– Женщина! Вы вставили меня в тупик. Я требую объяснений!
Дама в легкой досаде передернула плечами.
– Ну, как вам объяснить! Даже не знаю… Женщина меня поняла бы сразу. Но ведь вы не женщина, правда?
Славик сохранял спокойствие и невозмутимость. Он знал, что с таким контингентом могут выручить только эти личностные качества.
Женщина покачала головой.
– О–о–о, как все запущено! – протянула она. – Тяжелый случай. Словом, слушайте, вы, недотепа, элементарного не понимающий… На прошлой неделе моей подруге подарили вибратор. Ну, там, один знакомый… Не важно. Вот такой, – она раскинула руки. – Она мне потом, вы понимаете, после этого, сказала, что ей было немного, чуточку неудобно. А мы с ней как сестры–близняшки. Теперь понимаете? Мне нужен такой же, – она кивнула на установленный вручную размер, – но чуточку, на самую малость поменьше!
И, гордясь собой, довольная тем, что так удачно все объяснила и выкрутилась из неудобного положения, она победно посмотрела на Славика.
Славик был восхищен. И не только ее объяснением. Он был восхищен самой женщиной, как неизменно восхищался клиентками, отважно выбиравшими такой размер.
– Десять дюймов, – на глаз определил он и снял с полки солдата на полдюйма ниже ростом. – Вот, пожалуйста, кажется это то, что вам нужно.
– А ну–ка, дайте… Вот–вот–вот… – осторожно, словно он был из стекла, она приняла бойца двумя руками. Глаза ее потеплели. – То, что нужно. Я же говорю вам – поменьше, а вы мне все какую–то ерунду подсовываете, понять не можете, о чем вас спрашивают.
Уже уходя, расплатившись и спрятав покупку в свою маленькую бездонную сумочку, она неожиданно ласково потрепала Славика по щеке.
–А вы не так безнадежны, как кажетесь на первый взгляд, мой мальчик!
Славик смотрел ей вслед, пока она не скрылась за дверью, прикидывая и так, и эдак, как же все–таки столь большое может помещаться в столь малом. «Парадокс», – решил он про себя. Потом усилием воли изгнал прочь фривольные, явно навеянные кем–то мысли. Есть, есть в мире вещи, над которыми лучше вообще не задумываться. Понять их все равно невозможно, а внутренняя сбалансированность чувств запросто может быть нарушена.
Дарите женщинам трусы
– Меня сдувало с земли ветром одиночества… – так начал свой рассказ мужчина средних лет и среднего роста, показавшийся Славику стариком по причине его, Славика, молодости. Был он широк в плечах, и в своем кожаном пиджаке походил на широкое и удобное кожаное кресло. Он вошел сразу после открытия, подошел к прилавку, положил на него правую руку и без предисловий начал свой рассказ:
– Меня срывало с земли ветром одиночества. Я проснулся внезапно, словно от сильного толчка или пинка, и тотчас ощутил, что кроме меня во вселенной нет ни единого человека. Я едва не закричал от ужаса. Я схватился за одеяло и попытался натянуть его на голову, но ледяной ветер вырвал его из моих рук. Потом он сдул с меня белье, а после содрал и мясо с костей. А потом, когда уже не было ни сил, ни возможности сопротивляться, зашвырнул и меня незнамо куда. И это было реальное падение в бездну, в пустоту, в некую трещину между различными уровнями пространства. Причем, это был не тот провал, который ощущаешь, падая на американских горках, потому что там, за страхом и трепетом душевным, все равно сохраняется знание, что – аттракцион, что – понарошку, что стоит еще немного поужасаться и потерпеть, как начнется обратное движение вверх или случится остановка. Нет, я испытывал совсем другое – то было падение в никуда, в прорву без дна, в бесконечность. И чувство падения, каждая секунда которого тянется минуты и часы, и ожидание удара, боли, катастрофы, и невозможность прервать падение, отвернуть, отменить – все это превратились в бесконечную пытку предчувствия чего–то ужасного, что должно было уже давно наступить, но по какой–то причине все откладывается, но вот–вот наступит все равно. Это ожидание пытки было страшней самой пытки, было самой пыткой, цепляло за живое и выворачивало наизнанку.
Потом все внезапно прекратилось. То есть совсем все – что было, что не было – все сравнялось и перестало существовать. Тут я вдруг ощутил, что кончилось само время. Я ощутил, КАК оно перестало быть. Это очень странное и необычное чувство, его практически невозможно описать, но, испытав раз, запомнишь навсегда. Если переживешь, конечно. С чем можно это сравнить, чтобы вам было понятней? Даже не знаю…
Он глубоко задумался, наморщив лоб, при этом лицо его потемнело, было видно, что мысли его тяжелы и малоприятны.
– Не знаю… Ну вот, быть может, что–то отдаленное… Вообразите, что вы внезапно обнаруживаете в себе некую странность, еще мгновение назад странности не было, и вдруг вы понимаете, что она есть. Вы в одночасье понимаете, что ваше сердце по–прежнему живое – вы ощущаете, что оно живое, в нем есть и тепло, и эхо жизни – но оно не бьется, не вздрагивает, не замирает, оно неподвижно и практически мертво. И вы тоже фактически умерли: кровь не течет в ваших венах, ни одна жилка не бьется, не пульсирует; вы не дышите, а ваши легкие разрываются от жажды глотка воздуха. Но вы ведь не хотите умирать? И я не хотел, но я все это ощущал, переживал, я был почти трупом, я ощущал себя им – почти, но это «почти» – это что–то в моем сознании, что не хотело, не соглашалось, сопротивлялось и потому – страдало… А когда я понял, что страдаю – наступило время страдания. Не было времени, ничего не было, ничего кроме страдания. Было страдание и его время. Огромный океан, целая вселенная страдания, и во всем этом – я, песчинка малая, которую снова, в который уж раз, подхватил жесткий вихрь и увлек за собой во все уголки и закоулки этого мира страданий, для того лишь, чтобы показать мне все их разнообразие, чтобы все–все я испытал на себе. И я испытал… Незабываемо, неизгладимо, неистребимо из памяти… Вы не понимаете, не можете понять и поверить, не можете вообразить и представить… Каждая мысль, малейшее движение, биение мысли обрушивали мое сознание, мое эго в бездну страданий, причем каждая мысль вызывала в ответ некий поворот, некий нюанс страдания, и было ясно, что тот, кто отвечал за постановку, мастер по страданиям, был неистощим на выдумку.
Воспоминания… Это не совсем мысли, это нечто другое, иная субстанция души или сознания… Они сопровождались страданиями другого рода. Воспоминания всплывали из недр памяти, всплывало такое, о чем я давным–давно и думать забыл, прошлые страхи, потери и стыд, они вспучивались гигантским пенным пузырем и с размаху налетали на такой же пузырь мыслей, все это аннигилировало и адской мукой разносило, что там еще оставалось от меня, на атомы, на нейтрино… А когда все разлеталось в разные стороны, в центре, на месте взрыва, оставалась одна единственная мысль: «А за что мне все это?» – и мысль эта причиняла особенные страдания.
Хочу вам, однако же, заметить, что ни в коем случае не следует отождествлять страдания с болью. Страдания – удел душевный, боль перепахивает физику – совершенно разные вещи. Так вот, боль, настоящая боль началась тогда, когда мне показалось, что я нащупал ответ на главный вопрос – за что же мне все это? Боль пришла с вернувшимися в исходную точку нейтрино и вошла в меня, в мое воссоединившееся тело одновременно со всех сторон. Я умер бы вмиг от ее ярости, если был бы на это способен, и если бы так было запланировано мастером боли. Но он видимо преследовал совсем иные цели. Он посмеивался надо мной. Боль ворвалась в меня внезапно и сразу, и в то же время она продолжала просачиваться в меня медленно, капля за каплей, используя каждую щелочку, каждую складочку, клеточку моего тела, и мне, погребенному в мире страданий, такая дополнительная нагрузка совсем не понравилась.
Боль и страдания уничтожили меня окончательно. Я потерял себя. Воспоминания, мысли, образы, чувства, ощущения – все исчезло без следа и безвозвратно. Не осталось даже воспоминаний о воспоминаниях, о том, что они вообще бывают, что собой представляют и как выглядят. Все превратилось, трансформировалось ни во что. Было все и вдруг–ничто. Ничто, до краев наполненное болью, страданием и прочим подобным дерьмом. За них–то, за боль и страдания, не знаю уж как, я и зацепился и, словно Мюнхгаузен за косу, вытянул себя из трясины ничто обратно.
