Я не знаю, почему никого не осталось. Дело ясное, была война, потом странное слово – импульс, потом еще что-то пострашнее, о чем никто уже не знал, и сказать не мог; телевидение и радио отключили, остались только бедные страдающие калеки, которых ничего кроме их боли уже не волновало.
Я страшился выходить на улицу первые три месяца, но потом привык. Боялся мертвых. Они лежали повсюду – всех возрастов, мужчины и женщины, незнакомые, знакомые, даже соседи. Помню много чего, но очень ярко помню последние дни, когда люди лежали на улицах и слышались их стоны и крики. Всего пару недель спустя все затихло.
Жара бесконечных засушливых месяцев спалила воспоминания о прошлой жизни, но мне удается мысленно возвращаться в то время, когда я хоть что-то мог сделать для людей. Аптеки все распахнули двери, какое-то время по ним шуровали воры, но их очень скоро не стало. Бинты, вата, мази – я все выгребал щедро, с увлечением, лишь бы помочь раненым. Иногда сами больные подсказывали, какие им нужны лекарства, давали пустые коробочки из-под пузырьков, и я искал в аптеке точно такие же.
Так был счастлив, что могу принести гору нужных лекарств, шутка ли, когда все лежат пластом, я один на ногах. Меня только попроси, и я мигом принесу все, что нужно. Жаль только, что моя добыча людям не очень-то помогала. Каждый новый день готовил мне встречу с затихшими на веки телами. А через две недели мне уже некого стало навещать.
Улица та же самая, но такая безмолвная. Я давно к ней привык – такой тихой. Стоят дома, краска на окнах почти еще и не облупилась, но во всем сквозит запустение и неухоженность.
Никого нет, люди исчезли. На земле еще попадаются останки тел, но ни одного живого.
В свое время сильно поработали собаки и птицы. В прочем не везде одинаково усердно, некоторые районы им чем-то не понравились и останков там и сейчас много.
Собаки, кошки, птицы – прежние наши братья меньшие меняются на глазах, сильно искажается их вид. Плодятся невероятно быстро. Потомство их очень разнообразно, в одном помете бывают и почти нормальные животные, и абсолютные уродцы. Мрут они, перерождаясь, очень быстро. Чего уже не скажешь о людях. О них нечего больше сказать. Они все ушли и все оставили – то ли мне, то ли просто так. Осталось очень много, почти везде и почти все.
Не осталось электричества и воды в трубах, если когда-нибудь ударят морозы, отопление никто не включит.
Готовлю себе на газовой плите. Я нашел склад газовых баллонов. Служба газа, там было полно пустых баллонов, но и немало полных. Склад сильно пострадал от урагана, и солнце теперь легко пробирается сквозь разломы в хранилище. Вот потому я одним расчудесным днем перевез полсотни баллонов по разным темным подвалам. И вряд ли кто-нибудь меня в чем-то бы упрекнул, подвалы я подбирал подальше и от главного склада, и от своего дома, чтобы не было большого бабаха. Перевез на старой телеге. Я вошел в азарт от работы и раскатывал туда-сюда без устали. Но потом все же спросил себя: «Леша, может, уже и хватит?». По инерции все-таки перевез еще пять баллонов. В мирное время ничего такого я себе не позволял, наоборот даже, я свое был готов отдать, только попроси. Конечно, я – вор, но кто теперь меня осудит.
Теперь все иначе: то, что я взял у других, в чужих квартирах – помогает мне жить. И живу я праведно, никого не обижаю и не обманываю.
Меня радует моя коллекция нужных вещей, она помогает верить в лучшее, хорошее и доброе.
Я набрал по квартирам, но больше по библиотекам сотни книг и журналов на разные темы: о животных, о природе, смешные журналы. Восемнадцатую квартиру в своем подъезде я отвел под библиотеку. Туда же я натаскан гору видеокассет и один самый блестящий видеомагнитофон. Телевизор японский в той квартире был и раньше.
Конечно, тока нет, но как приятно иметь под боком, держать в руках, перекладывать с места на место замечательные киноистории. У меня есть и боевики, и мультики, и фантастика. Есть все, кроме тока в розетке. Но меня ничуть это не тяготит. Мне достаточно подержать в руках кассету, и тщательно прочесть все надписи на коробке, рассмотреть фотографии героев. Я заметил, что могу очень долго всматриваться в каждое фото, представляя, как этот кадр мог бы ожить, и что последовало бы дальше.
Три тысячи двести пятьдесят восемь штук, вот, сколько их у меня и все разные.
Какое-то время после того, как все умерли, но до того, как прошел тот невероятный ураган, я слушал магнитофон. Набрал кучу батареек и наслаждался музыкой. Только музыка и держала меня в то время наплаву. Много кассет я переслушал, и десятки батареек выработал. Батареек и кассет осталось еще немало в запасе, даже не распечатанных, но к тому времени я охладел к музыке. Я почувствовал вдруг, что хочу тишины. Слышать только завывание ветра, шелест листьев на деревьях, голоса птиц, стрекотание насекомых.
Как-то через неделю я включил, было, магнитофон снова, вечерком, после трудового дня, но не выдержал и десяти минут. Музыка показалась мне совершенно выдохшейся, ничего не обещающей и ни на что не вдохновляющей.
С тех пор, если мне хотелось музыки, я напевал сам – на разные голоса, тихо или громко, как хотел и сколько хотел, но в основном почему-то тихо, вроде как, чтобы никто не услышал.
Меня, наверно, правильно прозвали когда-то ТУ – ТУ, я, бывает, унесусь мысленно далеко-далеко и забываю, где я и чем занимался только что. Такой я по-прежнему. Я ведь отправился в магазин за покупками по случаю выхода из строя туфлей, а сам сижу на диване и мечтаю. Конечно, все дело в дожде.
Ох, как громыхало в небе! И не одну ночь. Я сначала с ужасом решил, что снова рвутся бомбы и вспарывают взрывами землю ракеты. Но на третью ночь увидел вспышки небесные по всему небосклону на западе и были они очень похожи на те, что всегда раньше предвещали крепкую летнюю грозу. Небо озарялось очень, похоже, но и немного иначе; так, как мерцает неоновая лампа не в состоянии загореться, так же, примерно, как бьется, шлепая крыльями по стеклу, мотылек. Придавлено, приглушенно – сначала и все звонче потом. Я к радости великой своей понял, что не взрывы это, а пусть и больные, не здоровые пока, но все равно предвестники обыкновенной грозы или может быть сильного ливня.
Я помню, как в невероятно жаркий день когда-то давно, еще до войны, я ушел далеко за город, в путешествие с рюкзаком. Зашел далеко, но уже возвращался. Фляжка опустела, я выпил всю воду по дороге.
Жара была невыносимая, я загорел весь, обливался потом, но дорога назад была еще долгой. И тогда я свернул к небольшому болотцу, из которого обычно пили воду коровы. По колено зашел в ту лужу, а глубже в ней и не было, зашел и упал, как был – прямо в одежде; шлепнулся в воду и затих на долгое время.
Вода была не прохладная, а совсем даже теплая, но она меня расслабила. Вроде и было воды всего по колено, но когда лег, ее стало по шею.
Только все это произошло очень давно.
Гром гремел несколько ночей подряд, но дождь не приходил. Ночью все кажется намного звонче. Гром гремит и появляется чувство, что есть некий порядок, какая-то беспредельная сила, которая вправе погрозить тебе, порычать или поругаться. Видишь воочию, что есть нечто, что может легко построить всех и вся, потому что оно безмерно сильнее.
Сегодня ночью и вчера вечером все было тихо, ни единого намека на ливень, не было намека даже на тучи. И все же дождь упал. Старые приметы больше не срабатывают, и следует, видимо, запасаться новыми.
Первая новая примета – хорошая: пройдет дождь и появится крепкая надежда, что все возвращается в прежнее русло, жизнь пробует налаживаться. И может стать такой, какой была раньше, я хочу сказать – наполненной людьми.
Давно, много дней и даже месяцев назад утро я начинал с того, что кормил курочек. У тети Клавы из соседней квартиры, напротив нашей, был гараж. Вернее, гаражом он был раньше, когда дядя Сережа, муж тети Клавы, был и живой и в силах еще водить мотоцикл, то есть, ездил на нем по своим делам.
