— Больший урон вторая атака нанесла. — Такеши хлопает ручкой по собственному виску. — Голову пробили.

— Мне и в голову попали?!

Вот дерьмо. Последние мозги выбили! Да-а, так бы точно сказала Тамара. Она все время твердит, что моя любовь к Сэмюэлю делает из меня тупую безрассудную идиотину-камикадзе.

Прямо так и называет меня. Плюс-минус несколько красивостей к общему прозвищу. Ей просто не понять, насколько Сэмюэль роскошен…

Черт, хочу вернуть себе симпатичность. От тухлого яблочка, пованивающего антисептиками, он вряд ли захочет откусить кусочек. А ведь я даже приглядела пару сексуальных платьиц.

Откуда-то издалека слышится грохот. И он нарастает с каждой секундой. Судя по шумовым эффектам, кто-то уверено преодолевает коридоры, беззастенчиво толкая двери с такой силой, что они лупятся о стены.

Такеши и Майя вскакивают синхронно. Еще в тот момент, когда до нас долетает звук первого грохота.

Почему-то начинаю нервничать. Кто бы там ни был, звук его шагов кардинально отличается от размеренной и уверенной поступи Сэмюэля.

Двустворчатые двери в соседнем помещении подвергаются атаке и тихонечко стонут, встретившись с твердью стены. Осталась последняя дверь.

Жду не напрасно. Створка распахивается, и я…

Что за?!!..

ГЛАВА 7. ЯРКИЙ ПУТЬ

Ослепительное вчера

Вижу перед собой открытую дверцу и уютную темень автомобильного салона, но не смею и шагу с места ступить. Ноги приросли к изломанной поверхности, которую в Клоаке принято называть «дорогами». Автомобиль моего Сияющего Спасителя роскошен и совершенно не вписывается в местность. Он чернее грязи вокруг, но эта чернота блестит и переливается на свету, как гигантский драгоценный камень. И как только подобное волшебное средство передвижения выдержало местный колорит и не превратилось в покореженные обломки?

До приюта человек, которого я даже мысленно смущаюсь называть по имени, нес меня на руках. А мрачный Виви шел рядом. (Думаю, он постоянно не в настроении. Грубый мальчишка. Да и взгляд у него странный). От подворотни, где они меня обнаружили, до «Тихого угла» пара улиц. Мы преодолели их пешком.

А я все теряюсь в догадках, как же Иммора попали в наш мерзкий сектор?

Спустились с небес, как какое-то божество?

И вот теперь стою напротив приюта перед дорогущим авто. Свободная от оков долга, о котором вечно верещит смотрительница. С настоящим именем и рядом с тем, кто вот-вот заберет меня туда, где много света и тепла.

Странное чувство.

— Что такое? — мягко спрашивает Сэмюэль.

Он сам открыл мне автомобильную дверцу и сейчас застыл подле в терпеливом ожидании. Понимаю, что нужно забраться в салон, но тело по-прежнему не двигается.

— Мне это снится? — Сама едва слышу свой шепот.

Но у Сэмюэля со слухом все в порядке. На его лице расцветает улыбка, и я вновь влюбляюсь в него. Который раз уже за этот день?

Надо же, первая любовь ко мне нагрянула в двенадцать лет. А раньше я всерьез думала, что настоящая любовь — это желание откусить кусочек побольше от тех гигантских леденцов, которыми приторговывают на рынке в низине. Четыреста пятая, конечно, не раз предупреждала, что так поступать нельзя, ‒ ведь это практически воровство. Однако удержаться, а не оттяпать сладкое ушко у леденцового котика или сладкой хрюшки, всегда было выше моих сил. Благо, бегаю быстро. Хотя однажды хозяин палатки все же изловил меня. Мне тогда лет десять было. Наверное, он переломал бы мне ноги. Но на помощь подоспела Четыреста пятая. Увела его в глубины палатки и вернулась только минут через семь ‒ растрепанная и кусающая губы. И даже принесла гостинец в виде леденцовой мышки-малютки.

Хлюпаю носом и оборачиваюсь, чтобы в последний раз глянуть на приют.

Четыреста пятая говорила, что я не должна считать «эту отвратительную дыру» домом. Каждый вечер, лежа рядом со мной под тонким покрывалом, уверяла, что выберется отсюда и обязательно возьмет меня с собой ‒ в лучшую жизнь.

В итоге первой это место покидаю я. И… не забираю ее с собой.

Как же я буду жить без Четыреста пятой?

Хочу увидеть ее лицо в окне на втором этаже, ведь она наверняка провожает меня взглядом. Но стекло настолько грязное, что впору писать на нем мелом.

‒ Лето.

Сердечко трепещет. Как же красиво звучит мое имя. Да еще и в певучем исполнении Сэмюэля. Его голос ласков и до умопомрачения приятен. Хочу слушать и слышать только его.

Сэмюэль интересуется моим самочувствием и приглашающе кивает в сторону тьмы салона. Конечно, невежливо заставлять его ждать. Со стороны водительской дверцы ждет мрачный бугай ‒ огромный страшный дядька в опрятном костюме. Но мною все равно занимается сам господин. Будто я принцесса.

Мне одновременно и стыдно, и радостно. Маленький салютик бьется в голове. Практически задыхаюсь от восторга.

Но…

Прикасаюсь к дверце и плотно сжимаю губы.

«Пожалуйста, заберите и Четыреста пятую с собой. Пусть она поедет с нами» ‒ как же сильно я хочу это сказать. Или даже пролепетать.

Какая-то странная тяжесть давит на сердце.

Открываю рот, чтобы озвучить просьбу. И тут вижу отражение Четыреста пятой в окне дверцы. Она снова вылезла через окно и устроилась на ветке сухого дерева с покореженным стволом.

Оглядываюсь. Наверное, Четыреста пятая умеет читать мысли. Или мои намерения выдает отчаяние, застывшее на лице?

Она неистово мотает головой, сердито хмурится и дергает обеими руками, призывая меня поскорее нырнуть в автомобиль.

Четыреста пятая ‒ дитя Клоаки. Но она, пожалуй, единственный человек во всем живом мире, который так сильно печется о чувстве собственного достоинства. Четыреста пятая никогда не позволит, чтобы ради нее умоляли. И не простит, если ради нее умолять буду я.

Так ничего и не говорю Сэмюэлю. И не подозреваю, что о своем молчании буду потом жалеть еще долгие годы.

‒ Надоела! Топай сюда, Чахотка!

Из темноты салона выскакивает Виви и впивается пальцами в мои плечи. С силой тянет за мешковатое платье, и мы вместе заваливаемся на широкое сиденье. Я пищу и вырываюсь, а затем забиваюсь в дальний угол ‒ подальше от грубияна. Золотистые глаза по-звериному светятся и неотрывно следят за мной.

‒ Вацлав, больше так не делай, ‒ укоряет сына Сэмюэль. ‒ Не пугай ее. ‒ Забирается вслед за нами, присаживается напротив и аккуратно прикрывает дверь. ‒ Поехали. ‒ Стучит прижатыми друг к другу указательным и средним пальцами по стеклянной вставке, за которой видны голова и плечо бугая-водителя.

Автомобиль трогается с места. Практически без всякой тряски. Я упираюсь носом в стекло и с открытым ртом наблюдаю, как отдаляются разбитая дорога, приют и мое любимое сухое дерево.

Летающий автомобиль!

Хочу пищать от восторга, но в голове сразу проносится образ недовольной Четыреста пятой, что-то бурчащей о воспитании. Теперь понятно, как «черная драгоценность» в целости добралась до приюта. Пространство над Клоакой хоть и пропитано вонью, но открыто и свободно.

Дрожу от необузданных чувств. Мне еще ничего толком не объяснили. Просто забрали и увезли.

Впрочем, я все равно счастлива. Смотреть на Сэмюэля и слушать его приятный голос. До остального мне нет дела.

‒ Все будет хорошо, ‒ успокаивающе говорит он, глядя мне прямо в глаза.

И я верю.

Граница приближается, но у меня еще есть в запасе время, чтобы вдоволь полюбоваться моим Сияющим Спасителем. В контрасте с разрухой, что проносится за окном внизу, Сэмюэль просто прекрасен. Золото его глаз теплое и нежное, а не такое ужасающе дикое, как у Виви. Светло-серый костюм идеален настолько, насколько идеален и его владелец, а мыски туфель блестят, будто бока газовых труб в подземелье, отполированных челюстями голодных крыс.

Выделяю его лицо для отдельного любования. Глубокие черты, аккуратно подстриженная снежно-белая поросль волос над губой и на подбородке. Почему-то уверяю себя, что она ‒ мягче пуха. Как и его локоны, зачесанные в бок. Образовавшаяся пушистая горка прядей у левого виска напоминает прижатые друг к другу перышки, а на серединке лба затаился отбившийся от других белоснежный завиток, рьяно пытающийся свернуться в спиральку.