Прошло шестнадцать лет с момента моего перерождения в человеческом теле. Шестнадцать лет, как я изворачиваюсь, изучая и перенимая повадки людей и стиль их общения. Я все еще злилась, как тогда, в семь лет, когда наблюдала за резвившимися в воде сверстниками, выжидая. Я сделала все за эти годы, чтобы избежать разоблачения: у меня не было ни друзей, ни знакомых, я не искала поддержки более влиятельных людей или любовных отношений, не подпускала близко тех, кто мог заглянуть в душу и вырвать защитные шипы с корнем.
Анна прокашлялась и начала свой рассказ:
— Вчера вечером, прежде чем пойти в свою комнату, я подслушала разговор между двумя служанками, которые работают в домах по соседству… — женщина запнулась, пытаясь подобрать слова, а я сгорала от нетерпения, желая услышать что-то интригующее. — Дело в том, что сегодня на главной площади хотят казнить пирата. Он единственный, кто выжил после морского сражения, молодой еще совсем, жизни не видел. Казнить будут через повешение. Я… я не хочу, чтобы ты туда шла, Эмилия. Я чувствую, что случится нечто плохое.
Я слегка изогнула бровь и состроила недовольное выражение лица, стараясь понять, что такого плохого может случиться на обычной казни. Взвесив все за и против, я равнодушно спросила:
— Это, например, что? Неужели после казни пират вдруг воскреснет? — усмехнувшись, я кинула острый взгляд в сторону Анны, заметив на ее лице беспокойство.
Женщина промолчала.
— Если это все, что ты хотела сказать, то будь добра, не мешай мне собираться и закрой дверь с той стороны. Мы… я целый год ждала эту ярмарку, и меня не спугнет даже смерть пирата и твое глупое предчувствие.
После этого я демонстративно отвернулась от служанки, достала из шкафа платье и, кинув его на кровать, принялась руками разглаживать небольшие складки на тонкой ткани. Внешне я была непоколебима, однако внутри все трепетало: я все еще боялась совершить непоправимую ошибку. Ведь никто не должен знать мою истинную сущность.
Анна устало вздохнула, развернулась, тихонько открыла дверь и, прежде чем выйти, сказала:
— Ты еще пожалеешь о том, что не послушалась меня.
Громко хлопнула дверь, оставив меня один на один с брошенными словами.
Негромко засмеявшись, я надела платье и подошла к зеркалу, внимательно всматриваясь в свое овальное лицо, обрамленное золотисто-рыжими волосами и ниспадающими до талии: черты были настолько человечны, настолько правильны, что никто не смог бы догадаться о моей тайне. Я всегда гордилась янтарными локонами, тайком представляя, сколько мужчин хотели бы зарыться в них ладонями и притянуть к себе. Пухлые нежно-розовые губы, длинные ресницы, миндалевидные зеленые глаза — одним взглядом я могла легко свести с ума любого мужчину, но только не этого требовала моя истинная сущность. Единственное, что мне не нравилось в себе — тонкий, слегка вздернутый нос, который придавал лицу игривое выражение, из-за чего ко мне многие относились несерьезно, считая легкомысленной и ветреной. Ростом я, к сожалению, как и все сирены, похвастаться не могла: издалека меня можно было спутать с подростком лет тринадцати.
Платье из шелка цвета спелой вишни едва ощущалось на коже, пояс подчеркивал фигуру. Тонкие лямки, усеянные мелким бисером цвета алого заката, почти что сливались с цветом платья, но стоило солнцу протянуть свои лучи, как они тут же заблестели всеми цветами радуги. Изначально платье доходило мне почти до пят, но я, не спавшая до рассвета, за несколько часов перекроила наряд, чтобы при ходьбе шелк струился, соблазнительно оголяя бедро. Карманы, расшитые бисером такого же оттенка, что и лямки, создавая витиеватые узоры.
Прикоснувшись к кулону, я слегка отвела его в сторону, оголяя маленький участок кожи на груди. Приятное тепло разлилось по телу, глаза заволокла алая пелена, на шее раскрылись рваными бутонами жабры. В предвкушении казни пирата я широко улыбнулась, обнажив мелкие заостренные зубы. Пусть не я стану погибелью для мальчишки, но наблюдать за его мучениями для меня не меньшее удовольствие.
***
Спустя несколько часов мы с Генри шли Шли бок о бок и скупали все сладости, которые оказывались у нас на пути. Хотя мое лицо светилось от счастья, я прокручивала в голове слова Анны, чтобы понять: это была угроза или предупреждение. Наблюдая за детьми, носившимися вокруг в старых лохмотьях, у меня в памяти невольно всплыл отрывок из детства, который я отчаянно пыталась забыть.
Измученная жаждой и голодом, я бежала сломя голову от двух мужчин, которые пытались меня догнать и отрубить руки за воровство. Как бы тяжело не было, я не могла выдать себя, применив к ним чары.
Споткнувшись, я упала на землю, прижимая к груди сгнившее украденное яблоко, и, не в силах пошевелиться от сковывающего страха, наблюдала, как стражи быстрым шагом приближались. В руках у них сверкали короткие шпаги, лезвия которых легко вспарывали горло, не позволяя жертве даже осознать свою кончину.
В переулке не было никого, кто мог бы мне помочь. Лишь издав короткий крик, я почувствовала, как правую сторону лица пронзила жгучая боль и, прижав ладонь к щеке, начала медленно ее поглаживать, стараясь сдержать нахлынувшие слезы. Наверняка останется след от мужской ладони, который я не смогу объяснить матери. Хотя, кого я обманываю? Она его даже не заметит, как не замечала моего существования вот уже несколько лет.
Внезапно совсем близко раздались два выстрела, от звука которых я обхватила голову рукам, до крови прикусив нижнюю губу, чтобы не закричать Окружившие меня стражники лежали на земле — они были мертвы. Лишь когда тяжелая теплая ладонь легка мне на плечо, осторожно поглаживая кожу большим пальцем, я поняла, что опасность миновала. И спасение свое я нашла в Генри. Мне тогда едва исполнилось двенадцать лет.
Вдруг раздался громкий голос, который принадлежал мужчине:
— Народ, торопись! Только сегодня через пару минут главное шоу дня — казнь пирата! Не пропусти! Тебе будет, о чем посплетничать на досуге!
Меня как будто окатили холодной водой. Значит, Анна была права — казнь состоится, и состоится она прямо сейчас! Предчувствие, заполнившее мое тело приятным теплом, настолько взбудоражило и взволновало, что, подхватив подол платья, я устремилась на площадь, совершенно забыв про Генри. Вскоре я уже стояла первых рядах, перед помостом для казни. Мысленно считая секунды до начала зрелища, я вскинула голову, где среди небесно-голубого пространства покачивалась от игривого ветерка толстая петля. Генри затерялся в улюлюкающей толпе, которая сомкнулась за моей спиной, но я не обратила на это никакого внимания.
Спустя несколько долгих минут ожидания на площадку эшафота молча вышел палач: остроконечный капюшон скрывал его лицо. Схватив за патлатые кудри мясистой пятерней, худого мальчонка лет пятнадцати. Я могла разглядеть, как выпирали его кости, обтянутые бледной кожей, лицо покрывала пыль вперемешку с кровью.
Палач одним грубым рывком поставил брыкающегося мальчишку на заранее поставленную табуретку и начал деловито затягивать петлю на тощей шее. Я крепко сжала губы, чтобы скрыть свое возбуждение, которое испытывала от происходящего. Вена на моей шее болезненно запульсировала, мурашки пробежали по всему телу. Я желала большего — желала стать погибелью пирата. Сорвать кулон, мощным прыжком вскочить на эшафот и рубануть когтями по грудной клетке мальчишки, вскрывая ее, точно створки ракушки, наслаждаясь его мучениями и криками. Стараясь незаметно потереть невыносимо зудящую кожу, я задела локтем рядом стоящего мужчину и, тихо выругавшись, натянула на лицо глупую улыбку, от которой, казалось, у меня разорвутся щеки:
— Извините! Извините, пожалуйста, я не хотела! — «Думай, Эмилия, думай, как выкрутиться!». — Пока бежала сюда, вспотела, словно мышь, все тело зудит!
Поняв, что сморозила глупость, я еще раз тихо выругалась себе под нос и быстро отвернулась. Но почти сразу же почувствовала легкое прикосновение ладони к своей коже на спине и замерла, затаив дыхание. Я, боясь, что незнакомец сможет почувствовать следы от шрамов: крылья, вырванные из наших тел по жестокой прихоти Персефоны, оставили уродливые рытвины на лопатках. Сирены, рожденные в морской пучине, всегда рождались с крыльями, но стоило моим сестрам лишь услышать детский пронзительный крик, наполненный новой жизнью, как они всячески пытались спасти и скрыть от Богини младенца. Персефона, гонимая собственным безумством, лишала девочек крыльев, оставляя истекать кровью и ожидая, когда сестры позаботятся о ней.
