— Я пойду работать, если вы приглядите за Сиро. Я могу поступить в экономки.

— Молода ты для экономки. Да и что скажут люди?

Маленький Сиро понимал, что имела в виду бабушка. Он все время думал, как было бы хорошо, если бы мать вышла замуж за дядю Хиросэ. Однажды они с матерью были в зоопарке и случайно повстречали дядю. Тогда мать еще получала деньги на воспитание Сиро из дома Хиросэ. Обычно их присылали по почте, но иногда дядя приносил деньги сам. Бабушка всякий раз долго благодарила дядю.

Он к тому времени уже служил в какой-то фирме. Если рядом не было Сиро, он заговаривал с матерью, но мать только качала головой, и Сиро нарочно подходил к ним.

Мать снова вышла замуж, когда Сиро учился во втором классе начальной школы. Сиро она оставила у бабушки. Ее новый муж служил в городском управлении. Женился он первым браком. По-видимому, ему нравилось, что мать такая красивая. На свадьбе Сиро не был. Но он знал, что мать живет в Нисинии, и в выходные дни тайком от бабушки ездил к ней на электричке. Часто он приезжал раньше полудня, и дом был заперт. Сиро бесцеремонно стучал в стеклянную дверь. В щель выглядывала мать в хаори, наброшенном на ночное кимоно. «— Это ты, Сиро?» — спрашивала она и открывала дверь.

Муж матери обычно еще спал. Однажды Сиро увидел в дальней комнате футон и две подушки рядом. С тех пор он перестал навещать мать.

Но год спустя мать сама вернулась к бабушке и Сиро. Так закончилось ее второе замужество. Она стала служить в Кавабата, в магазине, принадлежащем их дальним родственникам. Она всерьез подумывала о том, чтобы устроиться экономкой. Но бабушка продолжала противиться.

— Лучше быть служащей, хоть и заработок невелик, — говорила она. — Молода ты еще для экономки!

Они вышли из электрички и направились пешком к дому бабушки. Им подарили не только батат, но и немного рису. Бабушка, наверно, обрадуется. Кроме двоюродной сестры у матери не было близких. У бабушки же числилось несколько надежных родственников. И дом, где они теперь жили, принадлежал тоже кому-то из них. Однако мать, дважды неудачно выходившая замуж, не пользовалась расположением бабушкиной родни. Как была, считали они, так и осталась своенравной балованной дочкой. А может быть, дело было еще и в том, что мать была не родной дочерью бабушки. Родная ее мать умерла вскоре после родов, а бабушка была второй женой покойного дедушки.

*

В конце года внезапно скончался муж тетушки. В армии он пристрастился к морфию, но тетушка не заметила этого. Дядя сильно ослаб. Однажды он принял, видно, слишком большую дозу и отравился.

— Митико-сан не пролила и слезинки, — рассказывала мать, вернувшись с похорон.

— Как же она теперь жить будет? — прошептала бабушка. — Правда, у нее есть имущество, так

что не пропадет, наверно.

— Может, работать пойдет. Она знает английский язык. Сейчас, говорят, много разной работы для знающих английский.

— Может, и так, — кивнула бабушка.

Разговаривая, она не переставала крутить сигареты — это была ее надомная работа. А мать в последнее время служила в лавке, что держал на черном рынке на улице Тэндзин хозяин магазина из Кавабата, где она работала перед окончанием войны. Он приходился им дальним родственником. Брался он за любое дело, лишь бы давало доход. Одним из таких дел было изготовление сигарет. В углу комнаты лежал табак, выпотрошенный из окурков, и папиросная бумага со следами губной помады.

Раз в неделю этот лавочник привозил мешок окурков. Днем он приходил трезвый, а по вечерам обычно бывал пьян.

Тогда бабушка подавала быстрый знак матери, и та отправлялась по черной лестнице на второй этаж, а бабушка принимала хозяина лавки сама.

— А! Кусама Китиноскэ-сама! Извините, что вам приходится приходить к нам в такие холода.

Пьяный лавочник пропускал приветствие мимо ушей и спрашивал:

— А где Кэйко?

— Родственники просили зайти. Вот и ушла. Сегодня уж не вернется.

По лицу лавочника было видно, что он бабушке не верит.

Прежде она куда как решительно выпроводила бы лавочника, но теперь, когда они так обеднели, бабушка сдерживалась. И Сиро понимал бабушку.

— Так, так… Когда Кэйко приходила просить работу, я ее пожалел. Тогда она такой гордой не была.

— Спасибо за заботу, — вежливо говорила бабушка, а брови ее дергались. Она терпела.

— А Кэйко все такая же милашка. Не был бы женат, взял бы ее себе в жены.

— Да разве можно? А что скажет Кимико?!

— А почему бы и нет?! Молодая женщина хоть кого с ума сведет.

— Но Кэйко уже не молода. Вон какой у нее сын, — сказала бабушка, показывая на Сиро.

— Нет, молодая, — твердил гость.

Сиро не мог понять, кем приходится им этот пятидесятилетний лавочник.

До того как сгорел их дом, лавочник, приходя, садился на краешек веранды. И ни разу не позволил себе прийти пьяным. А теперь бабушка предложила ему подушку, и он восседает, будто у себя дома.

Когда лавочник уходил, мать спускалась к ним. Бледная от холода и усталости, она молча протягивала руки к хибати с углем.

Лавочник приходил вечером раза три или четыре. Потом он почему-то перестал являться к ним по вечерам, и если уж приходил, то днем, и Сиро больше его не видел.

Весной следующего года их навестил дядя Хиросэ. Сиро был рад ему, но больше всех радова лась мать.

Оказывается, конец войны застал дядю Хиросэ в Кагосима, так что с демобилизацией затруднений, видимо, не было, но тогда же он попал в госпиталь. У него нашли плеврит. Вернувшись домой, он заболел, как и отец, туберкулезом, но болезнь протекала легко, с апреля он уже смог работать, и, кажется, его собирались взять на работу в прежнюю фирму.

Фирма находилась на улице Тэндзин. Дядя приехал после долгого отсутствия в Хаката и у родственников бабушки узнал, где живут Кэйко и Сиро.

На дяде был прекрасный пиджак. Им, привыкшим к военной форме и спецовкам военного времени, он показался просто великолепным.

— Брат подарил на прощание. Ношу, не жалея, в любую погоду.

— То-то мне показалось, что я его где-то виде-ла, — сказала мать.

— Ведь ваша фирма совсем рядом. Заходите к нам иногда, может, что посоветуете, — сказала бабушка.

Дядя очень удивился, когда узнал, что мать

работает в лавке на черном рынке.

— Да, это не для вас, — сказал он с сочувствием.

— Ничего не поделаешь, — сказала мать.

В июле дядя Хиросэ нашел матери другую работу. Она стала служить в канцелярии маленькой фирмы. Заработок был меньше, чем в лавке на черном рынке, но дядя обещал оплачивать разницу.

— Как быть? — спросила мать за ужином, и Сиро по бабушкиным глазам сразу понял, что та согласна.

— Соглашайся, — сказала бабушка. — Нужно кончать с такой жизнью.

Мать кивнула. Она почему-то разволновалась от бабушкиных слов и вся дрожала.

Пьяный лавочник пришел к ним, когда кончился сезон дождей. Они держали стеклянную дверь открытой и жгли ароматные свечи от москитов. Летом было жить куда легче, чем зимой. От зимних холодов души у людей цепенеют и застывают, но вот и эта зима прошла, и мать повеселела.

Когда пришел лавочник, она еще не вернулась со службы.

Сиро листал большой иероглифический словарь. Дядя Хиросэ принес его вместе с другими пещами отца, оставшимися после смерти. У Сиро был еще «Oxford English Dictionary», который был пока ему не под силу. Он держал оба словаря в маленькой

нише и радовался, глядя на них.

Сиро поднял голову от тетради, куда выписывал слова, и увидел, что на пороге комнаты стоит лавочник, — он прошел через прихожую и темный коридор.

— Кэйко-сан дома? — спросил лавочник. Глаза его липко блестели.

— Сиро! Ступай наверх, — раздался бабушкин голос.

Сиро обернулся. Бабушка строго глядела на него. Он поднялся по черной лестнице, как было велено, но, пробежав через комнаты, где родственники держали свои вещи, сел на верхней ступеньке лестницы с другой стороны. Он приготовился быстро сбежать вниз, если понадобится.