Он задумался, потом щёлкнул пальцами.

– Давай-ка сделаем так. Ты сейчас отдохни, перекуси, глотку промочи. Через час первый батальон нашего полка выступает к Кремлю – вот ты с ними и отправишься. В Кремле сейчас поместился Император со своей свитой и штабом, ну и Мюрат, надо полагать, тоже там. Доставишь свой пакет, а к вечеру, как заторы на улицах рассосутся, доберёшься и до нас. Куда тебе на ночь глядя, через чужой город, в одиночку, неприятностей на свою голову искать? Вон, когда мы сюда шли, видели русских с ружьями, которые прятались в палисадниках и за заборами. Ну, мы их догнали, отняли оружие, накостыляли хорошенько по шеям и прогнали прочь. Представь себе, у них у всех вместо кремней в замках был трут!

– Трут, говоришь? – лейтенант покачал головой. – Его кладут всегда, когда ружья новы и стоят в козлах. Значит, недавно были взято из арсенала и ими ещё не успели воспользоваться. А может, просто не знали, что с ними делать. Что ж, если эти русские все такие стрелки – мне, пожалуй, в городе опасаться нечего.

– При Бородино они стреляли недурно. – возразил сержант. – Да и здесь всякое случается. Я слышал, сегодня днём едва не подстрелили офицера из свиты короля неаполитанского – пуля пробила треуголку, а владельцу только поцарапала макушку. Так что не стоит рисковать, Жанно – переночуешь у нас, а с утра поедешь к своим.

Совет сержанта Бургоня оказался толковым. Д'Эрваль довольно легко добрался до Кремля, следуя за батальонной колонной Императорских гренадер. Прочие, не столь привилегированные части послушно расступались, давая дорогу солдатам в высоких медвежьих шапках, а если кто и протестовал против столь явной несправедливости – то ограничивались недовольным бурчанием и ядовитыми шутками, отпускаемыми вслед.

Проехав через распахнутые ворота большой башни (пропуска или пароля у него не спросили и даже не окликнули, хотя ворота и караулили полдюжины вольтижёров во главе с усатым краснолицым капралом), лейтенант оказался внутри крепости.

Здесь повсюду дымили костры, стояли пушки и обозные фургоны, бегали люди с охапками дров, соломы и вёдрами воды, фыркали у коновязей лошади. Потратив полчаса, на поиски, лейтенант выяснил, что Монбрёна в Кремле сейчас нет – он отправился с Мюратом инспектировать прибывающие в Москву войска. Тратить остаток дня на ожидание не хотелось, а потому он сплавил пакет дежурному офицеру и отправился по другому своему делу, со службой никак не связанному.

Дело это заключалось в том, чтобы найти одного из многочисленных географов, математиков, естествоиспытателей и художников, сопровождавших Императора в русском походе. К одному из представителей этой учёной братии у д'Эрваля было рекомендательное письмо, полученное ещё в Париже, через дальнего родственника, преподающего математику в Инженерной школе. По сведениям, полученным от дежурного офицера, «учёный обоз» расположился в одном из флигелей Большого дворца – и именно туда лейтенант направил свои стопы.

– Значит, вы родом из Гаскони, мой друг? – спросил Опиньяк.

– Из Табра. Наша семья обитает в тех краях ещё со времён крестовых походов. В самом начале гугенотских войн поместье было сожжено проходящими наёмниками, но позже, уже при Луи Тринадцатом его отстроили заново.

Собеседник (имя его было Марсель Опиньяк) оказался в точности таким, как д'Эрваль и представлял его – низенький, сутулый, в буром гражданском сюртуке, очках с проволочной оправой на одутловатом лице и длинными, до плеч, дурно расчёсанными волосами. Ещё бы красный фригийский колпак – и готовый парижский буржуа-бунтовщик разлива восемьдесят девятого года. Пики только не хватает, или старого охотничьего ружья.

«…впрочем, куда такому сморчку ещё и оружие…»

– И библиотека, о которой вы говорили, не пострадала ни при разгроме поместья, ни позже, во время революционных войн… – сказал «сморчок». – Это большая удача – многие из знаменитых книжных собраний Франции не пережили этих потрясений.

– Последние двести лет наша семья была далека от политики. Мой отец при короле даже в армии не служил, всё время посвящал поискам редких книг по всей Европе. Он и умер, когда отправился в отдалённый монастырь в предгорьях Баварских Альп в поисках одного редкого манускрипта.

– И сын решил продолжить дело отца. – Опиньяк покивал головой. – Похвально, весьма похвально. В наши дни у молодых людей на уме если не воинская слава, то непременно деньги. Нет, чтобы посвятить себя вечным ценностям – наукам, искусствам, образованию…

– В списке книг, которые отец намерен был искать в первую очередь, числится чрезвычайно редкая инкунабула немецкого книгопечатника Альбрехта Пфистера, это пятнадцатый век от Рождества Христова. У отца были сведения, что она находилась в книжном собрании московского царя, не помню точно какого… Я решил попробовать разыскать эту книгу, раз уж всё равно оказался в Москве. Может быть, вам что-нибудь известно о здешних библиотеках? Был бы весьма признателен, и поверьте, не остался бы в долгу…

– Ну, не знаю, юноша, не знаю… – учёный в задумчивости стащил с носа очки и принялся протирать стёкла. – По моим сведениям университетскую библиотеку из города вывезли. Остались, конечно, и другие – в Москве, как вы, думаю, успели заметить, немало богатых домов. Но чтобы книжное собрание одного из царей Московии?.. Нет, не слыхал, не слыхал.

– Что ж, признаться, я особо и не надеялся. – д'Эрваль добавил в голос тщательно рассчитанную толику разочарования. – Отец ещё давно, до начала австрийской кампании пятого года писал в Московский Университет, хотел навести справки. Но ему ответили, что библиотека эта давно утрачена, и помочь ему ничем не могут. Уж если они не знают – где уж вам, иностранцу, который и в России-то оказался впервые?

В интонации, с которыми они были произнесены эти слова, заключался вызов. Дело в том, что коллеги мсье Опиньяка, с которыми д'Эрваль беседовал ещё в Париже, хором утверждали, что тот чрезвычайно тщеславен и болезненно относится к любым намёкам на то, что он может чего-то не знать.

И, как выяснилось, были совершенно правы – после слов «где уж вам, иностранцу…» учёный недовольно скривился.

– Я, конечно, впервые в России и, тем более, в Москве. Но, смею вас заверить, я кое-что понимаю в реликвиях печатного дела к каковым, безусловно, относятся все творения Пфистера.

Д'Эрваль постарался изобразить на физиономии прилив энтузиазма, хотя и рассчитывал именно на такой результат. Собирая сведения о своём учёном визави, лейтенант выяснил, что тот был большим ценителем старинных изданий – и, конечно, не мог не заглотить такую наживку.

– Может, я и не имею сведений об упомянутом вами книжном собрании, – продолжал меж тем Опиньяк, – но, поверьте, уж справки-то навести сумею.

И посмотрел на лейтенанта с осуждением – мол, кто вы такой, чтобы сомневаться в моих способностях? Д'Эрваль немедленно состроил виноватую мину.

Учёный смилостивился и извлёк из-за обшлага маленький блокнот и свинцовый карандаш.

– Вы ведь служите в Пятом гусарском, юноша? Напомните ваше имя и звание – это чтобы я знал, кого спросить, когда получу интересующие вас сведения.

– Да, я из Пятого. – ответил лейтенант. – Но искать меня лучше при штабе маршала Нея, я перехожу туда адъютантом.

Это была чистая правда. Передав пакет адресату, собрался уезжать из Кремля, и у коновязи, где оставил своего ганноверского жеребца, встретил старинного приятеля, драгунского лейтенанта, состоящего при штабе Нея. Они разговорились, и драгун между делом упомянул, что у них после недавнего сражения при штабе большая убыль в адъютантах. Многие погибли или получили ранения, когда маршал отправлял их с донесениями или поручениями в первые линии войск. Услыхав об этом, Д'Эрваль попросил рекомендовать его маршалу. То, ради чего он забрался сюда, на край света, требовало куда большей степени свободы, чем та, которой обыкновенно располагает армейский офицер невысокого ранга. Адъютант маршала – дело другое, особенно когда армия стоит в захваченном большом городе. Всегда можно изобрести подходящий повод, чтобы отлучиться на часок-другой по собственным делам.