Это место буквально сквозило лицемерием. Ничего общего с чистотой души и святостью оно не внушало. Раньше, дома, я молилась по вечерам, верила, но лишь попав сюда, буквально в горницу Создателя, стала люто его ненавидеть.

Кровь отлила от лица и рук, в пальцах блуждали иголочки, а ноги едва плелись за провожатой по длинным лабиринтам замка.

Кабинет матери-настоятельницы был на самом верху главной башни. Большая просторная комната, с выкрашенными в белый цвет стенами, стеллажами книг, мягкими креслами и камином. В центре у окна стоял стол, за которым мать-настоятельница принимала посетителей. В углу маленькая винтовая лестница, упиравшаяся в дверь, там скрывались личные покои.

— Проходи, дитя, садись, — неожиданно благодушно обратилась ко мне хозяйка кабинета и жестом велела монашке уйти.

Осторожно прошла внутрь, и не найдя ничего другого, стала рядом с мягким креслом, повёрнутым к столу, склонив голову. Ничего хорошего от разговора я не ждала.

— Садись, Эмилия, — теперь это звучало как приказ, ноги словно подкосились, и я рухнула в объятья обивки. Как же сильно отвыкла от удобной мебели! С удовольствием провела рукой по мягкому бархату, на миг забывая о проблемах. Но взгляд матери-настоятельницы вернул в реальность.

— Матушка Агата,

Вновь ощутила себя как в первый день, когда она разглядывала меня внимательно, словно лошадь на продажу. В то время я была так обескуражена, что молча последовала в монастырь, когда дядя сообщил, что не имеет возможности меня содержать. А потом Агата впилась своим взглядом, словно силилась найти во мне тот изъян, из-за которого выкинули из приличного общества.

Пряча глаза, разглядывала портрет за ее спиной. Безликий старик в церемониальных красных одеждах, изображенный в профиль. Практически плоская чеканка на монете, а не портрет. Лишь символы церкви: красный камень, кроваво-алая ряса, золотые узоры были прописаны ярко. Я знала, что это его святейшество, именно так принято изображать кардинала, потому что важен не человек, а его вера.

В руках женщины вдруг блеснула знакомая цепочка, вырывая из задумчивости.

— Не ты ли потеряла?

Глаза расширились от ужаса, зрачки следили за качавшейся, как маятник, ласточкой, выдавая, но я все равно упрямо покачала головой и затем уткнулась взглядом в пол.

— Значит, это можно выкинуть? — матушка Агата равнодушно подкинула ласточку на ладони и сжала.

Тело содрогнулось от всхлипа.

— Пожалуйста, матушка Агата, простите.

— Так-то лучше. Значит, нужна безделица? Мне принесли ее твои соседки, сказав, что это выпало из твоего алькона. Они уверены, ты позволяешь себе носить украшения, девочка.

Подбородок упрямо нахмурился, губы сжались в линию. Все равно уже попала, надо идти до конца. Во мне кровь основателей Ристании, чтобы так легко позволять упрекать себя.

— Я не носила его. Это память о маме. Единственное, что осталось от нее. Девчонки просто оговорили, они меня ненавидят.

Матушка Агата не спеша разлила по кружкам чай из заварника и пододвинула в мою строну. Рот наполнился слюной, чувствуя душистый запах горных трав и меда. А рядом на блюдце еще и лежало печенье. То, что нам подавали за ужином, и чаем сложно было назвать. А потому с удовольствием попробовала терпкий напиток.

— За что им тебя не любить? — словно ни о чем не догадывалась мать-настоятельница.

Эта женщина умела вводить в заблуждение. Они выглядела добродушной хозяйкой, словно настоящая матушка для всех чад. Но только когда ей это было нужно. Я знала, каким колким и цепким бывает взгляд ее черных глаз. Как сильно могут сжимать крючковатые пальцы, и с какой легкостью она обращается с магии, а ведь даже целительством можно делать больно.

Сейчас она явно пыталась быть хорошей, только я не могла понять, зачем это нужно. В мою защиту все равно некому стать.

Женщина все еще ждала ответа, и пришлось поддаться:

— Я благородная. Высшая аристократка со всеми вытекающими. Образована, воспитана, — излишне гордо вскинув голову и едва не опрокинув чашку на себя, заявила я.

Матушка Агата посмотрела осуждающе. Ее зрачки опасно блеснули, как у хищной птицы, собравшейся спикировать на добычу. Но отступать было поздно.

— Я не росла в трущобах, не питалась объедками, не спала с клопами в грязных тряпках. Все тут считают, что жила в раю, до того как попала в монастырь. Виновна без права помилования, — невеселая усмешка искривила губы. По-настоящему я не улыбалась уже очень давно.

— Счастливые обычно так и живут: лишаются всего привычного взамен на холодные стены и алькон с платком.

Мать настоятельница вздохнула, хотя я и не верила в ее сочувствие.

— Не надо так, Эмилия. Это не тюрьма, это место спасения души. Здесь ты в безопасности, здесь о тебе позаботятся. Но меня пугает другое, — она вновь подняла цепочку с маленьким кулоном.

— Ты знаешь, что это такое?

Первым желанием было кивнуть, это ведь моя любимая вещь, без него я чувствую себя голой. Но я ощутила, что вопрос намного глубже и промолчала.

— Ты ведь посещаешь проповеди? — вопрос риторический, конечно, но я кивнула, — А значит, слышала историю о величайшей ошибке Создателя?

Мне не нравилось, куда клонил этот разговор. Все что касалось порицаемой в нашем обществе магии, старых легенд о расколе стран и возведении стены, вызывало у меня неприятную дрожь. Да никто в здравом уме не хотел бы обсуждать эту тему. Каждая проповедь служителя церкви была для нас хлыстом, взмывающем, и ложащимся на спины, как незаживающая рана для выживших и не исправивших ошибку.

— Создатель любил своих детей. Слишком сильно, — связки от волнения сжались и голос не слушался.

— Он и сейчас нас любит. Но что случилось? Как ты это понимаешь?

— Создатель хотел подарить людям немного чуда и послал к ним ласточку, что на своем хвосте несла часть его силы. Она должна была нести по миру и дарить по крупице, Но в полете у птицы выпало перо из хвоста, и источник силы упал на землю. С тех пор стали рождаться маги.

— И почему же это плохо, по-твоему?

Я замялась. Мне вообще не нравилось, когда требуют высказываться на столь трепетные темы.

— Это ошибка. Из-за маленькой ласточки люди получили больше, чем способны контролировать. Магия должна быть лишь у Создателя, и присягнувших ему. Простой человек развращается всесилием.

Сказала, не отрывая взгляда от матушки Агаты, следя за ее реакцией. Та удовлетворенно кивнула и я немного расслабилась.

— Да, Эмилия, в мире полно опасных людей, хотя церковь всячески и пытается нас от них спасти. Потому ласточка не очень хороший символ, моя дорогая.

— Это всего лишь птица, — буркнула я, опустив глаза.

— Я знаю, и лишь потому возвращаю тебе. Но будь осторожна, многие могут неправильно понять. Ведь именно ласточка изображена на гербе Фолинтийского короля, который поддерживает неугодную Создателю ошибку.

— Я понимаю. Матушка Агата, — решилась на то, о чем долго думала. Мне уже почти двадцать. Остался месяц до совершеннолетия.

Женщина впилась в меня своим тяжелым взглядом.

— Да, моя дорогая, скоро тебе нужно будет пройти важный ритуал.

Она говорила с таким нажимом, что захотелось отступить.

— Я хочу домой. А как только стану полноправной, уйду, — с каждым словом запал затихал, и голова вжималась в плечи, я словно ждала гнева.

Глаза монахини опасно сузились, она чуть поддалась вперед, а затем снова вздохнула и неожиданно тепло улыбнулась.

— Разве ты не хочешь принять обет? Ведь это благо, дорогая, — голос матушки Агаты был обманчиво мягок. — Куда ты пойдешь? Ты утратила право на имя, семье не нужна. У тебя нет дома и денег. Дядя ведь отказался даже от той доли, что ему завещана, лишь бы тебя от него забрали, так? Какой будет твоя судьбы за стенами, думала?

Я хотела было ответить, но Агата махнула рукой прерывая.

— Ни твое образования, ни умения никому не будут интересны. Хочешь жить нищенкой или торговать телом в трущобах? Для такой как ты, это верная смерть.