– Давай.

Дежурный запустил компьютер, на мониторе высветилась загрузка.

– Думаешь, успеют зарубиться в мои оставшиеся две недели?

– Черт его знает. – Повислый задумался. – Все к этому идет.

– А вдруг кто-нибудь из них того?

После загрузки дело оставалось за малым: попасть курсором на программу видеонаблюдения. Но картинка в глазах разбегалась.

– Что – «того»?

– Поляжет нахрен?

– О! Ну, в таком случае навесим срок.

– Но и на нас ответственность ляжет, – Дежурный повернулся и пристально вгляделся в лицо тюремщика. Теперь и оно расплывалось. – По протоколу мы не должны помещать психологически несовместимых в одну камеру, понимаешь?

– Да фиолетово, отмажемся! Навесим все на заключенного, как на особо буйного и невменяемого. Будто не знаешь, как все делается.

«Знаю, но отчетность себе портить не хочу в последние две недели»

После нескольких попыток удалось кликнуть нужный столбец. На мониторе высветилась трансляция камеры Штрафного Изолятора.

– Цыганенок! Матерь Божья!.. – челюсть Повислого отвисла от увиденного на экране.

Стаканы звонко опрокинулись, когда Дежурный с Повислым выпрыгнули из-за стола.

Глава 14

На дворе стоял тот классический осенний полумрак, по которому нельзя определить время и разобраться, утро сейчас или близится вечер. Понятно было одно: в данную минуту самая светлая часть дня. Ярче уже не будет. Коридор из каменных и бетонных блоков сам по себе казался мрачной постройкой, а этот бледный свет делал его еще более убогим. Если дождь когда-нибудь прекратится и солнце вновь поднимется над горизонтом, то вряд ли эти стены несколько преобразятся.

Он зевнул так сильно, что пасть себе чуть не разорвал. Как же спать хочется! Из-за погоды постоянно клонит в сон, но, сколько бы он ни отдыхал, все равно не восстанавливается. Тем более, он только что глаза продрал. Виделись какие-то ужасы, словно у него пропал пушистый рыжий хвост, и вместо своей уверенной походки ему приходилось бродить на двух лапах, по-человечьи. Он разговаривал на чужом языке, но никто не понимал слов. Люди смеялись над его цветом шерсти. «Рыжий, рыжий!»

Вот приснится какая-нибудь гадость – и все настроение к чертям собачьим летит! Он тряхнул мордой. В животе заурчало. Это голос голода, мяса хочется. Может, прогуляться до кухни, поводить носом, глядишь, угостят чем? Нет, опять сапогом под хвост ударят. Надоело! Повара дают обед в разное время, когда им удобно, а то, что ему нужно питаться чаще, чем раз в день, им все равно. Его организм растет, требует пищи. Он желает есть, как только возникнет желание, а не по расписанию.

Он, конечно, не сидит взаперти, как некоторые люди, но чувствует себя не менее свободно. Никакой жизни здесь нет. С виду может показаться, что он лоботрясничает – но нет. Он несет караул. И в каком жутком месте! От подоконника идет холод, а по стеклу без остановки барабанят капли, и так сильно, что ему временами кажется, будто они вот-вот пробьют прозрачное ограждение и вода хлынет прямо на морду. Воду он терпеть не может. В жизни ничего не боится, кроме мерзкой влаги, которая делает из него медлительного и неповоротливого. Все сородичи этого боятся. Дождливый день срубил многих сторожил, и за нехваткой караульных поставили его, как самого молодого. Тоже, нашли щенка! Подрастет немного, задерет тут всех!

Внизу что-то мелькнуло. Серое пятно юркнуло и засело в тени снова. Пусть пятно скрылось с виду, но уши слышат чье-то присутствие. Где же оно? Его глазам потребовалась секунда, чтобы распознать уродку. Крыса, это крыса бежит! Люди боятся, вернее, кричат от омерзения, когда видят ее, но он испытывает к уродке только ненависть. Среди полной тишины раздавалось шуршание. Кровь вскипала, но нутро призывало к спокойствию. Ему нужно выждать еще мгновение, прежде чем прыгать. Он пригнулся, напряг лапы. Подождать, когда крыса выйдет на свет.

В нос ударил запах сухой травы. Мышь, понял он. Крысы пахнут помоями: сгнившими плодами, картоном, тряпками, а мыши – сеном. Первые облезлые, шерсть грубая, слипается от жира и торчит сосульками, к ним прикасаться неохота, не говоря уже, чтобы потреблять внутрь. А мыши ухаживают за своей шерсткой, расчесываются так тщательно, что подавиться нереально. Об этом рассказывали на лекции, в настоящей жизни он еще ни разу не пробовал.

Ни о чем не подозревая, мышь семенящей походкой вышла на свет, и он сиганул с подоконника, расправив лапы в воздухе, как рыжая летучая смерть. Уродка аж взвизгнула от страха. Опомнившись, ринулась вперед. Это и нужно. Он бежал наперерез.

На расстоянии двух прыжков она поняла, что бежит в ловушку и проскочить не успеет ни при каких обстоятельствах. В черных как бусинки глазах мелькнула жажда жизни. Уродка на полном ходу выгнула спину и понеслась дугой. Будет метаться по кругу, учили на лекции. Такими легкими маневрами его не проведешь. Чтобы не занесло на повороте, он выпустил когти. Помимо писка, теперь слышался скрежет когтей по камню. Дистанция сокращалась благодаря его тонким, но жилистым лапам. Никуда ты не уйдешь, передал он ей мысленно, я уже у тебя за спиной. Уродка. У тебя слишком мало места для маневров. Хвост, тонкий, серый, маячил перед носом, и он цапнул его клыками. Заверещав от боли, мышь брыкнулась, но он держал ее крепко. Чувствуя дыхание смерти за спиной, она предприняла отчаянную попытку оцарапать его коготочками, но он огрел по голове, и весь забег закончился. Уродка потеряла сознание.

Разжав челюсти, он тронул мышь лапой. Придуряется, подумал он, и чтобы рассеять сомнения, вонзил ей в шею клыки. Теплая кровь брызнула в стороны. Мышь расслабилась, так и не издав предсмертного писка. Всего-то? А ему рассказывали, будто она изрекает не только самые грязные слова, но и проклинает всю родословную, прежде чем испустить дух.

Что ж, это его первый трофей. Он бы уродку сохранил на память, но попробовать мышиного мяса тоже хочется. Вкус крови разыграл аппетит.

Схватив за хвост, он оттащил мышь на линию света. С чего бы начать? С головы, брюха или лапок? Брюхо, как говорят, самая деликатесная часть. Слюни текли из пасти. Начну с хвоста, решил он, наконец.

Хвост у мыши был маленький, размером с червяка, хрустящий, без ярко выраженного вкуса, с прожилками – словом, что надо для разминки. Затем он отделил лапку, разгрызая клыками. Хруст косточек и хрящей приносил большое удовольствие, но передняя лапка была неподходящих размеров, чтобы распробовать мясо. А вот брюхо было в самый раз. Сладкое и сочное мясо, будто бы уже с бульоном, нежное, с теплой жировой прослойкой. Кровь текла по усам, и он слизал ее языком. Если бы он был голоднее, то съел бы внутренности тоже, но от них исходит не самый привлекательный запах. Пусть собаки доедают, если охота.

Перекусив, он залез назад на подоконник. Вот и обед подвернулся не по расписанию. Очищая кровь из-под когтей, он ощутил, какое блаженство жить в мире хищником. Он, в принципе, и человека загрызть может, если захочет. Но сперва ему предстоит подрасти, задрать некоторых сторожил, тем самым завоевать лидерство в стае, и тогда можно будет думать о великих свершениях. Армия хвостатых… он явится на кухню и заявит: «Ну что, собаки, кого вы там хвост пинали?»

Он почти задремал, как с левой стороны коридора хлопнула дверь. Ветер принес запах пота, железа и… и еще чего-то специфичного, но приятного. Раньше он не встречал такого аромата. Он еще принюхивался, когда в проходе показалось два человека. Первого с ключами в руках, усатого, он знал. «Повислый» – его человечье имя. А вот этого, что плетется в железе, видит впервые. Цепи белоснежной змеей оплетали руки и брякали под каждый его шаг. Одежда была залита черной краской. Кровь, с воодушевлением понял он, но кровь не свежая, трехдневной давности, прогорклая. Это именно от одежды исходит дурманящий дух. И пот трехдневный, человек не мылся три дня. Нюх никогда не поводит.