Именно она, разумеется с согласия брата, пригласила Уэллса в январе 1914 года побывать в имении А. В. Тыркова в Новгородской губернии. Весьма вероятно, что в деревне Вергежа Уэллс соприкоснулся не только с жизнью русского крестьянства, но и с какими-то идеями Народной воли, и это могло наложить определенный отпечаток на его последующие русские впечатления.

Во второй раз Герберт Уаллс приехал в Россию ранней осенью 1920 года.

Страна переживала тяжелые времена. Она напрягалась из последних сил, чтобы совладать с разрухой, не погибнуть голодной смертью, не замерзнуть от холода, чтобы отбиться от интервентов и белогвардейцев. Стране нужна была передышка, чтобы хоть немного прийти в себя. "Правда" в передовых статьях звала "На борьбу с голодом". Крупными буквами через полполосы печатался заголовок: "На пана и барона". Под этим заголовком помещались сводки с наиболее опасных фронтов польского и крымского. Информация о военных действиях на других фронтах шла под рубрикой "Оборона Советской России". Экономическая жизнь страны, напряженная до предела, тоже была своего рода фронтом. Газеты так и называли ее - "Бескровный фронт". Слово "фронт" встречалось почти в каждом газетном заголовке. Существовали военные фронты, "бескровный фронт", "продовольственный фронт", "трудовой фронт", "мировой пролетарский фронт". Названия эти отнюдь не были свидетельством журналистского пристрастия к броской фразе. Тут действительно шла борьба не на жизнь, а на смерть.

По городам и деревням России шел сбор одежды для Красной Армии. Близилась зима - армия была раздета. На субботниках, воскресниках и средниках заготовляли дрова. В газетах регулярно появлялись объявления, указывающие номера купонов, по которым население могло получить соль, селедку, нитки и спички. Это было все, что получало население, кроме голодного хлебного пайка да ордеров на починку обуви.

Приглашение посетить Россию было передано Уэллсу через советскую торговую делегацию в Лондоне. Сейчас трудно установить, было ли это приглашение следствием просьбы самого писателя или результатом инициативы Горького. Не исключена возможность, что мысль пригласить Уэллса, с тем чтобы он впоследствии информировал английскую и мировую общественность о положении России, была высказана Владимиром Ильичем Лениным.

Получив приглашение, Уэллс тотчас согласился. Он живо интересовался положением России. Это неудивительно. Писатель был глубоко убежден, что старый капиталистический мир, с его бесплановым, дезорганизованным хозяйством и противоестественным, с точки зрения Уэллса, общественно-политическим устройством, обречен на гибели.

В своих очерках о России он писал впоследствии:

"...самое важное - угрожающее и тревожное - состоит в том, что рухнула социальная и экономическая система, подобная нашей и неразрывно с ней связанная".

Уэллса занимали, в первую очередь, два обстоятельства: причина гигантского краха и, главное, характер новой общественной структуры, рождавшейся на развалинах Российской империи. Позднее, в беседе с советским послом в Англии И. М. Майским, Уэллс рассказывал: "...после большевистской революции мне стало казаться, что именно в России возникает кусок того планового общества, о котором я мечтал. Меня тоже очень интересовала партия, созданная Лениным".

Газетные сообщения и многочисленные памфлеты, к которым, несомненно, обращался Уэллс, не могли дать ему ясного представления о русских событиях. Крупицы истины терялись в потоке дезинформации. На одно правдивое сообщение приходились десятки ложных, на одну честную книжку - десятки клеветнических. Отличить истину от вымысла было невероятно трудно и в то же время - страшно важно. Вот почему Уэллс ухватился за предложение, сделанное ему Л. Б. Красиным, и при первой же возможности сам отправился в Советскую Россию - в Петроград и Москву.

Новый русский опыт Уэллса начался от самой русско-эстонской границы, которую поезд пересек у Ямбурга. Уэллс дважды пересекал русскую границу в 1914 году. Он хорошо помнил грозных жандармов, под взглядом которых даже не повинные ни в чем люди чувствовали себя преступниками, дотошных таможенных чиновников, строгие шлагбаумы. Теперь ничего этого не было. Граница только что установилась. Пограничных войск и таможни не существовало. Охрану пограничных пунктов несли небольшие красноармейские наряду во главе с младшими командирами.

В Ямбурге поезд застрял: то ли дров на паровозе не было, то ли путь оказался неисправен. Уэллс вышел на платформу, и тотчас вокруг него столпились красноармейцы. Им интересно было посмотреть на живого английского писателя. Они пытались завязать с ним разговор, нещадно коверкая русский язык в надежде, что так иностранцу будет понятнее. Уэллс что-то отвечал по-английски. Бог ведает каким способом, но им удалось понять друг друга.

Было одиннадцать часов утра. Уэллс с его английской привычкой к регулярному питанию начал проявлять признаки беспокойства. Он стал настойчиво расспрашивать сопровождающих относительно завтрака. Сопровождающие чувствовали себя неловко: какой там завтрак! Шел двадцатый год, выдавали по осьмушке хлеба на человека, да и то не всем и не каждый день. Начальник пограничного наряда младший командир Борискин поинтересовался, в чем дело. Ему объяснили. Была напряженная тишина. Потом красноармейцы дружно расхохотались. Их смех долго еще стоял в ушах Уэллса, который никак не мог понять, что необычного и странного может заключаться в желании человека позавтракать. Потом понял. Понял, что страна голодает.

Собственно говоря, он знал об этом, слышал. Но то было абстрактное, отвлеченное знание. Теперь он столкнулся с этим на практике. Правда, он долго не мог понять, отчего красноармейцы смеялись.

- Было бы естественно, если бы они нахмурились, отвернулись, выругались. Но почему они смеялись? - спрашивал Уэллс.

Потом он понял и это.

Между тем, Борискин отнесся к сложившейся ситуации с полной серьезностью.

- А как же, - сказал он. - Писателю обязательно надо закусить. Он же в гости приехал. Сейчас мы это наладим.