Эта фотография была очень старой чёрно-белой и находилась в рамочке для сохранности. На фото была изображена моя прабабушка.

Фотография всегда висела в коридоре на втором этаже. Эта фотография была очень дорога нашей семье, ибо прабабушка, изображённая на ней, была единственной, кто нас всех слушал по-настоящему. Занятые своими делами люди не умеют слушать. Все будто бы сидят в больших невидимых шарах из прочного звуконепроницаемого стекла. Эти шары мешают приблизиться людям достаточно близко друг к другу.

Вообще-то, на фото бабушка была не совсем бабушкой – совсем молодая девушка. В детстве я часто сочинял для неё глупые рассказы, а когда я пошёл в школу – повествовал о глупых школьных буднях. Но потом я случайно увидел, как и мама что-то рассказывает ей, потом я видел отца. И сестру тоже. Все этого хотели – быть услышанными. Когда я это понял, я сам стал спрашивать у них о том, как прошёл их день, я слушал о малоинтересных для меня вещах, но они были интересны им. Из-за меня у девушки на фотографии остался всего лишь один «посетитель». Но я не думаю, что она была этим огорчена, потому что фотографии не умеют огорчаться.

У меня есть клон без имени. Ну да. Я смерился с тем, что он есть и будет. Но один раз я ему сказал, что для него был бы неплохой опыт завести личный дневник.

С детства мне привили вести дневник. Тогда мне сказали, что это очень полезное занятие. Почему? А вот:

А) это анализ собственных мыслей и действий;

Б) это память;

и В) это не просто память для тебя, это память для тех, кто отыщет твой пыльный дневник после твоей смерти.

Конечно, последний пункт сомнителен и вызывает много вопросов, ведь, по сути, а кому ты и твои мысли сдались? Никому ты не нужен. Но это мне и моей сестре привили нарочно, так как родителям не нравилось, что они плохо знали свои корни. Ничего, кроме нашего дома не осталось от наших родственников. Мы ничего не знаем о наших предках, поэтому родители решили, что неведенью должен придти конец. Вот поэтому мы с сестрой ведём личные дневники.

Свой я иногда могу забросить и не возвращаться к нему месяцами, а бывает, случается, что месяцами я каждый вечер или утро записываю в него всё, что произошло со мной. Мой дневник никто никогда не читал. Только один раз я разрешил его полистать своему двойнику. Ну так, чтобы он понял, как надо вести дневник. Я сказал, что для него это будет правда очень полезная практика. Он послушался меня, но попросил пример дневника. Дневник сестры я ему не дал, пришлось притащить свой.

Так вот, я очень давно не делал записи в своём дневнике, думаю, за пару дней я восстановлю все события, которые недавно произошли со мной и расскажу, что это за двойник такой и почему я снова живу в доме родителей.

В автобусе было как никогда душно, а у меня ещё полчаса впереди, чтобы окончательно сжариться здесь. Автобус катил меня к остановке, которая располагалась на родной мне улице. Недалеко находился дом моих родителей, откуда я съехал всего пять лет назад. Но месяц назад случилось непредвиденное: родители и сестра попали в авиакатастрофу, и я остался один. Бесповоротно. Существовать мне пока не очень хотелось, но я был вынужден.

Деньги, дом и всё, что было в нём, переходило ко мне, но я не хотел иметь со всем этим дело. Я думал так: продам дом, а вещи, какие захочу, оставлю себе.

В автобусе я чуть не заснул. Глаза закрывались сами собою, я уже почти не слышал, что выкрикивает контролёрша.

В таких местах, где меня укачивает, меня постоянно клонит ко сну. Да меня в принципе постоянно клонит ко сну, потому что я так устроен: предположительно, я жаворонок, так как по утрам всё же встаю более менее легко, но вот залечь спать я могу в любое подходящее и неподходящее время.

Пока ещё ночь, меня невозможно разбудить. Из-за того, что будильники меня не прошибают, меня всегда будила мама, а потом она попросила об этом сестру, потому что у неё перестало получаться.

Пару ударов подушкой по голове и я бодрецом.

Мне один раз сказали, что это наследственное, это я снова про то, что меня трудно разбудить. Якобы моя прабабушка, если официально, Виктория Павловна, тоже жила с такой проблемкой. Но как она с ней боролась, никто сказать толком не может.

Я знаю свою бабушку не только потому, что у нас одинаковая жизненная проблема, нависшая серыми тучами над нашими головами, но ещё и потому, что её портрет всегда висел у нас на стене.

Она молодая и красивая.

Улыбается.

Всегда слушает, пусть и просто картинка на стене.

В живых я её не застал. Да и не я один такой. Она не дожила до глубокой старости и не сидела у телевизора, обвязав себя шарфом, в то же время ещё довязывая его конец. Неизвестно, что с ней произошло. Она пропала и не понятно, почему. Она лишь и успела понянчить два года моего деда.

Всю мою жизнь, сколько я себя помню, портрет всегда висел на одном месте. Нельзя было его снимать и трогать, единственный человек, который к нему прикасался, это была мама. Она протирала его от пыли.

Наконец автобус притормозил, но я не стал торопиться и подождал, держась за поручень, пока другие пассажиры покинут корабль.

Мимо меня пестрели сумки. Так как была толкучка, я несколько раз чуть не свалился на пол. Пришлось самому двинуться вместе с потоком вон из автобуса.

Я пошёл теперь в свой, а не родительский дом.

На самом деле он был не очень большим, но двухэтажным. У нас был металлический штакетник, поверх которого всё равно можно было увидеть большие яблони и вишнёвые деревья.

У нас был хороший сад, где росли любимые мамины цветы: роза, гортензия, форзиция, а ещё сирень и жимолость. Но заниматься ими не всегда находилось время, поэтому у нас был садовник – очень старый мужчина, которого я в детстве боялся.

Я перевёл дух, подошёл к калитке и открыл её.

Садовник уже копошился в саду.

Я поздоровался с ним.

Потом зашёл в дом.

Я знал, что пока меня не было, появилась новая прислуга. Только садовник не поменялся. Были новый повар и уборщица, которых я ни разу не видел.

В доме оставалось всё по-прежнему, я знал, что только моя спальня перетерпела перемены: там сделали библиотеку. Туда я и зашёл.

Поставили здесь диван и кресла, а ещё журнальный столик. На полках красовались книги. Много классики и немного современных авторов. Эта библиотека мне понравилась. В таких местах хоть и не укачивает, но всегда почему-то клонит ко сну.

У меня зазвонил телефон.

– Алё, – спросил я.

– Владик, привет, – услышал я голос Дики, моего друга. – Ты уже приехал?

– Ну да.

– Чем-нибудь надо помочь? – спросил он.

– Нет, спасибо.

Мы ещё немного поговорили о всякой ерунде, так, для вежливости. Потом я отключил телефон.

Дики – мой единственный нормальный друг, а поэтому единственный лучший друг. Дикий человек этот Дики. На самом деле его зовут Димкой, но язык не поворачивается называть его по-другому. Правда, сейчас мне не хотелось разговаривать даже с ним, хотелось побыть одному. Но мне не дали.

В дверь постучались.

– Чего? – спросил я.

В библиотеку вошёл какой-то мужик, я его ещё не знал.

– Здравствуйте и добро пожаловать, – начал он с официального текста. – Я не заметил, как вы вошли.

– А вы кто? – спросил я.

– Дворецкий, Фёдор Степанович, – ответил тот.

Ого, я не знал, что появился ещё и дворецкий. Я вообще думал, что они уже вымерли.

– А, ясно. Привет, – сказал я, немного смутясь.

– Я могу помочь вам с оформлением документов и прочего, – сказал дворецкий. – Ведь вы собираетесь продать этот дом?

– Ну да, собираюсь, – сказал я, удивляясь его прыти. – Только потом.