Меня трясло и видок был тот еще. Но мне было все равно. Я в это место пришла не от счастья, чтобы выглядеть как суперзвезда.

- Кто вы ему? – спросила она хладнокровно.

- Жена…

Видимо мой ответ ее не устроил. Он продолжала смотреть и молчать. Неужели не поверила? Я лихорадочным движением кинула папку с документами на стойку, и стала вытряхивать оттуда бумаги, пытаясь найти среди них наше свидетельство о браке. Женщина, поняв мой порыв, положила свои теплые ладони на мои холодные руки, останавливая мои поиски.

- Он в реанимации. Его готовят к срочной операции.

Я не хотела верить, что это говорят про моего Ваньку.

- Я хочу его увидеть…

- Это невозможно.

- Мне нужно… Мне нужно сказать ему… А вдруг там не мой муж…

Я не плакала. Но почему-то с моего лица падали крупные капли воды прямо на разложенные на стойке документы. Я смотрела на медсестру и не могла произнести ни слова из-за неожиданно появившегося огромного кома в горле.

- Пройдите по коридору, первый поворот налево, третья дверь тоже слева. Там ординаторская. Павлов Дмитрий Иванович, врач, который принял вашего мужа и который будет его оперировать, – сжалилась надо мной медсестра.

Я даже не помню поблагодарила я ее или нет, но мне нужно было хоть что-то узнать о Ваньке. Неважно какой ценой и какими путями. Я бы не выдержала ожидания.

Не соображая, где право, а где лево, на автомате я все-таки добралась довольно быстро до ординаторской, радуясь, что она так близко от регистратуры.

С врачом я столкнулась в дверях. Он как раз вышел в коридор и, убедившись, что это именно тот врач, прочитав имя на бейджике, я перегородила ему путь.

- Я жена Ивана Смоленцева. Он недавно поступил к вам после аварии. Скажите мне, что с ним? Если не скажете, – я перешла в наступление, потому что Павлов смотрел на меня холодным взглядом, явно намереваясь избежать разговора с сумасшедшей, – то я умру! Я не смогу ждать! Прямо у вас в коридоре умру!

Не знаю почему, но Павлов сжалился надо мной и больше не пытался сбежать. Он долго смотрел на меня, подбирая слова, а потом заговорил:

- Я не знаю, какие у него внутренние повреждения. Внешний осмотр ничего хорошего не показал. Его практически привезли по частям. И я не знаю, почему он еще дышит.

Я закрыла рот рукой. Чтобы не закричать. Затем кивнула головой, давая понять доктору, чтобы он продолжал.

- Я не могу дать никаких прогнозов или гарантий. Вообще ничего. Могу только попросить вас не задерживать меня и молиться. За него и за нас. Может быть тогда и случится чудо.

Павлов обошел меня и быстро направился в сторону операционного блока, куда мне вход был запрещен. Да я и не стремилась. Не был сил. Они разом покинули мое тело. Все, что я смогла сделать, так это дойти до дверей операционного блока, сесть на кушетку и просто ждать.

Я смотрела, как мимо сновали медсестры и врачи, гремя ведрами прошла санитарка, а я ничего не чувствовала, кроме своего сердца, которое теперь едва билось. Тишина и больничный запах давили на меня, и я хотела только одного, чтобы все происходящее оказалось сном. Страшным, жутким сном.

В чувство привела меня все та же санитарка, которая вышла из операционного блока. Она катила перед собой огромную тележку, наполненную какими-то тряпками. И я бы не обратила на нее внимание, но на самом верху кучи лежала Ванькина спецэкипировка для мотоцикла. Вернее то, что от нее осталось. Лоскуты, а сверху весь поцарапанный и немного искореженный шлем. Она свернула в грузовой лифт недалеко от меня, но мне хватило времени понять, что я не ошиблась.

Сказать, что меня трясло – ничего не сказать. Меня просто разрывало на части от боли и страха. Я закусила губу, чтобы не заскулить на весь коридор. Качая головой в разные стороны, я отказывалась верить в реальность происходящего, но уже точно понимала, что за закрытыми дверями находился мой муж.

Дальше все было как в бреду. Я не помнила, как звонила маме и что говорила. Как сидела, искусывая губы в кровь в немом ожидании. Помню только, что просила бога вернуть мне мужа, а взамен я была согласна на все. Даже отдать свою жизнь. Помню, что молилась. Не знала, как правильно, но просила и просила, не останавливаясь.

Я меряла шагами коридор, пытаясь унять дрожь во всем теле, когда услышал знакомый до боли голос:

- Яна!

Это был мой отец. В одно мгновение я сорвалась и кинулась к нему в объятия.

- Пааап!!! Там Ванька!!!! Пааап!!! Он весь по частям!! Он умирает, пааап!!!

Я кричала и кричала, захлебываясь слезами. Меня наконец-то прорвало и в присутствии близкого человека я больше не могла быть сильной и сдерживать все то, что я сдерживала, как только мне сообщили об аварии. Папа обнимал. Да что обнимал? Он крепко держал меня, прижимая к себе, потому что ноги больше не держали меня, и я периодически сползала на пол.

- Пап! Как я без него буду? Пап?

- Все будет хорошо, ягода. Все будет хорошо! Он обязательно выкарабкается! Он ведь боец!

Отец успокаивал меня, пытался обнадежить, а я все ревела и ревела, чувствуя, как от волнения трясутся его руки. В тот момент я понимала, что его слова ободрения лишь бравада, и что он пытался не дать мне сломаться. Хотя сам тоже не верил в лучшее. Мы все понимали, что случилось что-то страшное и что вряд ли это страшное закончится чем-то хорошим. Понимали, но боялись об этом даже подумать, не то, что вслух сказать.

Когда я немного успокоилась, то папины руки сменились мамиными. Она тоже плакала. Только беззвучно. И гладила меня по волосам, успокаивая и тоже пытаясь уменьшить мою боль.

Ванькина мама приехала чуть позже. Увидев меня, она едва не потеряла сознание. Наверное, мой потерянный взгляд рассказал ей все лучше слов. Когда ее привели в чувство, она лишь задала один вопрос:

- За что, Боже? За что?

И потом сидела молча. Бледная, с прямой спиной и повторяющая этот вопрос, словно молитву, которая непременно поможет ее сыну. На нас она никак не реагировала, да и мы особо не стремились вести светскую беседу. Каждый из нас был погружен в свои мысли и каждый из нас переживал свою боль.

Время тянулось очень медленно. Уже наступило утро, прошла пересменка у персонала, больница наполнилась голосами и криками, а врач так и не появился. Операция длилась уже пятый час.

Папа принес нам кофе. И даже Лидия Владимировна не отказалась, хотя разговаривать с нами так и не начала. По ее глазам было видно, что если она произнесет хоть слово, то не выдержит и потеряет над собой контроль. Поэтому мы не трогали ее.

Нет ничего хуже ожидания. Я за это время успела несколько раз успокоиться и снова впасть в истерику, ненадолго уснуть на мамином плече, сходить в туалет несчетное количество раз и столько же раз поинтересоваться в регистратуре, как проходит операция и скоро ли она закончится? Медсестры пожимали плечами и просили ждать, уверяя, что мы первыми обо всем узнаем.

Павлов, уставший, с темными кругами под глазами, немного ссутулившийся, показался в дверях коридора после одиннадцати. С ним были еще врачи и медсестры. Они прошли мимо, а Дмитрий Иванович остановился. Оглядев нас, он спросил:

- Все родственники Смоленцева?

- Да, – довольно бодро ответил отец.

- Ну что, ваши молитвы услышаны. Не знаю, каким чудом, но этот парень все еще продолжает бороться за свою жизнь.

В голосе Павлова звучала, какая-то уверенность, надежда. И по глазам было видно, что он доволен результатом операции.

Ванькина мама встала и подошла ближе к доктору. Ее глаза блестели от невыплаканных слез, а плечи поникли от горя.

- Рано делать какие-то прогнозы. Мы и вправду собрали его по частям. Руки, ноги переломаны, позвоночник. На нем живого места нет. И он в коме.

- В коме? – в один голос с отцом переспросили мы, а моя свекровь с громким всхлипом схватилась за сердце.

Врач сразу же подхватил ее под локоть и помог присесть на кушетку. Из бледного лицо Лидии Владимировны превратилось в серое и морщинистое. Она словно состарилась за считанные секунды.