Женщины рассмеялись. Их хохот слился в единый режущий уши лязг.
— Можно я ей скажу? — спросила Грета. — Обожаю сообщать плохие новости…
— Что? Нет! — возмутилась Гертруда. — Ты и так выиграла десять фунтов. Плохие новости за мной!
— Подумаешь… — проворчала «сестрица».
— Ты в Больнице Странных Болезней, девочка, — сказала Гертруда. — Я — сестра Грехенмолл.
— И я — сестра Грехенмолл, — вставила Грета, и Гертруда, шикнув на нее, продолжила:
— Ты попала сюда два дня назад, девочка, сразу после происшествия на вокзале. Не стоило тебе надевать очки Замыкателя.
— Да, не стоило! — хохотнула Грета Грехенмолл.
— Эти очки сожгли тебе глаза, — с удовольствием «облизывая» каждое слово, добавила Гертруда Грехенмолл. — Ты больше не можешь видеть.
— Ты ослепла! — радостно вставила ее сестра.
Летти заплакала.
— Я не хочу… нет… я хочу видеть… почему я не вижу?.. дедушка… где мой дедушка?..
Ледяной когтистый палец прикоснулся к ее щеке и подхватил слезу. Послышалось хлюпанье, словно палец облизали.
— Его здесь нет. Он бросил тебя. Сказал, что ему больше не нужна такая глупая внучка.
— И слепая к тому же!
Лихорадочно колотящееся в груди сердце Летти вдруг словно куда-то провалилось, но тут над головой снова раздался хохот.
— Шутка! — воскликнула одна из сестер Грехенмолл.
— А она и поверила, Герти! — поддакнула другая. — Какая глупая…
Летти почувствовала, как страх в ней съеживается комочком, и ее наполняет ярость.
— Где мой дедушка?! Говорите, вы, злобные, мерзкие…
Ее слова прервала пощечина. Девочка вскрикнула и заплакала с новой силой, а в самое ухо ей процедили:
— Осторожнее со словами, маленькая дрянь, а то лишишься не только глаз, но и языка.
Летти взвыла.
— Хватит реветь! — процедила Гертруда Грехенмолл. — Господин начальник вокзала все два дня провел внизу, в вестибюле, пока над тобой колдовал наш замечательный доктор Скруллинг. Пару часов назад господина Бракнехта вызвали на Чемоданную площадь. Он ждет от доктора сообщение о том, что ты пришла в себя.
— Вот только он его не дождется!
— Да, не дождется.
— Но почему? — провыла Летти.
— У доктора Скруллинга на тебя особые планы.
Больше сестры Грехенмолл не сказали ни слова. Летти ощутила укол в шею, и ее мысли и страхи расплылись и затопили собой все. Веки тяжело опустились.
* * *
— Я-я… вижу-ижу… вижу-ижу… — раздался над головой жуткий вкрадчивый голос, который звучал так, словно одновременно говорило несколько человек.
— Я-я… хочу-чу… услышать-ышать…
Летти ощутила, как на грудь ей поставили что-то тяжелое и холодное. Что-то металлическое.
Она пришла в себя от нестерпимого запаха, проникающего в ноздри: плесень. Так пахло в сыром подвале здания вокзала, который то и дело затапливает во время сильных дождей.
Вот только эта вонь сейчас исходила не от стен или пола, а от человека. Он перемещался вокруг койки Летти, и запах перемещался следом за ним.
Девочка попыталась разлепить веки и не смогла. Она попыталась пошевелиться — и это тоже не вышло. Ни ноги, ни руки не слушались, она их совсем не чувствовала, словно, пока она была без сознания, злобные медсестры Грехенмолл ампутировали их. Сейчас Летти испытывала лишь жжение в глазах, холод от металлической штуковины у нее на груди и еще ощущала шевеление в изножье койки.
Она мучительно захотела повернуться, открыть глаза, сделать хоть что-то, но добилась лишь того, что сердце заколотилось с такой силой, что казалось, оно вот-вот выпрыгнет из груди.
Летти услышала, как оно стучит: ту-тум, ту-тум, ту-тум… — и звук шел вовсе не оттуда, откуда должен был идти. Стук сердца раздавался из рожка того самого механизма, который стоял у нее на груди.
— Хорошее-шее… сердце-ердце… сильное-ное…
— Оно нам подходит, доктор Скруллинг? — с легко различимым подобострастием спросила Грета Грехенмолл.
— Нам-ам? — Жуткий многоголосый говор, очевидно, принадлежал доктору Скруллингу.
— Я хотела сказать, вам! — медсестра Грехенмолл спустилась со ступеньки «восторженное подобострастие» на ступеньку «испуганное лебезение». — Это сердце вам подходит, господин доктор?
— Да-а… Нужно-ужно вырезать-ырезать…
— Но что мы скажем ее деду, сэр? Господин Бракнехт — уважаемый в городе человек: за ним стоит Паровозное ведомство… — осторожно сказала Гертруда Грехенмолл. В отличие от лебезящей сестры, она, хоть и испытывала почтение к доктору, все же осмелилась вызвать его неудовольствие.
— Скажете-те… ему-му… не пережила-жила… операцию-ацию… очки-чки… убили-или ее-е… Я-я… лично-ично… проведу-веду… извлечение-чение…
Летти закричала. Беззвучно. Стылый ужас заполонил ее.
Механизм сняли с груди девочки, стук сердца стих.
— Готовьте-товьте… ее-е…
Запах плесени исчез, когда доктор Скруллинг покинул палату.
— Думаешь, это сердце его устроит, Герти? — прошептала Грета Грехенмолл.
— Он ведь сказал, что оно подходит, — ответила сестра.
— Он так же говорил и в прошлый раз, а что в итоге вышло? Сердце того мальчишки не подошло. Как думаешь, зачем ему эти сердца? Что он на самом деле ищет?
— Не имею ни малейшего представления и меня это нисколько не заботит. У нас есть своя работа, и мы должны ее исполнять. Нужно подготовить операционную. За мной, Грета.
Сестры Грехенмолл удалились, и Летти осталась наедине со своими страхами. Все ее существо противилось осознанию, что ее вот-вот выпотрошат. Они скажут дедушке, что ее убили очки Замыкателя! Он так и не узнает, что с ней случилось!
«Это кошмар… просто кошмар… — пронеслось в голове. — Я сплю в своей комнате, и вот-вот проснусь… Проснись! Проснись, Летти!»
— Проснись… проснись, Летти! — раздался тихий голос откуда-то из-под койки.
В первое мгновение Летти показалось, что ей мерещится. Этот голос… знакомый…
«Мартин!»
Летти услышала шорох и шуршание, кто-то потянул край простыни. Ее руки кто-то коснулся.
— Поч-ч-чему ты не просыпаеш-ш-шься, Летти?
«Мартин! Я не сплю! Я слышу тебя!»
— Я все слыш-ш-шал, Летти! — испуганно зашептал Мартин. — Я все время был тут, прятался… Эти злобные ш-ш-шенщ-щ-щины-близняш-ш-шки и этот страш-ш-шный доктор хотят забрать твое сердце!
«Помоги… помоги мне, Мартин! Не дай им забрать мое сердце! Не дай!»
Он будто услышал ее немые крики.
— Я не позволю им, Летти! Я спасу тебя!
Судя по раздавшимся в палате звукам, Мартин подошел к окну и раскрыл его.
Вернувшись к койке, он прошептал:
— Не бойся, Летти… Все будет хорош-ш-шо…
Она почувствовала, как откидывается одеяло, и руки Мартина берут ее под плечи и под коленками.
А потом он оторвал ее от койки, как безвольную тряпичную куклу. Чуть покачнулся, но устоял.
Поднеся девочку к окну, мальчик-блоха положил ее на подоконник, забрался туда сам, а потом снова поднял Летти на руки. Внучка господина начальника вокзала ощутила ветер на лице.
Из-за двери раздался знакомый перестук каблуков, и все внутри у Летти сжалось.
— Не бойся… — прошептал Мартин и в тот же момент, как со скрипом раскрылась дверь палаты, он прыгнул.
Летти вскрикнула, но с ее губ не сорвалось ни звука. Ветер. Уши заложило. Потом удар и встряска. А потом очередной прыжок.
Летти завизжала…
* * *
Крошечная комната внучки господина начальника вокзала, казалось, была забита народом под завязку, хотя на деле, помимо самой Летти Бракнехт, лежащей на кровати, там присутствовали лишь трое. Господин Бракнехт, скрежещущий зубами от ярости, застыл у двери, а у кровати стояли два джентльмена-военных в фуражках и черных мундирах с двумя рядами пуговиц, на которых был изображен герб: шестеренка с зубчиками в виде патронов. На поясах у обоих висели сабли в ножнах, каждый являлся обладателем черного кожаного саквояжа с тем же гербом на застежке, что был и на пуговицах.
