– Объясните, пожалуйста, что написано на этой открытке, Элис. «Цветок на машине». Это о чем?

Я коротко выдыхаю, вновь представляя ту картину. Пион на ветровом стекле. И почему я сразу не заподозрила?

– Когда я прочитала послание на открытке – касательно цветка, то сразу поняла, что это был он. В смысле тогда, в первый раз. Около месяца назад. Это тоже была среда. Я только что проверила дату в телефоне. В тот день я находилась в Лондоне, в головном офисе жилищной ассоциации, работая над той историей. Снос комплекса «Мейпл-Филд-хаус» и возведение на его месте новой застройки.

– Да, я об этом читала. Хороший итог.

– Я написала серию статей об этом доме и освещала кампанию по его сносу, которую организовали сами жильцы, причем на всех этапах. В общем, я поехала в Лондон, чтобы взять интервью о роли жилищных ассоциаций в решении проблемы социального жилья, когда местные советы не имеют достаточно средств, чтобы в него вложиться. Из Плимута я добиралась поездом, а свою машину оставила на парковке у вокзала. Когда вернулась на парковку – было уже довольно поздно, потому что я дописывала статью прямо на Паддингтонском вокзале, оттуда же и отправляла, – на лобовом стекле лежал цветок и визитная карточка. Не буду вас обманывать – уже тогда я здорово испугалась. Дело в том, что пион – любимый цветок моей мамы. – Я чувствую, как у меня дрожит голос, и делаю вид, будто прокашливаюсь, в надежде, что собеседница не заметит моего состояния. – Но карточка оказалась от флориста. Что-то вроде рекламной листовки, такие часто оставляют на машинах. Я подумала, что это презент, умный маркетинговый ход. А выбор цветка – случайность.

– А что было написано в визитке? Вы ее сохранили?

– Нет. К сожалению, выбросила. Моя машина стояла крайней в ряду на парковке. И я почему-то решила, что на все автомобили положили такой подарок. Пион я забрала домой и поставила в воду, а визитку выбросила.

– Пожалуйста, Элис, вспомните, что там было написано. Было ли там имя? Закройте глаза, иногда это помогает сосредоточиться. Представьте, что вы сидите в машине и держите в руках эту карточку.

Мне становится неловко, но инспектор Сандерс смотрит на меня так, словно ждет немедленных действий. Я закрываю глаза и – о чудо – сразу кое-что вспоминаю. Визитка имела розовую окантовку. Резную, похожую на кружево. Но сама визитка была матовая. Из тонкого картона, явно сделанная вручную, не очень профессионально.

– Это была дешевая визитка из тех, которые люди заказывают онлайн или сами распечатывают на принтере. У нее была такая розовая кайма, а имя… – Я зажмуриваюсь еще крепче, и постепенно передо мной словно проступает надпись. – Черт возьми…

– В чем дело?

Я открываю глаза, потрясенная тем, что вижу это так отчетливо.

– «Мудрость среды. Пусть за тебя говорят цветы». Вот что там было сказано. Похоже на хештег в «Твиттере»: #МудростьСреды[2]. Я тогда решила, что это название цветочного магазина. Но, похоже, я ошиблась, верно? О господи… это и было начало. – Я слышу, как меняется мой голос, чувствую, как по телу проходит дрожь.

Инспектор Сандерс подается вперед:

– Очень хорошо. Постарайтесь не волноваться, Элис. С вашей мамой все в порядке, мы тоже связались с домом престарелых. Но нам надо понять, почему этот человек вообще ее упоминает. Мы вам поможем. Это ужасная история. Неудивительно, что вы расстроены. Но сейчас очень важно вспомнить все, фрагмент за фрагментом, ведь из этих фрагментов складывается целостная картина. Чем больше фактов, которые мы сможем проверить, тем выше шанс уцепиться за какую-то ниточку. Эта визитка, к примеру. Или выбор цветов – почему именно пион, и в тот раз, и сегодня? Почему это так важно? И кто еще мог знать, что это любимые цветы вашей мамы?

Я отвожу взгляд в сторону и морщу лоб, глядя на три солидные пачки нашей газеты на соседнем столике.

– Да это не секрет. В нашей семье все об этом знают. – Я вдруг понимаю, что мне сложно говорить о маме в таком контексте, – я словно нарочно втягиваю ее в это дело. Я вспоминаю кислородный баллон у ее кровати, тяжелое дыхание…

– Кажется, я многим об этом рассказывала. – Слишком многим, как я теперь понимаю. – Господи, мне кажется, я даже в газетной колонке об этом писала. Дело в том, что мы по очереди ведем личную колонку.

– Понятно. Значит, мне нужно будет на нее взглянуть. Вы можете сделать для меня подборку ваших статей в личной колонке за последние полгода?

– Разумеется.

Инспектор Сандерс – я даже мысленно не могу заставить себя называть ее Мелани – расспрашивает о лампочке, пытаясь понять, почему я думаю, что этот тип побывал в моем доме. Я знаю, это трудно объяснить. И, кстати, об этом я тоже писала в чертовой личной колонке.

Но я не могу говорить об этом без подготовки, мне надо сначала разобраться во всем самой, и я прошу разрешения выпить сладкого чая, сделав вид, будто неважно себя чувствую.

Пока мы ждем, когда из кафе принесут напитки, я прихожу к мысли, что вся эта история, скорее всего, связана с делом об изнасилованиях. И тот первый случай, и лампочка. И тут мне действительно становится дурно.

Вообще-то судебное разбирательство освещал Адам, наш криминальный корреспондент, но мы часто обсуждали подробности в редакции, и меня это до смерти напугало. Насильник объявился прямо по соседству с нашим участком, месяцев шесть-восемь тому назад, и действовал по одной схеме. Четыре случая в Южном Девоне, и все как под копирку. Он выбирал в качестве жертвы какую-нибудь одинокую женщину и начинал следить за ней, чтобы выяснить, во сколько она уходит на работу, во сколько возвращается, ну и так далее. После чего заранее пробирался в дом и поджидал жертву. Причем дело было зимой, когда рано темнело. Забравшись в дом, он выкручивал ближайшую лампочку – в прихожей или в гостиной. Жертва входила в дом, щелкала выключателем – темнота. Решив, что лампочка просто перегорела, женщина, ничего не подозревая, делала шаг во тьму. Тут-то он на нее и набрасывался. Насильник в маске.

Его, разумеется, отловили и посадили. Но меня так взбудоражило это жуткое дело, что некоторое время я даже носила с собой фонарик – иногда в сумке, а иногда прямо в кармане. Я пребывала в страхе довольно долго: каждый раз, возвращаясь домой в сумерках, я чувствовала, как колотится сердце. И однажды написала об этом в своей колонке.

Теперь-то я понимаю, какого дурака сваляла. Зачем надо было выставлять напоказ свои страхи? Писать в местной газете о том, чего я боюсь? А ведь газета выходит не только на бумаге, но и онлайн. За каким, спрашивается, хреном мне это понадобилось? Почему мы, люди пера, спешим вывернуть душу наизнанку перед публикой?

И я снова задумываюсь о себе и о своей излюбленной теме – одержимость понятиями трусости и отважности. О чем бы я ни завела разговор, рано или поздно все сводится именно к этому. И моя колонка на самом деле об одном – я постоянно ищу ответ на вопрос: если я чего-то боюсь, означает ли это, что я трусиха, или это чисто ситуативная, нормальная для человека реакция? Помню, однажды я даже цитировала Нельсона Манделу. Тоже, наверное, претенциозно с моей стороны. «Смелость – это не отсутствие страха…» Я много раз писала о том, что прежние поколения имели шанс проявить свой характер на войне. Но большинство из нас живут, не имея возможности испытать себя. Какие мы на самом деле? Смелые? Или трусливые? Как мы себя проявим, когда наступит решающий момент?

Приносят чай. Я делаю пару глотков, после чего рассказываю инспектору Сандерс и про насильника, и про свою колонку, и про то, как три недели назад, тоже в среду, я вернулась домой и обнаружила, что в прихожей перегорела лампочка. Причем расположена она очень неудобно, на потолке в тамбуре высотой в два этажа – очень странная конструкция. Так что заменить лампочку самостоятельно не было никакой возможности. Проводка там вполне современная, светильник тоже – плафон из дымчатого стекла. Но поскольку я не могла забраться на такую высоту и выяснить, в чем дело, то просто решила, что лампочка перегорела.