Двадцать, быть может, тридцать – мы так и не узнали, сколько же нас стало, потому что иногда Гленда шла месяцами в одном кинотеатре или одновременно в двух или в четырех, а как-то раз – исключительное событие – она появилась на сцене в спектакле «Исступленные», в роли молодой девушки-убийцы, и ее успех, прорвав все плотины, вызвал взрыв недолговечного восторга, который мы не принимали всерьез. К тому времени мы уже знали друг друга, многие из нас ходили друг к другу в гости, чтобы поговорить о Гленде. С самого начала Ирасуста молчаливо был признан как бы президентом, хотя он никогда и не помышлял о власти. А Диан Риверо разыгрывала неторопливые шахматные партии, утверждая или отвергая кандидатов, гарантируя истинность их призвания, ограждая от пролаз и глупцов. То, что зародилось как свободная ассоциация, приобретало теперь структуру клана, и на смену первоначальным, поверхностным беседам пришли конкретные вопросы: эпизод со споткнувшейся в «Полезном даре элегантности», заключительная реплика из «Снежного пламени», вторая эротическая сцена в «Непрочных возвратах». Мы так любили Гленду, что не могли мириться с чужаками, с восторженными лесбиянками, с эрудитами от эстетики. Даже возник обычай (мы так и не узнали откуда) собираться в кафе по пятницам, когда фильм с Глендой шел в центре, а когда картины повторно показывали в кинотеатрах на окраинах, мы выжидали неделю до следующей встречи, чтобы все успели там побывать; все обязанности были строго регламентированы и исполнялись беспрекословно, под страхом презрительной улыбки Ирасусты или этого любезно-убийственного взгляда Дианы Риверо, которым она обличала отступника, заслужившего тяжелое наказание.
В тот период наши встречи были полны только Глендой, ее блистательным присутствием в каждом из нас, и мы не знали расхождений и сомнений. Лишь постепенно, поначалу робко и виновато, некоторые, осмелев, начали высказывать отдельные критические замечания, недоумения или разочарования от менее удачной сцены, от проскользнувшей банальности или шаблонности. Мы знали, что Гленда не виновата в срывах, замутнявших в иных местах великолепную прозрачность «Хлыста» или финал «Никогда не знаешь почему». Мы были знакомы с другими работами этих режиссеров, знали, откуда брались сюжеты и кто писал сценарии, с ними мы бывали беспощадны, ибо уже чувствовали, что наша любовь к Гленде идет дальше простого интереса к актрисе и что только ее одну не портило все, что так несовершенно делали другие. Диана первой заговорила о нашей миссии, она затронула это в свойственной ей косвенной манере, не формулируя того, что на самом деле было для нее столь существенно, и мы увидели, как ее радость проявилась в двойной порции виски, в удовлетворенной улыбке, когда мы открыто признали ее правоту, признали, что нам уже мало только кинозалов, кафе, мало того, что мы так любили Гленду.
Но и тогда не было сказано ясных слов, нам они были не нужны. Важно было лишь счастье хранить Гленду в душе каждого из нас, и это счастье могло быть полным только по достижении совершенства. Внезапно нам стали невыносимы ошибки, промахи: мы не могли согласиться с тем, что «Никогда не знаешь почему» кончается именно так, или что в «Снежное пламя» включен отвратительный эпизод игры в покер (Гленда в нем не участвовала, но каким-то образом он пачкал ее, как рвота, – этот жест Нэнси Филлипс и недопустимый приход раскаявшегося сына). Как всегда, Ирасусте выпале четко сформулировать ожидавшую нас миссию, и в этот вечер мы разошлись по домам, как бы придавленные взятой на себя ответственностью и вместе с тем предвкушая будущее счастье – счастье без единого темного пятнышка, когда образ Гленды не будут омрачать несовершенство и предательство.
Инстинктивно ядро сомкнуло свои ряды, наша цель не допускала расплывчатого плюрализма. Ирасуста сказал о лаборатории, оборудованной в загородном доме в Ресифе-де-Лобос, лишь тогда, когда она была уже готова. Мы поровну распределили задания среди тех, кто должен был отвечать за сбор всех существующих копий «Непрочных возвратов» – этот фильм мы выбрали благодаря тому, что в нем было сравнительно мало неудачных моментов. Никому и в голову не пришло ставить вопрос о деньгах, Ирасуста был компаньоном Говарда Хьюза по добыче олова в Пичинче, с помощью простейшей механики мы получали в руки необходимую власть, реактивные самолеты, союзников, суммы на взятки. У нас даже не было своей конторы, компьютер компании «Хейгар Лосе» программировал задания и этапы их выполнения. Через два месяца после фразы Дианы Риверо лаборатория была уже в состоянии начать работу,- заменяя слабый эпизод с птицами в «Непрочных возвратах» на другой, который возвращал Гленде идеальный ритм и точное ощущение драматического действия. Картина вышла уже несколько лет назад, и ее вторичное появление на международных экранах не сопровождалось никакими сюрпризами: память любит подшучивать над ее обладателями и умеет убедить их в достоверности замен и новых вариантов; наверное, даже сама Гленда не почувствовала поправок, но зато отметила – ибо это отметили мы все – идеальное совпадение увиденного с воспоминанием, очищенным от шлака, совпадение с тем, чего бы она могла пожелать.
Мы работали без отдыха; едва удостоверившись в эффективности лаборатории, мы тут же завершили изъятие копий «Снежного пламени» и «Призмы»; затем в стадию переработки вступили другие фильмы, ритм операций был точнейшим образом определен персоналом «Хейгара Лосса» и лаборатории. У нас возникли трудности с «Полезным даром элегантности»: богачи из арабских нефтяных эмиратов хранили у себя копии исключительно для личного пользования, и потребовались сложные маневры и особая помощь, чтобы выкрасть их (к чему употреблять другое слово) и заменить на другие без ведома владельцев. Лаборатория работала замечательно, на уровне, который поначалу казался нам недостижимым, хотя мы и не решались сказать это Ирасусте; как ни странно, скептичнее всех была настроена Диана, но когда Ирасуста показал нам «Никогда не знаешь почему» и мы увидели настоящий финал, где Гленда не возвращалась в дом Романо, а мчалась на своей машине к утесу и потрясала нас своей великолепной логичнейшей гибелью в бурном потоке, мы поняли, что в этом мире тоже возможно совершенство и что теперь Гленда совершенна, совершенна для нас навсегда.
Конечно же, самым трудным было решать, что надо заменить, что вырезать, как сместить акценты в монтаже и в ритме фильма, различия в нашем восприятии Гленды приводили к серьезным стычкам, и примирить спорщиков удавалось лишь после долгого анализа, а в иных случаях брало верх мнение большинства в ядре. Но хотя некоторые из нас, побежденные, смотрели новый вариант с некой горечью, чувствуя, что он не вполне отвечает нашей мечте, думаю, никто не остался разочарованным проделанной работой, мы так любили Гленду, что результаты всегда были оправданными и часто превосходили то, о чем думалось вначале. Случались и тревоги: не обошлось без непременного письма читателя в газете «Тайме», который выражал удивление по поводу трех эпизодов в «Снежном пламени» - ему казалось, что они шли в ином порядке; а в «Опиньон» появилась статья одного критика, протестовавшего против вырезанной сцены в «Призме» – как он предполагал, по причине бюрократического ханжества. Во всех случаях принимались срочные меры для того, чтобы избежать возможных последствий; это было не так уж трудно, люди легкомысленны, они быстро забывают, или принимают то, что им дают, или устремляются в погоню за чем-нибудь новеньким, мир кино переменчив, как мир политики, все меняется, за исключением нас – тех, кто так любит Гленду. Более опасными по существу были полемики, вспыхивавшие в ядре, риск ереси или раскола. Хотя мы чувствовали себя едиными, как никогда, накрепко спаянными нашей миссией, как-то вечером вдруг раздались аналитические голоса тех, кого не обошла эпидемия политического философствования, в разгар работы они принялись ставить перед всеми моральные проблемы, спрашивали, не глядимся ли мы с мазохистским рвением в бесконечный ряд зеркал, не вытачиваем ли бессмысленные барочные узоры на слоновьем клыке или на зернышке риса. И было нелегко повернуться к ним спиной, ибо ядро могло выполнить свою задачу так, как, скажем, сердце или самолет выполняет свою: лишь подчиняясь идеальному ритму. Было нелегко выслушивать критику, обвинявшую нас в эскапизме, в растрачивании попусту сил, нужных для решения не терпящих отлагательств реальных проблем, которые в наши дни особенно требуют объединения всех усилий. И тем не менее не было необходимости сурово душить едва намечавшуюся ересь, даже сами бунтовщики ограничивались отдельными сомнениями, и они, и мы так любили Гленду, что надо всеми расхождениями по этическим и историческим пунктам господствовало чувство, которое будет объединять нас всегда: уверенность в том, что совершенствование Гленды совершенствует нас самих и совершенствует мир. Мы даже были вознаграждены с лихвой, ибо один из философов, преодолев период напрасных колебаний, восстановил былое единодушие: из его уст мы услышали слова о том, что любая частность тоже имеет историческое значение и нечто столь неизмеримо важное, как изобретение книгопечатания, родилось из сугубо индивидуального и частного желания многократно повторить и увековечить имя женщины.
