Только сотня Левитов, куда входили воины, участвовавшие в захвате гарнизона, выделялась молчаливой серьезностью. Эти люди уже пережили пусть не настоящую битву, зато неподдельные тревогу и волнение перед схваткой. Когда каждый понимал, что исход зависит не только от него, но и от остальных. Когда вера в свои силы сменилась верой в командира и в боевых товарищей. А если кто из молодых шалить пытался, воины постарше тотчас жестко осаждали. Ни улыбок, ни разговоров. Молчаливые Левиты яростно махали копьями и мечами — учась одним ударом сбивать камень с валуна, потом прятались за скалами — чтобы и мизинчика не было видать, на скорость пробегали сотню шагов — чтобы неприятельские лучники только одну стрелу успевали выпустить. Моисей провел несколько часов с Махли, который сотником над Левитами стал, передавая тому по частям египетскую военную премудрость.

В остальных отрядах царили оживление и радость. Чувство собственной силы и значимости переполняло людей. Они, подобно Моисею десять лет назад после схватки с нубийцами, верили в свое всемогущество. Если уж смогли вырваться из рабского плена, то теперь будут в состоянии покорить кого угодно!

Моисей с тревогой смотрел на общее ликование.

Ведь настроение людское подобно маятнику, что рано или поздно качнется назад. И тогда на смену эйфории придут тоска и подавленность. И чем выше счастье людей, тем сильнее ударят апатия и неуверенность. И беда, если в тот момент придется встретиться с врагом. Безвольных людей сметет и унесет прочь так же, как порыв ветра разрывает легкий кусок папируса, подкидывая и играя им в воздухе.

Сейчас израильтянам сам Амон-Ра не страшен. Наоборот, каждый хотел бы силой своей и победами новыми пуще прежнего упиваться. Египетское войско им подавай. Только и разговоров, как разгромят одним ударом. Как командиров египетских в бегство обратят, а воинов простых в землю пустынную навсегда уложат.

Но не так все будет. Ударит египетская армия, надавит с силой, как умеет, и не выдержат израильтяне, побегут. Тут и конец им.

Вот и получалось, что второй день Моисей ходил мрачнее тучи, размышляя и прикидывая, что можно сделать. Время от времени погружался в себя и советовался с Воином, иногда о чем-то шептался с Аароном. А под конец все больше и больше кивал головой, словно неохотно соглашался с невидимым собеседником во внутреннем диалоге.

План вырастал постепенно и складывался в две самостоятельные части. Словом и делом собирался Моисей изменить общее настроение. Жестоким испытанием и беспощадной речью.

— Моисей, ты с ума сошел! Ты всех нас погубишь.

— Нет, сделаю сильнее.

— Как? В костре спалив?

— Десять лет назад огонь излечил меня, а теперь поможет и этим людям.

— Моисей, ты же сам говорил, что тот огонь холодным был, а этот — настоящий.

— Ты когда-то видел, как оружейники мечи создают? Собирают вместе колчедан, оловянный камень, добавляют немного блеска свинцового и все это в огонь бросают. Только там, сплавившись накрепко вместе, получается бронза, которую потом в форму заливают. Роды израильские сегодня — что руды медные, грудками отдельными лежат: подходи и бери руками голыми. Если хотим свободными стать, надобно через горнило огненное пройти — тогда напасти новые не разрушат, но сильнее сделают. Подобно тому, как молот кузнечный меч бронзовый не разбивает, но затачивает.

— Может попытаться еще раз поговорить с вождями?

— Правилу одному научил меня старый воин Уратиру. Если выбирать между действием и ожиданием, всегда первому предпочтение отдавай. Даже если ошибешься, горечь поражения слаще будет, чем вкус гниения бездеятельного.

— Моисей, эти люди доверяют тебе, а ты их предать собираешься.

— Не предать, научить. И чтобы никто никогда вопросов о предательстве не задавал, я со всеми внутри шатра останусь.

— Нет, Моисей, не рискуй так.

— А как по-другому, Аарон? Десять дней, как мы Уасет покинули. Пора нам народом единым становиться. И другого пути, кроме как огнем жарким сплавить всех, я не вижу. Так что, пойдешь со мной? Не испугаешься испытания жестокого?

— Моисей, ты безумец…

— Мариам, нам нужно поговорить.

Быстрый оборот, тоненькая фигурка на миг прижимается к Моисею, но тут же отпрядывает назад. Маленький пальчик касается губ Моисея, голова отрицательно качается из стороны в сторону.

— Ничего, не говори, я и так все знаю.

— Знаешь?

— Конечно, я же вижу все. Тебе сейчас не до меня. И так забот хватает, чтобы порядок в стане израильском навести. Не бойся, Моисей, я все понимаю и совсем не обижаюсь, что на меня времени нет. Вот выйдем из пустыни, доберемся до Мадиамской страны, тогда целая вечность в нашем распоряжении будет. И тогда то, о чем говорили десять лет назад, вспомним. О детях малых, о домике своем.

Длинный тяжелый вздох и быстрый шепот:

— У нас еще все впереди, Моисей. Не переживай за меня, все будет хорошо.

Эх, Мариам, если бы ты на самом деле все знала…

Собрание начиналось, как всегда. В большой шатер с шутками и улыбками набилось человек тридцать.

— Ну что Моисей, скоро с египтянами сразиться доведется? — выкрикнул юный вождь из Вениаминов. — А то, оружие в деле испытать охота.

Остальные радостно засмеялись, захлопали — Вениамин выразил общее желание не сидеть на месте.

— Скоро уже, — с силой улыбнулся Моисей. Лицо, как обычно в минуты напряжения, слушалось плохо. — А как считаете, готовы израильские отряды к битве с войсками обученными?

— Конечно, готовы, — старый Рувим, как всегда был скор на слово. — А что опыта у нас нет никакого, зато желание свободу сохранить — огромное. Мы это раз уже доказали на площади, другой — в крепости. Что еще в подтверждение надобно?

— Правильно, — подхватили вожди.

Крики одобрения заглушили ответ Моисея. Несколько минут стоял такой шум, что говорить что-либо было бессмысленно. Ну что же, пора.

Моисей хлопнул три раза, восстанавливая тишину.

— Хорошо, будет вам настоящее испытание. Еще сегодня вечером. Проявите там свою смелость и сноровку. И от того, как справитесь, зависит не только ваша жизнь, но и…

— Горим! — громкий крик прервал вождя.

Одним движением Моисей обернулся: задняя стена шатра сочилась ядовитым дымом, веселые языки пламени плясали на шкурах, потрескивали деревянные шесты.

— Все наружу! — команда была лишней, все и так поскакали с мест и столпились у узкого выхода.

Вмиг шатер превратился в огненное пекло. Пламя объяло две стороны, занималась третья. Жар внутри поднялся такой, что слышался треск лопающихся волос. Никто и представить не мог, что огонь — тот самый верный слуга, что исправно готовил еду на костре — может стать таким необузданным демоном. Куда там пустынному солнцу!

Время словно остановилось. Патриархи кричали, толкались у выхода и медленно, очень медленно по одному исчезали в узком проеме. Шкура, что закрывала вход, мешала быстро выбегать, люди путались в ней, отбрасывали в сторону, но она, надежно закрепленная, все возвращалась назад, норовя сбить с ног каждого, кто рвался наружу. Никто не хотел оставаться внутри, задние напирали, передние старались держаться подальше от пылающих стен. Люди кричали в ужасе, в панике лезли вперед, еще больше усиливая толкучку у выхода.

— Слушайте меня, — Моисей попытался навести порядок. — Выходить будем по одному, по родам. Первыми пойдут Рувимы…

Куда там! Его никто не слышал. Каждым двигало желание спастись, оказаться на свободе, вырваться из огненного мешка.

— Так мы все погибнем! Передайте, чтобы те, кто… — ни одна голова не повернулась к Моисею, ни единого взгляда в его сторону. Люди обезумели от страха и боли и, словно толпа диких животных, тупо рвались наружу.

Едкий дым слезил глаза, стало трудно дышать, а десяток вождей все еще находились в шатре. Занялся центральный шест, и Моисей увидел, что нити на льняной рубахе темнеют и скручиваются обугленными волокнами. Голова разрывалась, казалось — еще миг и вспыхнут волосы.