В четырнадцать лет Мунэёри женили на девушке из влиятельного дома. Этот брачный союз был, судя по всему, делом рук отца, который жаждал породниться с могущественным родом, да и втайне надеялся отвлечь непутевого сына от бранных забав и соблазнить любовными утехами. Невесте в ту пору минуло десять лет. Звали ее Уцуро-химэ. Временами она производила впечатление слабоумной. Утонченная скромность, изящество, вкус — она была лишена всего этого. Единственное, что интересовало Уцуро-химэ — это отношения между мужчиной и женщиной. Она быстро привязалась к новому человеку и с простодушной жадностью, свойственной маленьким детям, не стесняясь людских глаз, откровенно домогалась любви Мунэёри, предаваясь любовным утехам денно и нощно, и не ведала насыщения. Грязнуха. В конце концов Мунэёри отверг жену и удалился от спальни. Против отцовских ожиданий у Мунэёри от первого любовного опыта осталось ощущение нечистоты. Когда Мунэёри исполнилось восемнадцать, его назначили наместником в отдаленную провинцию. Это было устроено явно при содействии могущественного рода жены. Вскоре Мунэёри узнал, что столь отдаленную провинцию выбрали, несомненно, из-за отцовских козней. До ушей его каким-то образом дошли слова отца:

— Мунэёри забросил поэзию, не постиг любви, он это был — низкий, непутевый человек. Я отрекаюсь от собственного дитя ради чести семьи. Видеть его больше не желаю. Отправим его подальше от столицы. Таким, как он, только и коротать свой век в глуши.

Одновременно с назначением Мунэёри в провинцию отца его вновь облекли званием составителя изборника стихов.

Утром в день отъезда, когда Мунэёри верхом на коне был уже у ворот, он, внезапно оглянувшись, заметил в глубине усадьбы отца, с которым уже давно не виделся. Составитель изборника, голова которого была увенчана новенькой придворной шапкой-эбоси, в последний раз сурово смотрел на сына. Мунэёри повернул во двор и на скаку громко крикнул отцу:

— Извольте сказать напутственное слово!

У отца не было времени скрыться, и он, растерявшись, вымученно произнес:

— Поезжай! Нельзя возвращаться — дороги не будет.

В тот же миг в руках Мунэёри зазвенела тетива. Стрела скользнула у самого лица. Не задев на голове ни волоска, стрела пронзила шнурок головного убора и глубоко врезалась в столб за спиной отца. Эбоси свалилась, отец без чувств грохнулся наземь. А Мунэёри был уже за воротами.

В свите, сопровождавшей Мунэёри к месту назначения, находился и Юмимаро. Уцуро-химэ ни на шаг не отходила от мужа. Могущественный род взвалил ее, как тяжелую ношу, на спину новоиспеченного наместника. Находился в свите и управитель по имени Фудзиути, в обязанности которого входило все — от хлопот долгого пути до управления провинцией. Наместнику дела не предвиделось. Это была настоящая ссылка. Мунэёри понимал, что в глуши его ожидает смертельная скука. Настоящая скука. Однако неожиданно для Мунэёри скучать там не пришлось, — в провинции оказались бескрайние равнины и горы, где водилось несметное множество птицы и зверя, ожидавших его стрел. Это была охота!

Осенью, через год после приезда, стрела Мунэёри впервые обагрилась кровью.

III

— Почему же до сих пор мои стрелы не знали крови?

Раньше ему и в голову не приходило, что стрелы, выпущенные им, летят мимо цели. Он не мог в это поверить. Стрела непременно должна попадать в цель. Ему оставалось только верить в невероятное — в то, что у него на глазах стрелы и добыча растворялись в воздухе. Сегодня наконец он разгадал эту удивительную тайну. Она заключалась в стихах. За чем он гонялся, чего искал, рыская по горам и равнинам в течение года после того, как его из столицы отправили в эту дикую глушь? Здесь, где щедрая земля соседствовала со скудными пустошами, он почти забыл про лук и, меж тем как с тетивы срывались стрелы, с губ его срывались стихи — но не нагаута и танка, которые он запретил себе слагать, а какие-то невиданные, еще не обретшие форму стихи. Они беззвучно уносились в воздух, и эти неслышные голоса витали в полях, в горах, в водах, в воздухе. Ему казалось, что он заворожен охотой, а он был опьянен стихами. Из лука летели шальные стрелы, и совсем не удивительно, что добыча исчезала вдали вместе с блуждающими стихами. Только сейчас Мунэёри понял это и уже не сомневался в причине странных происшествий. А у той горной реки, когда в густой траве внезапно мелькнула тень лисицы, у него не было времени на раздумья о стихах, и рука внезапно обрела твердость, и лук послушно выпустил стрелу. Ну, а когда Мунэёри стрелял в стремянных, он видел перед собой просто две спины и только. Вернувшись в замок, он глянул на окровавленные стрелы, и голос поэзии смолк в нем. Он не вспоминал о случившемся, а ведь он вернулся к себе, бросив свою первую добычу — лисичку — и трупы двух слуг. Сюда не доносилось журчание горной реки. Во дворце стрела, казалось, возжаждала крови и тихо застонала, томясь в руках хозяина. Нетерпение стрелы передалось Мунэёри. Он задрожал и не мог найти себе места в вечерней темноте, которая скрывала добычу.

Вдруг рядом раздался голос.

— А, кажется, наместник начал понимать, в чем дело. Ничего не понимающий, добренький наместник.

Это был Юмимаро.

— Ты о чем это?

— Если я говорю о деле, это означает только одно лук и стрелу. Другого я не знаю. И разве не достаточно знать только его?

— Стало быть, я еще знаю не все о луке и стрелах?

— Куда там все! Ты и малой толики еще не смыслишь! У тебя только глаза начали раскрываться.

Стемнело, принесли свечи. Когда при свете Мунэёри увидел свирепое лицо дяди, он вспомнил о жажде, которая мучила его после охоты. Мунэёри выпил сакэ, но оно показалось горьким и не утолило жажды.

— Дядя! Разве не ты мой учитель в искусстве владения луком? Почему же ты не всему меня обучил?

— Я объяснил тебе все, что можно объяснить. Остальное надо познать самому. Иным это удается. Вот как тебе сегодня на охоте.

— Лисица, что ли?

— Жалкая лисица — сущая безделица и для ребенка.

— Ты слуг имеешь в виду?

— Ничего не поделаешь, ты прикончил тех двоих!

— Сам не пойму. Ни с того ни с сего взял да и уложил. Ничего не помню!

— Давай считать, что ты не запоминаешь того, что творит твоя рука. Выходит, течет в господине кровь двух цветов.

— Что значит — кровь двух цветов?

— Ну, как тебе сказать. Кровь поэзии и кровь стрелы и лука. Пока густа мятежная кровь поэзии, ты вряд ли постигнешь, что такое лук и стрела. Ну куда это годится, что глаза твои не ведают дела рук твоих? Жалкий слепец!

— Что ты сказал? Слепец?!

Выведенный из себя, Мунэёри решительно двинулся на дядю. Юмимаро изумленно поднял глаза и уставился в глубь темного сада, в глазах его блеснула жажда убийства. Мунэёри невольно перевел взор в сторону сада, в гущу темных деревьев. Вглядевшись, он почувствовал, что там кто-то шевелится, но кто, рассмотреть не мог. Собака? Нет, на собаку не похоже.

Юмимаро пристально смотрел в лицо Мунэёри.

— Моя стрела пробьется сквозь деревья и настигнет жертву — стреляй я в темноте или с завязанными глазами.

И в тот же миг Юмимаро выхватил лук и колчан из-за спины у Мунэёри и, опустившись на колено, выстрелил в глубину сада. Стрела умчалась, вдали застонал человек.

— Что это? — изумленно спросил Мунэёри.

— Я просто показал, что должен делать господин, — бросил через плечо Юмимаро, поднялся с колен и удалился по галерее, волоча изувеченную ногу.

Взяв свечу, Мунэёри вышел в сад. К черным деревьям вела тропинка вдоль пруда. У воды кто-то лежал. Мужчина. В спине его торчала стрела. Мунэёри приблизил свечу, это был один из домашних слуг. Он еще дышал. Почувствовав, что к нему кто-то подходит, он поднял голову и, увидав Мунэёри, сказал с укоризной:

— Ты сделал это не по своей воле, но все равно жестоко… — И, не успев договорить, он испустил дух.

Мунэёри не сразу понял, что имел в виду слуга.

По дорожке у пруда ходить запрещалось. Тем более что вела она к той части усадьбы, где жила Уцуро-химэ. К слову сказать, за год Мунэёри ни разу не посетил опочивальню жены. Он не знал, чем она обычно занимается. Вернее, он почти забыл о ее присутствии в доме. За деревьями, там, где были покои госпожи, горел светильник. Наверно, еще не спит. Представив ее похотливое тело, Мунэёри с отвращением сплюнул.