— Всю жизнь мечтала хоть разок поглядеть бы, пока жива… Да, ничего не скажешь, дивное место! — прихлебывая чай, говорила невестка, в восторге оттого, что счастливый случай неожиданно помог осуществлению ее мечты.

Сюхэй отчасти понимал, откуда у невестки такие мысли.

Оба они, и он, и невестка, начиная с семилетнего возраста, когда они впервые пошли в начальную школу, каждое утро стояли по стойке «смирно», повернувшись лицом к востоку, на торжественной церемонии на школьном дворе, а если шел дождь, то в классе. Директор школы командовал: «Низкий поклон дворцу, где пребывает его величество император!» — и они должны были кланяться чуть ли не до земли. И так — каждое утро, в течение шести лет… Но и это еще не все: в пятом, в шестом классе он должен был, как молитву, затвердить наизусть имена всех императоров, начиная с Дзимму.

— Ну, а самого императора-то удалось повидать? — спросил Сюхэй. Кто-то говорил ему, будто император выходит приветствовать приезжающих для уборки.

Вчера утром руководитель предупредил их, что император, возможно, соизволит пройти по дорожке меньше чем в ста метрах от того места, где работала невестка с другими женщинами. Они сняли повязки с головы, все время ждали, что с минуты на минуту его увидят, но император так и не появился…

— Да, а еще я видела место, где была когда-то Сосновая галерея… — немного помолчав, вдруг вспомнила невестка.

— Сосновая галерея? — Сюхэй не сразу сообразил, о чем идет речь.

— Это там, где князь Асано ранил мечом Кира, правителя земли Кодзукэ… Помните пьесу «Сокровищница вассальной верности»? Там есть об этом… — пояснила невестка.

— Это рассказал вам руководитель? — кисло усмехнувшись, спросил Сюхэй. В душе против воли накипали горечь и гнев.

Когда шестого числа невестка и ее спутники разместились в гостинице «Кудан-Кайкан», там еще находился такой же Отряд, прибывший из префектуры Ниигата.

Эти люди уже отработали положенную неделю, сфотографировались на память во дворце и назавтра должны были уезжать домой с вокзала Уэно. Вечером в гостинице для них были устроены проводы.

— Говорят, вечер был замечательный! Приехал представитель не то от премьер-министра, не то от министра двора и депутат от их префектуры… И всем, всем вручали подарки… — с растроганным видом говорила невестка, как будто сама удостоилась столь любезного обхождения. Она рассказала также, что завтра должен прибыть отряд из префектуры Фукусима.

Судя по всему, эти мероприятия проводились теперь куда в большем масштабе, чем двадцать лет назад…

— Ну, а как обстоит дело с деньгами, — с платой за гостиницу, за билеты?.. — заваривая свежий чай, спросил Сюхэй, чтобы вернуть беседу в интересовавшее его русло.

— Все полностью за свой счет… Каждый месяц понемногу откладывали. Говорят, на это ушло три года!

— А как же вы? Вы-то как же устроились?

— В отряде один человек выбыл, вот мне и говорят — уж ты непременно поезжай! Ну, я и внесла все деньги сразу.

— Сколько же вы внесли?

— Тридцать три тысячи иен.

— Тридцать три тысячи?! — переспросил Сюхэй, пораженный.

«— За одну неделю жизни в Токио, даже с учетом однодневной поездки в Никко, — это было вовсе не дешево… Столько же заплатил бы любой турист! — Вот она, устрашающая сущность современной Японии, где за фасадом громогласно провозглашаемой «политики стремительного экономического роста» открыто практикуется такая первобытная, рабская система труда! — подумал Сюхэй».

— А что за народ, в основном, в вашем отряде?

— Да ведь я попала случайно, просто потому, что

кто-то выбыл… — несколько растерянно отвечала невестка.

— Но кто же организовал всю эту поездку? Женское общество или, может быть, какая-нибудь другая организация, не слыхали?

Невестка молчала.

— Кому же вы внесли деньги? — добивался Сюхэй.

— Господину Канэко. Он и старостой нашим был, и очень хорошо обо всех заботился.

— Это тот, с повязкой на рукаве, с флажком? Впрочем, их было двое…

— Который постарше… А молодой — тот встречал нас от Министерства двора.

— Чем же занимается этот Канэко? — Сюхэй вспомнил низкорослого, с крупными чертами лица мужчину, который шел впереди отряда, а потом у входа в автобус проверял всех садившихся.

— Он помощник начальника на станции Нитта.

Сюхэй знал эту маленькую станцию, вторую от городка Хикари на линии Санъёдо. Железнодорожник? — Этого он не ожидал. Впрочем, сам по себе этот факт еще ни о чем не говорил…

«— Если бы удалось выяснить происхождение и вообще всю подноготную этого помощника начальника станции, выяснилась бы и стоявшая за ним организация… — подумал Сюхэй, но невестка не знала ничего, кроме того, что этот Канэко — родом из Хикари и всегда работал на железной дороге».

К тому же ей, как видно, уже надоело отвечать на его вопросы, и она заметно поскучнела.

Сообразив, что вот уже битый час он пристает с расспросами к женщине, которая, в кои-то веки приехав в Токио, впервые за три года пришла к нему в гости, Сюхэй невольно почувствовал жалость к своей невестке. Но при всем желании сделать для нее что-нибудь приятное, у него не было ничего, чем бы можно было ее развлечь.

Вдруг, словно вспомнив, Сюхэй встал, открыл дверцу клетки и снова опустился на свое место, сказав: «Смотрите!»

Несколько секунд рисовка как бы проверяла, что творится снаружи, но затем вспорхнула и, может быть, испугавшись сидевшей у стола незнакомой женщины, с легким шорохом крыльев уселась прямо на лысую макушку Сюхэя.

— Каково? Гляди-ка, даже не поскользнется! — с грустной улыбкой пошутил Сюхэй.

Удивленно сощурившись, невестка глядела на птицу и вдруг совсем по-детски, во все горло расхохоталась, широко открыв рот, полный вставных зубов.

IV

В конце августа Сюхэю неожиданно представилась возможность съездить по делу в

родной городок Хикари.

Еще в позапрошлом году возник проект воздвигнуть в Хикари, на родине Сэйити Ёсикавы, памятный обелиск в его честь. Сайити Ёсикава — несгибаемый революционер, один из основателей коммунистической партии — был арестован во время массовых репрессий шестнадцатого апреля 1928 года и приговорен к пожизненной каторге. Он провел в тюрьме семнадцать лет, героически сопротивляясь насилию, и умер, не дожив пяти месяцев до окончания войны.

Сюхэй свято хранил память об этом человеке. Прошло уже пятьдесят лет с того дня, когда, впервые приехав в Токио, Сюхэй пришел к своему земляку Сэйити Ёсикаве и с тех пор каждую неделю бывал у него на занятиях политкружка, собиравшегося в доме у Ёсикавы субботними вечерами. На втором этаже снимали раздвижные перегородки, разделявшие две небольшие комнаты; приходило человек десять, в том числе несколько немолодых уже женщин, похожих на домашних хозяек. Сюхэй всегда садился позади всех, у стенки. Он учился в институте, подрабатывал на жизнь непривычной работой на мимеографе, очень уставал и нередко начинал клевать носом посреди лекции, которую читал им хозяин дома.

Сэйити Ёсикава был лет на десять старше Сюхэя. Это был статный, высокий человек, — кимоно хорошо шло к его стройной фигуре, — несколько молчаливый, но искренний, добродушный, и в то же время твердый, решительный. Для Сюхэя он стал учителем жизни, с ним были связаны бесчисленные воспоминания…

В этом году, весной, вопрос о памятном обелиске начал принимать конкретные очертания. Усилиями земляков уже подобрали подходящее место, и подготовительный комитет попросил Сюхэя для проверки побывать там, — ведь он родом из тех же мест и к тому же был близким другом покойного Ёсикавы.

Сюхэй уже несколько раз разговаривал по телефону с Исодзаки, депутатом-коммунистом городского муниципалитета Хикари, и примерно представлял себе намеченный для обелиска участок — он находился в двадцати минутах ходьбы от родного дома Сюхэя. Вот и представился удобный случай выяснить наконец вопрос об этом Отряде по уборке императорского дворца, с самой весны на дававший ему покоя!