Наконец Таня всхлипнула последний раз и вытерла лицо о Гошкину рубашку.
– Всё, – сказала она. – Уходи. Дружить с тобой нельзя, ты эгоист. Ты только о себе думаешь. И ещё подумай, что ты скажешь деду, когда он узнает, как ты входил в клетку к волчице. Эти гады обязательно всем расскажут. И ещё так наврут, что ты во всём будешь виноват. Давай сюда ключ, я сама повешу на место.
Таня повернулась и пошла, прямая, напряжённая, руки сжаты в кулачки, в одном ключ. Гошка глядел ей вслед и чувствовал, как тяжёлое горе, раскаяние и злость на самого себя поднимаются от живота к голове. Он повернулся к волчице.
– Ну, что делать? – горько спросил он. – Ты тоже считаешь, что я дурак, эгоист и со мной нельзя дружить?
Волчица не ответила. Она лежала на боку и смотрела на Гошку.
Гошка кружил по территории, не решаясь пойти домой. Подолгу стоял перед клетками, смотрел на зверей. Сходил к вольеру сов в тайной надежде найти Таню, но её там не было. Даже мелькнула мысль пойти к ней, но не решился и наконец с тяжёлым сердцем отправился домой на встречу с дедом.
Дед сидел за столом, когда Гошка вошёл и остановился, повесив голову, боясь встретиться с дедом взглядом. Из кухни вошла тётя Тоня и встала за Гошкиной спиной. Путь к бегству был отрезан. Повисло молчание.
– Ну, что скажешь? – начал дед.
Странно, но гнева и грозы в его голосе Гошка не услышал. Он поднял голову – дед смотрел на него весёлыми глазами, и было похоже, что погрома директор Биостанции, он же родной дед, устраивать не собирается. Полегчало.
– Ты уже знаешь? – спросил Гошка осторожно.
– Эти два негодяя поймали меня на территории и в два голоса, толкаясь и друг друга перебивая, прокричали, что ты хотел выпустить волчицу и даже открыл дверь клетки, но они заставили тебя дверь закрыть и запереть. Я спросил, как ты сумел открыть замок, а они ответили, что у тебя был ключ. В общем, мне сразу всё стало ясно. Я спросил, видел ли это ещё кто-нибудь. Они замялись, переглянулись. Потом один, что повыше, ответил, что никто, а второй сказал, что была ещё Танька Журавлёва, но она сразу убежала от страха и ничего не видела. Я их поблагодарил и пошёл к Журавлёвым. Твоя Татьяна сидела злая, мрачная, зарёванная и на мой вопрос, что произошло, отвечать отказалась. Тогда я сказал, что, если я не разберусь во всём, мне придётся поверить тем двум свидетелям, которые утверждают, что видели, как ты старался выпустить волчицу из клетки, но они вмешались, не дали тебе открыть дверь. И тем самым спасли народ Биостанции от ужасного хищника. И тут её прорвало. Мне во всех подробностях было расписано, что и как произошло, какой ты герой, какой ты дурак, какие эти двое подлюги и обманщики, и что она тебя ни за что не простит и больше никогда в жизни видеть не захочет. Велено так тебе и сказать. И я тебе так и говорю. Потом мне было сообщено, что она тебя, может быть, простит когда-нибудь, если ты поклянёшься страшной клятвой, что никогда-никогда в жизни не будешь делать таких опасных глупостей. И это я тоже передаю тебе.
Пришли её родители, посмотрели на дочь, на меня и попросили строго тебя не наказывать, потому что все мы в детстве делаем глупости. Спросили, не было ли в моём детстве случаев, когда мальчишки при девочке обвиняли меня в трусости и казалось необходимым сейчас же доказать свою лихость. Я промолчал. Похоже, что уже вся Биостанция знает о твоих подвигах.
За тебя мы не испугались: сытые, здоровые волки на людей просто так не нападают. Волчица, если бы не захотела общаться, ушла бы в дом или припугнула тебя, показав клыки. А она вообще отнеслась к тебе как к родному. Тане я этого не сказал, пусть и дальше думает, что ты герой и дурак. А ты и есть таковой, потому что поддался на провокацию двух негодяев. Тебе что, важно было их мнение о тебе? Или ты испугался, что девочка сочтёт тебя трусом? Если сочтёт, то она глупенькая, и с ней не стоит дружить. Но эта девочка умная. Умнее тебя.
С отцом мальчишки я уже поговорил. Думаю, что он получит своё. Доска с ключами теперь будет висеть в кабинете моего заместителя, Якова Михалыча, и вам, мелкоте, выдавать их не будут.
Всё. Вопрос исчерпан. Давайте ужинать. А ты, Антонина, не защищай его. Глупость всегда глупость, даже если она храбрая. Нужно иметь разум и волю, чтобы не поддаваться на чужие подначки. И разумные девчонки это поймут и правильно оценят.
Да, кстати, волчица раньше выла ночами, а как ты стал с ней разговаривать, выть перестала. Интересный феномен.
Гошка подошёл к деду и ткнулся головой ему в плечо:
– Дед, ты только не сердись, но я это и для себя сделал. Очень хотелось узнать, как Донна ко мне…
Дед молча прижал Гошку к себе тяжёлой рукой.
…Наутро Гошка стал терзаться: идти к Тане мириться или подождать? Она ведь сказала, что простит когда-нибудь. А когда? И какую страшную клятву придумать, чтобы она поверила, что клятва действительно страшная? «Клянусь жизнью?» Скажет, что это не клятва, что я и так жизнью не дорожу. «Век свободы не видать?» Фу! Здоровьем деда или родителей? Не стану. Пусть сама скажет, как мне поклясться! А если она вообще передумала? Приду к ней: «Здравствуй, Таня, прости меня…» – и услышу: «Зачем пришёл? Тебе вчера было ясно сказано: навсегда! Иди, не оборачивайся». Она такая, она может. «Но ты ведь вчера моему деду сказала…» – «Мало ли что я сказала, а если я не хотела его огорчать…» И пойду прочь весь в позоре… А если она ждёт? А я не иду! Разозлится и совсем передумает мириться?
Гошка сам не заметил, как в этих раздумьях оказался возле клетки с волчицей. Увидев его, она подошла к сетке и села, глядя на него. Гошка машинально просунул руку сквозь сетку и стал почёсывать волчицу за ухом. Она раскрыла пасть, зажмурилась и замерла. Гошка спохватился и вдруг понял, что он теперь спокойно может гладить её и она ни за что не укусит его.
Он гладил Донну и рассказывал ей о своих сомнениях:
– Как ты думаешь, идти к ней мириться или пусть сама придёт? Ведь она мне дала по морде… Но я сам был виноват…
И твёрдое решение пришло к Гошке: идти! Прямо сейчас! Пусть прогонит, потом сама пожалеет. Он сообщил о своём решении Донне, вытащил руку и пошёл. Волчица проводила его взглядом.
Недалеко от Таниного дома Гошка встретил Генерала. Тот вышел из-за дерева и встал перед ним с ехидной улыбочкой:
– Куда мы так бежим, Гогочка Московский? К Танечке? Можешь не торопиться, ты ей больше не нужен. Теперь мы с ней самые близкие друзья, а ты можешь дружить со своей волчицей.
У Гошки похолодело внутри.
– Врёшь, Кекешечка! – сказал он, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.
– А это узнаёшь? – всё с той же улыбочкой спросил Генерал. – Мы в знак дружбы с ней поменялись. Я ей свою золотую, а она мне свою с крестиком.
И Гошка с ужасом увидел на его тощей шее Танин крестик. Мелькнула мысль: «Убил! – и тут же исчезла. – Нет, невозможно. И украсть не мог, она свой крестик носит постоянно». Он прыгнул к Генералу, тот отскочил и с хохотом помчался прочь. А Гошка побрёл назад к клетке с волчицей. И тут же понял, что, если он сейчас уйдёт, ему будет стыдно всю жизнь. Он должен посмотреть Тане в глаза и выслушать всю правду в лицо, какой бы эта правда ни была. Он развернулся и побежал к её дому. Дверь была незаперта. Гошка вбежал в дом и замер: Таня с мокрыми волосами ползала на четвереньках по полу, заглядывая под стол, шаря рукой под креслами, под шкафом, под диваном. Вот она подняла глаза, увидела Гошку и покраснела так, что заполыхали и щёки, и лоб, и шея:
– Пришёл!
– Что случилось? – ошалело спросил Гошка.
– Я принимала душ, крестик свой сняла и вот сюда, на стол, положила, а его нет. Куда он мог подеваться?
И тут Гошка сел на пол, упал головой ей в колени и захохотал так, что Таня испугалась.
