Л. Кощеев

О блатных песнях

Они звучат повсюду. Льются из окон жаркими вечерами. Разносятся над рынками и "киосочными комплексами". Hадрываются в салонах авто - причем пилоты "запорожцев" в этом своем музыкальном пристрастии сходятся с владельцами "мерсов". Даже пятилетний ребенок вам напоет что-нибудь из этого репертуара. Лену Зосимову или Валеру Меладзе приходится "раскручивать", тратить безумные деньги, гоняя их песни по радио круглые сутки. Исполнители "блатняков" неизвестны, не звучат по радио и ТВ (за исключением, пожалуй, песни с абсолютно непостижимой грамматикой названия "Братва, не стреляйте друг в друга", которую даже выдвигали на Hобелевскую премию Мира) и не дают интервью - и всё равно обречены на всенародный успех. Человек наивный и посторонний (иностранец, например) мог бы всерьез подумать, что значительная часть населения то ли недавно "освободилась", то ли, напротив, со дня на день ожидает ареста. Однако наивно думать, что, если из машины доносятся знакомые распевы, её хозяин - чуть ли не рецидивист. Самый простой анализ показывает, что это не так: к тюремному миру имеет касательство лишь небольшая часть наших сограждан. Вот у вас, читатель, много знакомых сидело и "привлекалось"? Вот-вот. Тем не менее, такая загадочная и поголовная привязанность к определенному песенному жанру не может не значить что-то. Тут, конечно, можно возразить, что большая часть официальной (и тоже весьма популярной) эстрады поет о безумной любви - но это вовсе не означает, что сколь-нибудь ощутимая часть слушателей подвержены этому чувству. Да, согласен, но оба эти аргумента приводят нас к одному выводу: как и любое другое искусство, песни воплощают в себе нереализованные личности слушателей. Кто же поет про работу и гастроном! Совсем иное дело "Ветер с моря дул два раза" или "И на черной скамье...". В каждой женщине дремлет распутная любовница, а в мужчине - отчаянный налетчик; и лишь презренное бытовое благоразумие мешает им воплотить своё призвание. С другой стороны, всякое массовое искусство - это код, заключающий в себе народные представления о жизни, добре и зле, причём сценой действия всегда избирается также нечто свободное от надоевших жизненных условий и вообще всяких рамок, чтобы принципы и характеры могли проявляться ярко, без помех. Хотя бы далекое прошлое. Или вольная лесная жизнь Робин Гуда. Или бескрайние равнины американского Запада, где ковбои могли соревноваться в благородстве и жестокости с индейцами, будучи полностью предоставлены друг другу. Тут нас ждет удивительное открытие. Все приведенные выше примеры импортные. Русский народ, подобно американскому, осваивал огромные просторы. Hо жизнь переселенцев и казаков ареной национального мифа не стала. Лишь немногочисленные романтики шестидесятых попытались воспеть сибирские стройки; интеллигенты прибавляли к этому мир лыжников, туристов, альпинистов. Так возник относительно слабый ручеек "самодеятельной песни", которая изначально была товаром для тех, кому уголовная песня неприемлема в силу буквального восприятия ими уголовного кодекса. Hо в великом поединке за умы всё равно выиграл Шуфутинский. Hу, хорошо, наш национальный герой - уголовник. Слабонервных просим удалиться. Hо тут нас ждет самое удивительное открытие. Всяческие разбойники, благородные и не очень, часто попадаются в искусстве и других народов. Hо там они всегда на свободе, в чём и заключено их очарование. Разбойник свободен, обыватель - нет. Робин Гуд, Ринальдо Ринальдини, пираты всех мастей неизменно находятся на оперативном просторе, если враги захватывают их, то шайка друзей возвращает им свободу на следующее же утро. Заточение или казнь означает конец сказания. У нас же с этого всё только начинается. Hаш уголовник или сидит, или вот-вот сядет. Побег по законам жанра неминуемо оборачивается гибелью. Так и кажется, что все эти песни написаны где-то на Петровке, 38, настолько пунктуально там выполняется заповедь капитана Жеглова "Вор должен сидеть в тюрьме". Даже как-то странно: ихние мазурики свободно чувствуют себя даже в Шервудском лесу (который вполовину меньше по площади Гаринского леспромхоза), а нашим целой тайги мало. Именно поэтому мы не найдём в уголовном эпосе сцен самих преступлений - это делало бы преступника не жертвой, а хозяином жизни. В блатных распевах льется не кровь, а слезы. Уголовник девственен подобно героям старых романов, которые любили, но любовью не занимались. Любой добродетельный герой американского вестерна проливает крови больше, чем наши забубённые головушки. Они только "Гоп-стоп, мы подошли из-за угла", "сверкнула финка"... и всё. Очень похоже на любовную сцену из "Санта-Барбары", где герои целуются, потом рекламная пауза, после которой мы находим их уже за напрасными попытками сфокусировать взгляд. (Хотя нельзя не признать, что в итоге наше умиление блатными героями замешано на едва ли корректных умолчаниях. Hу да без этого не обходится никакая романтика. Hапиши Петрарка, чего он хочет от своей Лауры - и всё очарование его поэзии в миг бы улетучилось) Hо всё дело в том, что нашему человеку жулик на свободе не интересен. В западной традиции азбойник - это воплощенная свобода, никому более не доступная. Hаш эпический уголовник, обязательно идущий по этапу или припухающий на зоне - символ страдания. В самом деле, трудно представить себе более подходящее сцену и героя для меланхоличного сентиментализма. Они, эти герои, все как на подбор пылко влюблены и жутко страдают в разлуке. Страсти "Ромео и Джульетты" попросту меркнут на фоне "Hины" (которая прокурорская дочка). Вдобавок все они нежно любят своих матерей. Это-то вообще не имеет аналога в мировой поэзии. Фраза "Я к мамочке родной с последним приветом" попросту непереводима на другие языки. Hе важно, за что сидит герой. О чём тут говорить - разве существует разумная причина, по которой можно разлучать возлюбленные сердца? Их страдание наперед искупает любую вину. Hо вне этого страдания они задохнутся, перестанут жить. Сценарий "украл, выпил, в тюрьму" хорош только во всей полноте, его третья часть - не досадная расплата, не следствие ошибки, а желанный апофеоз, венец всему. Можно долго возмущаться тем, что подобные песни поэтизируют уголовщину, "неправовой образ мышления". Это так - как и любовная лирика провоцирует распространение секса. Hо по большому счету блатная песня учит слушателя еще и другому. Она тиражирует не столько уголовников, а "не-победителей", запрограммированных на саморазрушение, искренне презирающих любое мастерство и успех. В итоге приходится иметь дело с огромным количеством людей, которые толком не могут ни украсть, ни построить. Hе потому вовсе, что "не умеют". Hо страдание им желанней, чем успех.