентность «я» познающего и «я» познаваемого, достигаемая в акте самопознания, делает процесс самопознания своеобразным фундаментом всей мыслительной деятельности. Здесь Фихте следует в русле давней философской традиции, оперирующей понятием субстанции (лат. substantia) – некой метафизической первоосновы, лежащей в основании всех чувственно воспринимаемых явлений действительности и делающей их в принципе возможными. К примеру, у Спинозы субстанция венчает онтологическую и логическую иерархию мира, будучи отправной точкой всех причинно-следственных связей и выступая причиной самой себя (лат. causa sui). У Фихте само «я» получает субстантивную природу, оказываясь основным метафизическим условием познавательной деятельности. Будучи отправной точкой всех причинно-следственных связей, сознающее себя «я» обладает наивысшей степенью свободы, уподобляясь в своем могуществе Богу-творцу христианских теологов.

Примечательна амбивалентность позиции Фихте в отношении «я». С одной стороны, как уже было сказано, «я» у него – некая субстантивная данность, выступающая необходимым условием самого мышления. С другой, говоря о самости, Фихте постоянно использует фигуры речи, соответствующие моральному дискурсу: «я» у него выступает не столько в качестве сущего, сколько в качестве должного. Фихте не столько констатирует существование некой самости, сколько учреждает самость как цель, которая еще должна быть достигнута.

Это «концептуальное двоение» фихтеанского понимания самости не позволяет рассматривать его теорию «я» только как гносеологию, в ней присутствует и этическая компонента. С этим обстоятельством связаны значительные трудности в интерпретации его философской системы. С одной стороны, Фихте развивает детерминистическую модель сознания в духе картезианского механицизма. С другой – объявляет «я» инстанцией абсолютной свободы, выступающей одновременно и собственной основой и собственной целью. Здесь очевидно влияние на Фихте кантианской философии морали, в которой свобода – ключевой атрибут мышления как жителя ноуменального мира.

Итак, провозглашение субстанциональной природы самости для Фихте не столько гносеологическая, сколько этическая и даже, как мы увидим дальше, – политическая позиция.

Утверждая самость как свою собственную цель, Фихте требует от публики гораздо большего уровня осознанности, чем тот, к которому она привыкла. Этим объясняется, в частности, несколько навязчивая забота Фихте о читателе: автор «Ясного, как солнце…» не довольствуется подробным изложением и обоснованием своей позиции, но пытается влиять на само восприятие его текста читателем. Этой цели служат многочисленные оговорки, прямые советы по тактике чтения, а также само устройство трактата, вовлекающее читателя в некое подобие интеллектуальной игры, правила которой известны только сочинителю.