Николай подошел к Ольге, занес кулак над ее лицом:

– Я хочу знать – почему он?

– Я не знаю, – тихо сказала Ольга, не пытаясь ни убежать, ни вымолить прощение, – просто он самый лучший. Я за ним, как собака, на край света пойду, хоть на Север, хоть на каторгу. Прости, Коля.

Ревность разливалась диким Енисеем – не совладаешь. Николай с яростью толкнул Ольгу. Она ударилась об стену, закусила губы, чтобы не вскрикнуть – знала, что виновата. Красное пламя бушевало – Николай крушил все вокруг, за считаные минуты разнес комнату, разбил мебель, посуду. Ольга молча наблюдала за ним, закрыв уши руками, чтобы не слышать этого грохота и его бранных слов. Затем Николай метнулся к столу, достал церковное свидетельство об их браке и подскочил к Ольге. Он хотел разорвать его и бросить клочки бумаги ей в лицо, но вдруг остановился, у него будто враз закончились силы.

– А это, пожалуй, будет уже киношка, как с этими полудурками из синема, – усмехнулся Николай. – Не дождешься, Леля.

Но в одном он себе все же не отказал – бросил ей на прощание:

– Будь ты проклята!

Ольге потом казалось, что его проклятие сработало как заряженное ружье, и во всем, что с ней впоследствии случилось, отзывалось то Колино, наполненное энергией ненависти пожелание.

В начале октября, узнав, что Сергей теперь квартирует комнаты где-то на Сенной, она решила идти к нему. Ольга была готова ко всему – ну пусть он прогонит ее, выбранит! – что угодно, лишь бы увидеть его.

До Сенной было десять минут хода, но пока Ольга шла – передумала на десять лет вперед, а повзрослела, кажется, на всю жизнь.

Неприглядный дом, скромная комната, изменившийся – повзрослевший, осунувшийся Сергей.

Ольга стояла на пороге и смотрела на него – зеленые звезды глаз, в которых застыли слезы, сожаление, мольба.

Сергей спокойно и чуть насмешливо спросил:

– Чем обязан?

И тогда гордая – вы такой больше не найдете! – сумасбродная женщина рухнула ему в ноги. Прости.

Он подошел, опустился к ней:

– Что ты, Леля, не надо!

Усадил в кресло, налил ей чай.

– Вот, выпей.

Ольга послушно взяла чашку, глотнула, закашлялась.

– Сережа, мы с Николаем расстались!

Его глаза цвета Невы в непогожий день встретились с ее зелеными: это правда?

Ольга кивнула – да. И на все, что хочешь, – бесконечное «да».

Сергей молчал. За эту минуту тишины Ольга прожила еще одну жизнь – если он сейчас скажет, что она опоздала, что он ее забыл, разлюбил, как тогда жить дальше?

– Ты, кажется, переживала, что я неприлично богат? – нарушил молчание Сергей. – Ну так теперь я бедный. Полюбишь такого неправильного никчемного принца?

Ольга потянулась к его губам:

– Уже полюбила.

В тот день она осталась у него, намереваясь разделить с ним все, что пошлет судьба.

О размолвке с отцом Сергей рассказал сухо: «Да, разорвали отношения, впрочем, их и не было никогда. Отец уехал в Европу, на прощание сказал, что на его наследство я могу не рассчитывать. Я ни о чем не жалею – ни о нашей ссоре, ни тем более о каких-то деньгах. Да это и смешно теперь. Полагаю, все идет к тому, что наследство мое в любом случае скоро отменят такие пламенные бойцы, как Николай Свешников».

Больше всего Ольгу интересовало, как Сергей воспринимает революцию и что он намерен делать посреди охватившего город и страну хаоса.

Услышав ее вопрос, Сергей помрачнел:

– Не знаю, Леля, я пока не понял, где мое место, с кем. Мне все больше хочется уехать на Север, где только снег и где вместо множества идей только одна – вот день начинается и хорошо! Но уехать, наверное, означало бы сбежать, а я никогда ни от кого не бегал. Пока знаю только, что я человек того мира, да христианин к тому же и новых идей не принимаю. Анархия, самосуд и власть толпы – это их новые идеалы?

Ольга посмотрела на пылившиеся в дальнем углу фотоаппараты и штативы и вздохнула:

– А ты что же, больше не фотографируешь, Сережа?

Сергей мягко улыбнулся:

– Ну какие теперь фотографии, Леля, до того ли сейчас?

Это, конечно, было счастье, но счастье напополам с тревогой за любимого человека, с каждодневным страхом – когда выстрелит, отзовется беда, ведь кажется, что-то сгущается в воздухе, происходит прямо сейчас. Ольга прислушивалась к своей интуиции, к разговорам прохожих на улицах и понимала, что в городе уже неспокойно.

В попытке оттянуть время – затаиться, переждать, в середине октября она предложила Сергею поехать на дачу Ларичевых в Павловск.

Я не могу увезти тебя, Сереженька, на твой любимый Север, но могу хотя бы куда-то подальше от этого страшного города.

Здесь, в Павловске, на краю жизни и осени, было спокойно. В мамином саду отцвели еще не все цветы и опали не все яблоки (папин любимый северный сорт только-только созрел). Холодный дом просил наполнить его теплом и жизнью.

Днем Ольга с Сергеем уходили гулять в парк: «Вон наша скамеечка, Сережа, помнишь? А здесь дура-кукушка, открутить бы ее глупую маленькую голову, так неудачно над нами пошутила!»

Вечером пили чай, разговаривали и – любили, любили.

В один из вечеров Сергей сказал Ольге, что хочет кое-что ей показать.

Он достал неприметный мешок, который привез с собой из города, и протянул Ольге зеркальце. Серебро заиграло в свете свечей; Ольга заглянула в Зазеркалье, увидела обнаженную себя – раскрасневшуюся от любви, всю перецелованную.

– Чье это, Сережа?

– Моей матери, – улыбнулся Сергей, – оно старое, еще из тех времен, когда за зеркало можно было получить целое состояние! Я храню его как память о ней. И вот еще одна память о матери – ее предсмертный подарок.

Сергей извлек на свет средних размеров картину, поставил ее на столик рядом с кроватью, где лежала Ольга.

– Познакомься с ней, Леля!

На полотне была изображена стоявшая у окна молодая рыжеволосая женщина в зеленом платье. Ее взгляд был устремлен куда-то в даль, при этом для зрителя оставалось сокрытым не только то таинственное нечто, что видела незнакомка, но и выражение ее глаз; таилась ли в них печаль, изумление или же радость, тоже являлось загадкой. Но главной тайной художника была волшебная сила его таланта – картина источала божественный свет, который струился из окна, наполнял комнату и пространство.

Ольга, с детства серьезно увлеченная живописью, ахнула – она понимала подлинный масштаб дарования неизвестного художника.

– Да ведь это шедевр, Сережа! Но как, откуда появилось такое чудо?

Сергей рассказал, что эту картину в свое время купил его дед по материнской линии – купец первой гильдии Петр Прохоров, человек образованный и увлеченный искусством, страстный собиратель живописи. Семейная легенда гласила, что эту картину Петр Иванович приобрел за огромные деньги то ли у странствующих итальянских музыкантов, то ли привез из Европы, где выкупил ее у некого немца-коллекционера; как бы то ни было, картина бережно хранилась в семье Прохоровых долгие годы. Петр Иванович, будучи чрезвычайно ревнивым коллекционером, предпочитал никому не показывать свою коллекцию, и о существовании картины, принадлежавшей, по всей видимости, кисти старых голландских мастеров, знала только семья Прохоровых. Перед смертью Петр Иванович завещал жемчужину своей коллекции любимой дочери Марии – матери Сергея. Мария же перед смертью передала картину своему сыну-подростку как главное наследство и память о семье Прохоровых. После ссоры с отцом, уходя из дома, Сергей забрал картину с собой.

Ольга покачала головой – невероятно!

– Но ее когда-нибудь показывали оценщикам?

– Никогда. В семье матери догадывались, что обладают настоящим сокровищем, но предпочитали никому об этом не рассказывать.

Ольга, как завороженная, смотрела на полотно – волшебный свет освещал теперь и ее лицо, отражался в ее восхищенных зеленых глазах.

– После того как моя мать умерла, картина всегда висела у меня над столом. Я смотрел на эту незнакомку и представлял, что говорю с матерью. Я и теперь стараюсь не расставаться с картиной; как видишь, даже сейчас забрал ее сюда, с собой.