– Я не знаю, чем могу помочь. Мы не очень часто общались, – сказал Эрл. Он смотрел прямо перед собой покрасневшими стеклянными глазами, то ли от дыма, то ли от скорби, либо и того, и другого.

– Даже живя так близко от нее? – спросил Берд.

– Здесь все близко, – пожал плечами Эрл. – Весь город умещается в милю от одного конца до другого. Лиззи держалась особняком. Она всегда такой была, даже когда мы жили под одной крышей.

– На свалке? – Берд проехал мимо по дороге в участок, просто чтобы поглядеть на обугленные останки трейлера, где росла жертва. – Должно быть, это было тяжело. Тесное помещение. Даже для двоих.

– У нее была своя комната. Я пытался… – Эрл молчал так долго, что Берду начало казаться, будто это было все предложение: «Я пытался». Но старик кашлянул, вытащил из кармана носовой платок, сплюнул в него густой комок коричневой слизи. – Я пытался дать ей личное пространство, – сказал он.

Большой палец Эрла прошелся по пятну сажи. Оттирая его.

– Уже выяснилось, как начался пожар? – Берд вгляделся в него.

– Не слышал. Может быть что угодно, – пожал плечами Эрл.

– Полагаю, у вас есть страховка. – Он попытался звучать непринужденно, но плечи мужчины все равно напряглись.

– Ага.

Берд не настаивал; пожар был странным совпадением, но это не его расследование. И в любом случае, Эрл Уэллетт большую часть ночи проспал мертвым сном за рулем своего фургона на парковке «Стренглерс», что, видимо, было его еженедельной привычкой. Полдюжины людей видели его – или слышали его храп – поэтому Эрл был официально снят с крючка подозрений за поджог или убийство. Несколько секунд мужчины просидели в тишине. Берд обдумывал следующий вопрос, когда Эрл Уэллетт внезапно повернулся и уставился прямо на него. Глаза старика имели странный голубой оттенок, как старые джинсы, почти обесцвеченные годами нóски.

– Меня спрашивали, к какому стоматологу она ходила, – сказал Эрл.

– Стоматолог, – повторил Берд, а затем покачал головой, когда осознал значение этого. Черт. – А, это для опознания. Они вам не сказали?

Взгляд Эрла оставался твердым, непонимающим, но не менее пронизывающим.

«Твою мать», – подумал Берд.

– Полиция опознала вашу дочь на месте преступления по особой примете на ее, эм, грудной клетке. – Берд увидел, как голубые глаза сузились, жесткие брови сошлись на переносице. – Мне жаль, мистер Уэллетт, нет способа хорошо это донести. Вашу дочь застрелили. Ее лицо сильно повреждено.

Некоторые мужчины в этот момент сломались бы. Берд был благодарен, что Эрл Уэллетт этого не сделал. Вместо этого старик выудил сигарету из мятой пачки и закурил, игнорируя расклеенные знаки «Не курить» и седовласую секретаршу, обернувшуюся и смерившую его гневным взглядом, как только учуяла запах табака.

– Нам пригодились бы медицинские записи, – сказал Берд. – Любые. От стоматолога или… вы знаете, у какого доктора наблюдалась ваша дочь?

– Не сказал бы. Она ходила к доку Чалонеру из-за того случая десять лет назад. – Он помолчал. – Вы об этом наверняка слышали.

Берд слышал. Он кивнул, Эрл тоже.

– Но Чалонер умер. Может, года четыре назад. Некому было его заменить, поэтому люди начали ездить в клинику в Хантсвилл, если вообще ездили.

Берд нацарапал себе заметку, пока Эрл глубоко затягивался сигаретой. Теперь он смотрел вдаль, сжимая зубы. Он кашлянул.

– Вы сказали, особая примета.

– Родинка, – кивнул Берд. – Я полагаю…

Эрл прервал его, коротко кивнув:

– Она у нее с детства. Нам говорили, ее можно удалить лазером, но на это не было денег.

– Я понимаю. Сэр, я знаю, вам сейчас тяжело, но как родственник… я хочу сказать, если бы я показал вам фотографию родинки, вы бы ее узнали?

Эрл снова кивнул, выдыхая односложный ответ с облаком дыма:

– Ага.

Десять минут спустя Берд заглушил двигатель «Крузера» и взглянул в зеркало заднего вида, пробежав рукой по волосам. Они были более расстрепанными, чем ему хотелось бы – далеко от незамысловатых коротких стрижек, которые он делал сам во времена, когда начал работать, но чем длиннее они становились, тем легче было заметить седину, появившуюся на висках, и поэтому он отложил ножницы и позволил волосам отрастать. Это придавало ему зрелости, серьезности. Неплохая вещь для полицейского, особенно в такой день. Хотя если бы он хотел подстричься, он как раз был в нужном месте.

Здание перед ним было трейлером, необычно выкрашенным и с тканевым навесом над дверью. Ярко-фиолетовым, такого же оттенка, как нарисованная от руки вывеска, стоящая у дороги. Краска была свежей и чистой. Однако потрескавшаяся и усеянная выбоинами парковка таковой не была, что соответствовало наблюдениям Берда о Коппер Фолз в целом: люди старались и летние туристы помогали, но даже сезонный приток людей не мог остановить затяжную смерть городка от запущенности. Дороги разваливались, витрины магазинов закрывались и пылились, фермерские домики в викторианском стиле пустовали у границ невозделанных полей, а их стены начинали оседать под весом ежегодного снега. Туши сбитых машинами оленей разлагались у окружного шоссе, потому что больше не хватало бюджета на минимальную зарплату парня, чьей работой было выезжать на своем пикапе и лопатой соскребать их с дороги.

Каждый год население Коппер Фолз понемногу уменьшалось, потому что люди сдавались, теряли надежду и сбегали на юг в поисках более легкой жизни – или не делали этого и умирали на своем месте. Берд взглянул на цифры. Даже до того, как Лиззи Уэллетт снесли пулей лицо в доме у озера Коппербрук, продолжительность жизни в этом сельском округе была ниже среднего по необычным причинам. Несчастные случаи. Самоубийства. Наркотики.

Он вышел из машины и взобрался по ступенькам под навесом, дверь заскрипела, когда он ее толкнул. Свалка все еще горела, воздух до сих пор был слегка едким, даже здесь, на краю городка. Запахи внутри трейлера – шампунь, перекись, что-то отдаленно, химически грейпфрутовое – были приятными в сравнении.

Внутри оказался только один человек – брюнетка с крупной челюстью и телефоном в руке. Она взглянула на него, а потом снова уставилась на экран.

– Дженнифер Веллстуд? – спросил Берд, уже зная ответ. Брюнетка кивнула.

– Шериф сказал, что вы зайдете. Сколько это займет? Ко мне скоро придет клиентка.

– Когда?

– Через час? – пожала плечами она.

– Этого хватит. У меня просто есть несколько вопросов. Меня зовут…

– Да, знаю. – Она вздохнула, глядя в телефон, и отложила его. – Я не понимаю, чем могу помочь. Я едва знала Лиззи.

– Интересно, все говорят, что вы были ее ближайшей подругой, – сказал Берд.

– Если это правда, то это очень печально, – сказала она, глядя себе под ноги. Затем она покачала головой. – Дерьмо. Наверное, это правда.

– Вы должны понимать, – сказала Дженнифер, – что с Лиззи было непросто. Да, народ хреново к ней относился. И к ее отцу. Эрл Уэллетт приехал в город молодым парнем, чтобы работать на лесопилке, женился на местной девушке и перенял управление свалкой ее отца всего лет за десять – а это, по мнению некоторых фанатиков, значило, что ему категорически нельзя доверять. Не имело значения, что это было лет сорок назад; не важно, сколько ты здесь живешь и сколько корней пускаешь, они все равно недостаточно глубокие, чтобы впечатлить семьи, прожившие здесь пять поколений. А твои дети…

– Знаете эту поговорку? «Если кошка рожает в духовке, это не значит, что котята получаются печеньем», – продолжила Дженнифер, криво улыбаясь.

– Да, слышал, – кивнул Берд.

– Тогда вы знаете, как все было. Не имело значения, что Лиззи родилась здесь. Она все еще была чужой в глазах тех, кто придавал этому значение. – И из нее получился хороший козел отпущения, – продолжила Дженнифер. – Не только из-за ее отца или той мусорной кучи, где они жили, и не потому, что Эрл Уэллетт иногда охотился на белок, чтобы приготовить жаркое – может, это было нормально там, откуда он, но здесь людям такое не нравилось, а он даже не соизволил сделать вид, что ему стыдно. Дело было в самой Лиззи. Эрл не противился неприязни местных, но Лиззи отвечала тем же. Так и продолжалось, пока никто не помнил ничего, кроме презрения, пока люди не возненавидели ее – намного, намного сильнее, чем ненавидели ее папочку. Между ними это текло, как темная и глубокая река. Непреодолимая.