— Я такая толстуха. Вот все и думают, что замужем. Но это не так. Мы живем вдвоем с сыном. Мужа забрали в армию на третий месяц после свадьбы. Вскоре он погиб. Очень добрый был человек. — Лицо Акиямы просветлело, она тихо улыбнулась. — Извините за нескромность.

— Видно, вы сильно его любили, что не вышли снова замуж.

— До окончания колледжа я и в глаза мужчину не видала. Как посватался за меня мой муж, так сразу же и влюбилась. Подумала: вот они, оказывается, какие мужчины — сильные и мужественные. И, нисколько не колеблясь, сразу же и вышла замуж. Нынешние молодые люди сказали бы, что я поступила безрассудно. Но я была счастлива. Мой муж был очень хорошим человеком.

Акияма говорила так, словно все это случилось только вчера, а не давным-давно. Нарико подумала о Рёдзи.

— А учительствовать я стала уже после смерти мужа. Мне надоели бесконечные советы выйти замуж, вот я и решила заняться преподаванием. Думала: займусь делом, люди и отстанут. Диплома у меня не было, пошла учиться и стала учительницей. Да и надо было как-то жить до возвращения мужа. Я ведь не верила, что он погиб, да и сейчас не верю. Мне все кажется, он глядит откуда-то на взрослого сына.

Нарико кивнула. Ей было так понятно то, что хотела сказать Акияма.

Ни тени горечи, хотя она и прожила все эти долгие годы одиноко. Лицо ее выражало лишь любовь к погибшему мужу.

— Я понимаю. Вы не можете думать о муже как о погибшем, — сказала Нарико.

Смерть на фронте — ни праха, ничего на память, ни одной вещички, а если бы они и были, разве могли они убедить ее, что муж мертв. Убедить способна была лишь сама жизнь без любимого человека. Но и этого довода Акияма не признала.

— Мне временами кажется, что муж уехал в долгую командировку и вот-вот вернется.

«— Возьмет и нагрянет без всякого предупреждения», — говорю я иногда своим друзьям. Они удивляются: «— Ты и вправду так думаешь?» Я действительно так думаю. И говорю друзьям, не могу удержать в себе. И потом, когда совсем состарюсь, тоже буду думать так! — Акияма улыбнулась и тихо добавила: — Потому я и ненавижу войну. Сколько женщин осталось одинокими во Вьетнаме, как и я.

Простившись с Акиямой, Нарико медленно спускалась с холма. Она представила себе мужа Акиямы, как он стоит перед воротами дома. Он являлся ей то в одном облике, то в другом, но, появившись, тут же и пропадал, исчезал в высоком небе. Акияма запомнила мужа таким, каким видела в последнее мгновение, и таким затаила в сердце. И мгновение это навечно запечатлелось в памяти. Память питает ее сердце, заполняет его.

Меж тем облик Рёдзи, стоявшего у дверей их квартиры, начал неприметно блекнуть и терять знакомые очертания. Какой-то неведомый гость стоял теперь перед ней.

«— Я не верю Рёдзи. Мне негде поставить бонбоньерку и гвоздики. Как же сиротливо душе моей! Если даже умершего можно представить себе на мгновение, то живого-то я должна была бы видеть явственно. Я должна была бы во всем на него положиться!»

В глазах Нарико мерцало и расплывалось зеленое обручальное кольцо.

1978

Tetsuyuki Okumura.

«Павшие Взывают…»

I

Жара стоит нестерпимая. Такой жары не было ни разу за все тридцать с лишним послевоенных лет. Асфальт плавится под раскаленными лучами солнца, и дорога к озеру походит на блестящую ленту ртути. Даже Синдзи Оцуки, особенно энергичный и бодрый именно летом, жалуется на плохое самочувствие.

— Возраст сказывается, Оцуки-кун, возраст, — говорит со смехом адвокат Янагида, сослуживец Синдзи.

— Тридцать лет возраст немалый, — поддакивает Мацусита, нынешней весной поступивший в эту юридическую контору. — Вон и животик уже появился.

— Будто ты намного моложе меня, — косится на него Оцуки.

— Мне всего двадцать три, — ухмыляется Мацусита. — В самом, как говорится, расцвете. Жениться еще не успел.

Оцуки насмешливо замечает, что без женщины какая молодость. Тогда Мацусита выпаливает:

— А у меня любовница есть!

При этом он так надувает губы и таращит глаза, что женщины-служащие — прыскают со смеху.

Оцуки садится печатать исковое заявление. Иск возбудил рабочий, пострадавший от облучения восемь лет назад, когда он работал на атомной электростанции в соседней префектуре, в городке на берегу Японского моря.

Ему было за сорок. Добрые, смеющиеся глаза, глубокие, не по возрасту, морщины. Год назад он пришел в контору и рассказал Оцуки и его коллеге Камии, что у него выпадают волосы, разрушаются зубы, что у его старшей дочери появились признаки белокровия, часто бывают кровотечения. Она родилась уже после того, как отец стал работать у атомного реактора. Он нанялся на электростанцию на два месяца, получая вдвое больше, чем платят на земляных работах. Хозяева фирмы, взявшей подряд на уборку, заставляли его бывать и на тех участках, где висела табличка: «Вход воспрещен». Он должен был влажной тряпкой стирать капли воды с охладителя. И вот однажды он вдруг заметил, что нить дозиметра, сделанного в форме авторучки и прикрепленного к нагрудному карману, перешла за пределы допустимого.

— Я думал, дозиметр испортился, — говорил глухим голосом рабочий, — и бросился в контору. А там все забегали, где работал? — кричат. Взяли радиометр, пошли проверять. А стрелка радиометра на край шкалы скакнула. Я и опомниться не успел, впихнули меня в машину, повезли в больницу. Там кровь у меня на анализ взяли, мочу в бумажном стаканчике, веки вывернули, раздеться догола велели, потом отпустили домой. Всю ночь я не спал, разные мысли в голову лезли. А когда на другой день пошел узнавать, сказали, что все в порядке. Но работать там я больше не стал, вот…

Оцуки и Камия обменялись многозначительными взглядами. И тотчас же отправились в электроком панию и фирму по уборке. Ответственный служащий компании холодно заявил, что доза облучения была ниже допустимой и потому не опасной для жизни, тем более что с тех пор прошло уже столько лет. Как можно устанавливать норму на то, что причиняет вред человеку, спросил Оцуки, на что служащий электрокомпании возразил, что в Америке негры работают почти голые и ничего с ними не случается. Видимо, он хотел сказать, что японцы слишком уж чувствительны к облучению. Служащие фирмы по уборке вообще уклонились от разговора, пояснив, что выполняют лишь указания электрокомпании.

«Из-за радиоактивного облучения, — пишет Оцуки, — в зависимости от его дозы в организме происходят необратимые изменения, обнаруживаются разного рода болезненные явления. Это называется лучевой болезнью. Ее симптомы: усталость, вялость, головные боли, головокружение, тошнота, рвоты, плохой аппетит, расстройство желудка. У истца по данному делу также…»

Стук машинки действует на нервы. Кончики пальцев, нажимающих ключ наборного механизма пишущей машинки, болят, будто их колют иглой.

«— А у меня откуда вялость и усталость? — размышляет Оцук». Радиоактивное облучение порождает патологию в хромосомах, а гены, существующие в хромосомах…»

Оцуки вдруг вспоминает о том, что отец его умер в тридцать пять, а ему, Оцуки, уже тридцать. Слово «гены» режет глаза. Так вот причина его нынешнего состояния: фатальное предчувствие скорой смерти. Оцуки холодеет от ужаса.

II

Отец Оцуки умер в госпитале для жертв атомной бомбы. Оцуки находился при нем до последней минуты, но помнит лишь то, что мог воспринять тогда, в свои семь лет. Палата. В палате много взрослых в белых халатах. Мужчины и женщины. У изголовья кувшин с розовыми космеями. Яркий электрический свет и глубокий мрак за окном вот все, что запечатлелось в памяти, и как ни старался он связать обрывки воспоминаний в единую картину, мир без звуков стирает ее контуры, мешает размышлять о прошлом.

Оцуки плохо понимал, что такое смерть, и очень удивился, когда какой-то высокий мужчина, шмыгая носом, обнял его и сказал:

— Не плачь, Синдзи, — хотя Синдзи и не собирался плакать. Синдзи с нетерпением ждал мать. Она куда-то исчезла сразу же после того, как отца положили в госпиталь, но отец все время твердил: — Мамочка вернется, как только уладит свои дела.