– Что нашел? О чем ты?

– То самое, что искал на балконе. Или ты просто стараешься держаться подальше от нас? Просвети меня. Мне любопытно.

– Откуда ты знаешь мое имя?

– Не я один, а все мы. Его выкрикивают в службе обеспечения, а мы частенько стоим там в очереди. Садись.

Сладден похлопал по софе. Ланарк немного поколебался, потом поставил кофе и сел. Сладден продолжил:

– Скажи, зачем тебе сдался балкон.

– Я ищу дневной свет.

Сладден сморщился, словно от горечи.

– Время года для этого не самое подходящее.

– Ошибаешься. Недавно я заметил дневной свет, считал до четырехсот и более, а он все длился. Часто бывает и дольше. Ничего, что я об этом рассказываю?

– Продолжай! Многие бы не поняли, но я и сам любил выдумывать. Ты тоже пытаешься что-то выдумать, и мне это интересно. Давай говори, что взбредет на ум.

Ланарку одновременно и нравился, и не нравился этот разговор. Как человек одинокий, он ценил возможность пообщаться, однако снисходительный тон отталкивал его. Он бросил холодно:

– Да нечего особенно говорить.

– А почему ты любишь дневной свет? Здесь хватает и обычного освещения.

– С его помощью я могу измерять время. Я насчитал тридцать дней, с тех пор как я здесь. Может, пропустил несколько, пока спал или пил кофе. Но когда нужно что-нибудь вспомнить, я говорю: «Это случилось два дня назад», или десять, или двадцать. От этого возникает чувство упорядоченности жизни.

– А как ты проводишь… проводишь дни?

– Гуляю, посещаю библиотеки и кино. Когда кончаются деньги, захожу в службу обеспечения. Но по большей части наблюдаю за небом с балкона.

– Ты счастлив?

– Нет, но я доволен. Можно жить и куда хуже.

Сладден рассмеялся:

– Не приходится удивляться твоей нездоровой зацикленности на дневном свете. За то время, пока ты здесь находишься, можно было посетить десяток вечеринок, переспать с десятком женщин и десяток раз напиться, а ты отслеживал, как проходят один за другим тридцать дней. Вместо того чтобы превратить жизнь в сплошной праздник, ты крошишь ее на дни и принимаешь их регулярно, как пилюли.

Ланарк бросил на Сладдена косой взгляд:

– А твоя жизнь – сплошной праздник?

– Я наслаждаюсь. А ты?

– Нет. Но я доволен.

– Почему ты доволен такой малостью?

– Чего мне еще ждать?

Клиенты все прибывали, и кафе почти заполнилось. Сладден сделался легкомысленней, чем в начале беседы. Он сказал беспечно:

– Жить стоит ради живых, волнующих мгновений, когда чувствуешь подъем, безграничную власть. Они даются нам с помощью наркотиков, преступлений, азартных игр, но цена уж очень высока. Другой способ – увлечения: к примеру, спорт, музыка или религия. Есть у тебя увлечения?

– Нет.

– Еще источники – работа и любовь. Работа – это не кидание угля лопатой и не уроки в школе. Я говорю о работе, которая обеспечивает человеку видное место в обществе. А любовь – это не брак и не дружба. Я имею в виду свободную любовь, которая заканчивается, когда нет больше пылких чувств. Возможно, тебя удивило, что работу и любовь я отнес к одной и той же категории, но и то и другое – это искусство управления людьми.

Ланарк задумался. Мысль Сладдена казалась логичной. Внезапно он спросил:

– Какой работой я мог бы заняться?

– Ты бывал в чайной Галлоуэя?

– Да.

– С кем-нибудь там разговаривал?

– Нет.

– Тогда бизнес тебе не по плечу. Боюсь, придется заняться искусством. Это все, что остается тем, кто непригоден к другой работе, но желает быть на виду.

– Искусство не для меня. Мне нечего поведать людям.

Сладден рассмеялся:

– Ты не понял ни слова из того, что я сказал.

Ланарк был слишком сдержан, чтобы выдать сильную обиду или гнев. Он сжал губы и нахмурился над кофейной чашкой. Сладден продолжил:

– Художник или артист ничего не говорит людям. Он выражает себя. Если он неординарная личность, его произведения удивляют или волнуют публику. В любом случае с помощью искусства он проталкивает свою индивидуальность. Вот наконец и Гэй. Не подвинешься ли, чтобы ей хватило места?

Лавируя между обсаженных народом столиков, к ним приближалась худая хорошенькая девушка с усталым лицом. Она робко улыбнулась Ланарку, села рядом со Сладденом и произнесла взволнованно:

– Я не опоздала? Раньше мне…

– Мне пришлось ждать, – холодно буркнул Сладден.

– Ох, прости, ради бога прости. Раньше мне было никак не выйти. Я не думала…

– Принеси сигареты.

Ланарк растерянно смотрел в стол. Когда Гэй отошла к стойке, он спросил:

– А что ты делаешь?

– То есть?

– Занимаешься бизнесом? Или искусством?

– Я на редкость искусно бездельничаю.

Ланарк стал искать в лице Сладдена хотя бы след улыбки. Тот добавил:

– Работа – это способ навязать себя другим. Мне же для этого ничего делать не нужно. Я не хвастаюсь. Просто так получилось.

– Похвальная скромность, однако ты не прав, утверждая, будто ничего не делаешь. Ты очень хорошо умеешь говорить.

Сладден улыбнулся и взял сигарету, протянутую Гэй, которая кротко вернулась к нему.

– Я не часто бываю так откровенен; большинству мои идеи не по уму. Но мне кажется, я могу тебе помочь. Ты знаком с кем-нибудь из здешних женщин?

– Ни с кем.

– Я тебя познакомлю. – Сладден обернулся к Гэй и, легонько ущипнув ее за мочку уха, спросил благосклонно: – Кого бы ему дать? Фрэнки?

Гэй рассмеялась, и вид у нее тут же сделался счастливый.

– Нет-нет, Сладден, Фрэнки крикливая и вульгарная, а Ланарк из тех, кто занят своими мыслями. Только не Фрэнки.

– Тогда как насчет Нэн? Она тихая и любит изображать послушную девочку.

– Но Нэн по уши влюблена в тебя!

– В том-то и беда. Надоело: стоит тебе коснуться моей коленки, и глядь – она уже рыдает в углу. Отдадим ее Ланарку. Или нет. Я придумал кое-что получше. Я возьму Нэн, а Ланарк – тебя. Как насчет такого варианта?

Гэй наклонилась к Сладдену и изящно коснулась губами его щеки.

– Нет, – сказал он. – Мы дадим ему Риму.

Гэй нахмурилась:

– Не люблю Риму. Она хитрая.

– Не хитрая. Замкнутая.

– Но к ней неравнодушен Тоул. Они держатся парой.

– Это ничего не значит. Он привязан к ней, как к сестре, а она к нему – как к брату. Просто кровосмешение какое-то. Кроме того, она его презирает. Отдадим ее Ланарку.

– Вы очень добры, – с улыбкой проговорил Ланарк.

Где-то он слышал, что Гэй и Сладден помолвлены. Меховая перчатка на левой руке Гэй мешала разглядеть, надето ли на ней кольцо, но держались они со Сладденом на публике как близкие люди. Прежде Ланарк невольно робел рядом со Сладденом, но в присутствии Гэй успокоился. Что бы там ни говорили о «свободной любви», Сладден относился к этому чувству серьезнее, чем было принято в «Элите».

Из кино прибыла клика Сладдена. Фрэнки оказалась живой толстушкой в голубой узкой юбке и с прической из пучков голубых волос. Нэн, маленькая, робкая и нечесаная, выглядела лет на шестнадцать. Рима была интересная, но некрасивая; ее черные волосы были забраны назад и связаны на затылке в конский хвост. У Тоула, приятного юноши, невысокого и тощего, пробивалась на лице остроконечная рыжая бородка. Был еще большой и плотный парень по фамилии Макпейк, в форме первого лейтенанта. Пока они рассаживались вокруг, Сладден не удостоил их и взгляда, а, обнимая Гэй за талию, продолжал беседовать с Ланарком. Из всей компании одна лишь Фрэнки обратила на Ланарка внимание. Она стояла, расставив ноги и уперев руки в бедра, а когда Сладден умолк, заявила громко:

– Это человек-загадка! К нам присоединился человек-загадка! – Выпятив живот, она спросила: – Что ты думаешь о моем брюхе, человек-загадка?

– Ну, вероятно, оно выполняет свои функции.

Сладден улыбнулся краешком рта, остальные подняли брови.

– О, да он шутки шутит! – удивилась Фрэнки. – Бог ты мой. Сяду к нему поближе, пусть Макпейк ревнует.