Я ожидала, что брат Маркс тут же познакомит меня с другими жрецами и отведёт во внутренние комнаты, скрытые от глаз посетителей, и доступные только служителям. Однако, этого не произошло.

И верховный священник решил показать мне прелести храма со стороны простого обывателя.

— Прекрасное разнообразие в занятиях. Особенно вместо того, чтобы писать конспекты, скручивать свечи и высушивать травы для благовоний. Но почему мы здесь? — не выдержала я.

— Что бы вы наконец сами поняли, Лиссанна, кто вы такая.

— И кто же? — я не уловила его мысль.

— Вы- жрица. Видите, все эти великолепия? Все эти картины, фонтаны и скульптуры? Чувствуете эту пронизывающую атмосферу? Смотрите на лица прихожан? Это все ваше. И это величие, и эта сила, и эта надежда. Но вы отчего-то ведете себя как самозванка и с куда большим удовольствием играете в сваху. Да к может вы скажите мне, отчего так?

— Потому что это — правда.

Я не осмелилась врать в храме богини истины.

— Я не уверовала в мощь Александрии. Вернее, я знаю о ней, видела своими глазами. Однажды я отказалась выполнять прошение, кинутое в святой источник. Человек молил об истине. Хотел, чтобы я раскрыла правду о том, что случилось с его сестрой. Но он навязал мне свою волю, не дождавшись моего ответа. Я была так раздосадована этим, что пыталась избавиться от его прошения и подношений. И этим я разгневала водную деву. Она явилась мне и отчитала, как непослушного ребенка, а затем наслала жуткую непогоду. Реки и озера в моих владениях вышли из берегов, а остатки урожая погибли. Я едва добралась сюда по размытой дороге! Это продолжалось вплоть до того момента, пока я не согласилась выполнить задачу. Но уверена, в случае провала, ее гнев возрастет стократно.

— И как успехи? — с интересом спросил брат Маркс.

— Пока все руки не доходили…

Он усмехнулся, как-то по-доброму и в то же время с легким укором. Словно, ничего другого от меня и не ждал.

— Скажите, Александрия одаривала вас, открывая вам истину о тайнах против вас?

— Да, трижды.

— Трижды за полгода? Впечатляет!

— Потому что богиня так сильно меня любит …

— Нет… скорее от того, как вас не любят остальные.

Я едва сдержала смешок.

— Дело скорее в том, как часто люди пользовались моим простодушием и доверчивостью.

— О! — протянул жрец, — это многое объясняет.

Мы немного помолчали, сделав еще один круг по главной зале святилища, а затем брат Маркс продолжил.

— Ваша проблема в том, что вы не видите самого главного. Вероятно, из-за пережитого вами опыта. Но, это отнюдь не оправдывает вашу невнимательность.

— В чем же? — недовольно спросила я.

— Начнем хотя бы с того, что Александрия с вами общалась. Это великая богиня, у нее есть и другие дела кроме вас, не находите? Даже если она вас отчитала. Строгий родитель хуже безразличного.

Я не спорила. В моем распоряжении были лишь те родители, которые с поразительной ловкостью сочетали оба эти качества.

— Вы можете не верить людям, Лиссанна, но кому же верить тогда, если не богине правды? Не обрекайте себя на такое несчастье, как вечное ожидание беды. Ведь найдутся и те, кто заслуживает, чтобы вы в них поверили. Вам не удастся вечно избегать боли, тем самым вы лишь себя на нее обречете.

Что ж, может в его словах и было зерно здравого смысла, но я прекрасно понимала, что говорить легче, чем делать.

— Ну и последнее… Лиссанна, я хочу, чтобы вы взглянули на прихожан. Понаблюдайте за ними. Что вы видите в их поведении, лицах, взгляде?

Я молча обвела глазами всех находящихся в храме. Кто-то из них усердно молился, кто-то строчил свои прошения на клочках бумаги, кто-то просто восторженно глазел по сторонам. Они были разными: молодыми и старыми, бедными и богатыми, восхитительными и жалкими одновременно. Но было и кое-что, что их объединяло.

— Скорбь, отчаяние и надежда на светлое будущее, — ответила я, — они вызывают сочувствие. Хочется, чтобы у них все было хорошо.

— Верно. А теперь скажите, есть ли у них что-то общее с тем, кто вынудил вас принять его молитву? Не из злого умысла, а от…

— Отчаяния, — закончила я, вспоминая изнеможённое лицо Мидеуса, полное отрешенности и обреченности.

Я вспомнила, каким странным он был и как странно вел себя последние дни. Как тяжело ему дался рассказ о своей сестре и какой горячей была его ладонь, когда я сжала ее, обещая, что подумаю о его просьбе.

В конце концов, мне и самой была небезразлична судьба герцогини Толлаской. Учитывая, что за мной должок, меньшее, что я могла- это попытаться.

Я почувствовала себя поистине скверной и мелочной в этот момент. Никакого достоинства жрицы.

— Вам хочется, чтобы у этих молящихся было все хорошо. А ведь это действительно в ваших руках. Главное, поверить в свою значимость.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— И что же мне сделать? — спросила я, поняв, что окончательно запуталась в своих мыслях и чувствах.

— Для начала, поверьте в свои силы и используйте их. Я ни разу не видел, чтобы вы применяли печати.

— Я пользуюсь ими для выполнения прошений.

— А в обычной жизни? Это ведь значительно могло бы ее облегчить. Подогреть воду в ванной, заморозить пару кубиков льда, для напитка, вызвать ливень в тот день, когда вам никуда не хочется идти, и вам очень нужна уважительная причина…

— Но разве это …достойное поведение?

— Нет никаких правил, запрещающих личную выгоду из служения. Если дары водной девы не делают вашу жизнь лучше, то как вы осчастливите кого-то еще? — голосом, полным энтузиазма произнес жрец, — Тем более… может наши божества и великие, но далеко не святые. К чему же тогда рядиться в святость нам? Вам дарована сила, и не важно по каким причинам, теперь она ваша. Да к берите же ее! Снимите с себя маску жрицы, хотя бы ради богини истины. Будьте, а не кажитесь.

Что ж, мотивационные речи- явно были коньком брата Маркса. И так хотелось их слушать, и верить в них. Особенно, когда они произнесены таким красивым и обаятельным мужчиной.

Вернулись мы обратно во дворец затемно. В крыле, где проживала я и несколько женихов, царила суета. Все подготавливались к переезду в не столь комфортные новые апартаменты. Но каждый из мужчин пытался урвать для себя кусочек благ и тайно пронести с собой.

Воспользовавшись этой суматохой, я скользнула в комнату Мидеуса.

— Толлас, хорошо, что ты здесь, нам надо…

— С каких пор ты врываешься без стука? — возмущенно произнес лорд, поднимаясь со стула, и запахнулся поплотнее в тяжелый халат из алого атласа.

Явно не «его» цвет. Мидей всегда носил бронзовый или черный с золотом. И почему-то я была уверена, что к вечернему туалет он относиться так же щепетильно.

— Что значит с каких пор? — удивленно спросила я, пытаясь припомнить хоть раз, когда мы стучались друг к другу в комнаты…

Нет, решительно такого не помню! Обычно, Мидей сам проникал в мои покои тайком, заставая меня в самые неподходящие моменты.

— А если бы я был не один?

— А с кем? Ты жених принцессы, забыл? Даже если фиктивный, не думаю, что ты настолько безрассуден. К тому же, я теперь королевская сводница, и могу заявляться в любой момент. Так у нас все устроено. И ты сам все это придумал.

— Ну а если бы я был в неглиже? Или и вовсе нагой?

Я удивленно вскинула бровь.

Нет, он что издевается?! Это именно я неоднократно просила его о соблюдении личных границ. Мою просьбу с поразительным рвением игнорировали.

А теперь, когда я уже смирилась, поняв, что Мидея не вводят в стыдливый трепет ни женские пеньюары, ни то, что под ними скрыто (во всяком случае у меня), он начинает играть в благочестивого лорда?

— С каких пор тебя это так волнует? Что-то не припомню, чтобы ты возмущался или смущенно опускал глаза, когда неоднократно заявлялся ко мне, в то время как я сама была в неглиже.

— Ах вот значит, как?! — он нахмурился и обиженно надул губы.