Эверли улыбается и проводит пальцами по моей щеке.

— Звучит как эпическая история любви.

Я фыркаю, не в силах думать о том, что мой отец любит кого-то, кроме себя.

— Он пригласил ее на свидание. Она отказалась, но налила ему кофе. — Я улыбаюсь на это. — Отец сказал, что не мог выбросить ее из головы. Он не привык к отказам. Итак, он возвращался каждый день в течение трех месяцев, пока мама, наконец, не смягчилась.

— Похоже, он любил ее.

— Может быть.

— Куп...

Я пытаюсь проглотить боль, превращающуюся в комок в горле.

— Я не могу представить, чтобы он был влюблен. Мама умерла от сердечного приступа. Вовремя не был поставлен диагноз. Никто не знал, что она больна, пока не стало слишком поздно.

Ее взгляд скользит по моей татуировке с изображением человеческого сердца, и ее пальцы скользят по ней.

— Мне очень жаль.

— Я был молод. Действительно молод.

— Что случилось с ее пекарней?

Я отвожу взгляд от нее и смотрю на огонь, все эти чертовы воспоминания переполняют меня.

— Отец продал ее. Он продал все — пекарню, а потом, когда умерли мои бабушка и дедушка, продал и их землю тоже. Как будто не хотел вспоминать ни об одном из них.

— Куп... — Эверли двигает рукой к моему лицу, возвращая мой взгляд к ней. — Иногда воспоминания слишком болезненны.

— Я предпочитаю думать, что он эгоистичный ублюдок. Мне нужна была земля моих дедушки и бабушки. Мне нужна была мамина пекарня. Она могла бы продолжать работать.

— Может быть, это было слишком.

Я мягко прижимаюсь своими губами к ее и сильнее притягиваю Эв к себе, злясь на своего отца, а также на свою мать за то, что она умерла. На Лиама за то, что он лгал и изменил единственной девушке, ради которой я бы убил. И на себя за то, что не сказал ей правды.

— Мы все делаем то, что должны, чтобы пережить боль утраты. У тебя было так много потерь.

Я нежно целую ее.

— Как и у тебя. — Я отодвигаюсь достаточно, чтобы заглянуть ей в глаза. — Делать жизнь других людей ярче очень благородное занятие. Тебе следует открыть свой собственный цветочный магазин.

Я знаю, Эверли думает, что она темная, а Ария была светлой, но, на мой взгляд, ее образ лучше, чем всегда быть яркой и блестящей. Эв не чувствует этого внутри, но все же хочет быть такой. Хочет, чтобы другие были счастливы, даже когда сама этого не чувствует.

Эверли открывает рот, чтобы что-то сказать, но, должно быть, передумывает, когда кладет руку на мое колотящееся сердце.

— Твоя цель — лечить сердца людей, чтобы какому-нибудь другому маленькому мальчику не пришлось страдать от потери матери — это тоже прекрасно. Ты не он.

Это все слишком, и вместо того, чтобы продолжать говорить, я снова целую ее.

И она охотно отдается мне, забирая мою боль.

Потому что это то, что делает Эверли. Она унимает боль.

Глава двадцать пятая

ЭВЕРЛИ

— Опять идет снег. — Смотрю на Купера после того, как выглянула в окно и увидела, что снегопад обрушился с удвоенной силой. Я так чертовски устала от снега.

Куп едва отрывает взгляд от журнала, который мы нашли на прошлой неделе. Он лежал на полу в одном из шкафов. Это какой-то кулинарный журнал, который мы оба уже выучили наизусть от корки до корки. Парень был странным с самого Рождества, прошедшего несколько дней назад.

Может быть, мы слишком много раскрыли друг другу.

Не знаю из-за чего, но он определенно был не в себе. Я подхожу к нему и на ходу снимаю рубашку.

— Куп...

Он поднимает глаза, его взгляд прикован к моему кружевному лифчику.

— Что?

Я расстегиваю лифчик и позволяю ему упасть на пол, прежде чем сесть ему на колени.

— Если мне придется раздеться, чтобы ты обратил на меня внимание, думаю, я могу это делать.

Он бросает журнал рядом с собой, и я тянусь, чтобы поцеловать его в шею, все еще не в силах насытиться им.

— Эв...

Его голос звучит сдавленно, как будто ему трудно произнести мое имя. От этого по мне пробегает леденящий страх. Я перестаю целовать его в шею и смотрю ему в глаза.

— Что не так?

— Мне нужно тебе кое-что рассказать.

Меня переполняет страх. Я понятия не имею, что у него на уме, но один взгляд в его глаза говорит мне, что это что-то нехорошее.

— Что не так?

Я наблюдаю, как его кадык подскакивает к горлу, когда он отводит взгляд. Солнце начинает садиться, но света с улицы и от огня в камине достаточно, чтобы в комнате оставалось светло, поэтому я ясно вижу его. И Купер выглядит обеспокоенным.

— Ты меня пугаешь. Что случилось?

Он тянет руку вверх, нежно поглаживая мою щеку.

— Ты возненавидишь меня.

Что, черт возьми, здесь происходит?

— Что случилось? Ты съел последнюю упаковку вяленой говядины?

Купер не улыбается. На его лице остается грустное, нервное выражение, которое пугает меня.

— Это насчет Лиама.

Я замираю и пристально смотрю на него.

— Что насчет него?

Парень опускает взгляд на мою обнаженную грудь, а затем возвращает к моему лицу.

— Может быть, тебе стоит одеться.

— Просто скажи мне.

Лиам мертв. Уже почти месяц. Я не понимаю, что происходит, но мой разум лихорадочно работает.

— Оденься, Эв.

Слезаю с его колен и хватаю свою рубашку, натягиваю ее поверх голого тела.

— Что? Что насчет Лиама?

Я стою, но он остается сидеть, выглядя таким встревоженным и разбитым, что почти не похож на себя, когда смотрит на меня полными раскаяния глазами.

— Он мне кое-что рассказал.

— Что? — Я сажусь рядом с ним. — Когда?

— Перед тем, как мы уехали.

— Что рассказал?

Что, черт возьми, происходит?

— Он, э-эм... — Купер замолкает, и мое сердце бешено колотится вместе с моим разумом. — Эв…

— Что, Купер?

Парень снова сглатывает, а затем делает глубокий вдох.

— Он изменил тебе.

Я стою, как громом пораженная, чувствуя слабость в ногах. Но мне удается удержаться, когда смотрю на Купа, изучая его лицо. Ищу в нем признаки того, что тот пошутил, но ничего не нахожу.

— О чем ты говоришь? Нет, он этого не делал.

— Сделал. — Купер встает, но между нами остается пара футов. — Мне жаль, что я ничего не сказал раньше. Просто... — Он проводит рукой по волосам, крепко сжимая. — Я не... — Он не находит слов, и мое тело немеет, пока я вспоминаю тот последний месяц с Лиамом.

— Нет. Он ни за что не поступил бы так со мной.

— Я тоже так думал. И был удивлен, когда он сказал мне, Эв. Но он сказал, что облажался.

— Нет. — Я обхватываю себя руками за талию, сжимая ноющий живот. — Он бы так со мной не поступил.

Лиам был идеальным парнем. Любящим и добрым. Чувствительным. Когда я болела, он приносил мне суп. Когда ругалась с мамой, гладил меня по спине, обнимал и успокаивал. Он был нежным любовником, что, возможно, не особо мне нравилось, но когда тот целовал меня, я чувствовала себя любимой. Лиам бы так со мной не поступил.

— Эв... — Купер делает шаг ко мне, но я отступаю, опуская руки по бокам.

— Нет. Какого черта ты лжешь? Что происходит? Тебе что, так чертовски скучно? Устал от секса и решил так его оживить?

— Нет. — Он выглядит расстроенным. — Конечно, нет.

— Тогда почему сейчас? Зачем говорить мне об этом сейчас? Прошло больше трех недель. Почему? — Мой голос хриплый, и я на грани слез, но мне все равно. Я поднимаю голову и смотрю ему в глаза.

— Потому что я больше не могу. Не могу, черт возьми, лгать тебе, или хранить это в секрете, или что там еще, блядь. Я не могу. — Его голос напряжен от эмоций. Мои колени дрожат подо мной, как будто больше не могут удержать меня.

Качаю головой, я почти на грани срыва. Уверена, что выгляжу сумасшедшей.

— Он бы не стал мне изменять. Ты лжешь.

— Нет. Он сам сказал мне.

— Когда?

— Прямо перед тем, как вы с Арией пришли к нам домой, чтобы отправиться в поездку. Вот почему нам потребовалось так много времени, чтобы открыть дверь. Он как раз сказал мне.